На вид ей лет двадцать пять. Узкое подвижное лицо, словно лисья мордочка, как у той лисички, которую Мор приручил, однако на всякий случай держит в клетке.
Входят слуги, под взглядом хозяйки расставляют блюда: сюда, мадам? Семейство на картине не нуждается в слугах, оно существует само по себе.
– Прошу вас, ешьте, – приглашает Мор. – Все, кроме Алисы, она и так скоро в корсет не влезет.
При звуке своего имени жена поворачивает голову.
– Обычно это выражение мучительного недоумения ей несвойственно, – говорит Мор. – Все оттого, что она высоко зачесала волосы, да еще и заколола костяным гребнем. Ей кажется, у нее слишком низкий лоб, что соответствует истине. Эх, Алиса, Алиса, и как только меня угораздило на тебе жениться!
– Вам нужна была хозяйка в доме, отец, – тихо говорит Мэг.
– Верно, – соглашается Мор. – Ибо одного взгляда на Алису хватит, чтобы исключить всякие мысли о вожделении.
Его одолевает ощущение странности происходящего, словно время петляет или попалось в силки: он уже разглядывал домочадцев Мора на стене – так, как увековечил их Ганс, – и сейчас они играют себя, натянув на лица выражения отчужденности, довольства, печали, любезности: счастливое семейство. На стене хозяин дома нравился ему больше: там Томас Мор размышляет, о чем – неведомо, но так и должно быть. Художник расположил их столь искусно, что на картине не осталось пространства для чужаков. Чужак может просочиться в картину лишь в виде пятна или кляксы. Вот Гардинер – чем не клякса? Королевский секретарь трясет длинными рукавами, яростно споря с хозяином. Что имел в виду апостол Павел, сказав, что Иисус не много был унижен пред ангелами? Шутят ли голландцы? Каков истинный герб наследника Норфолка? Уж не гром ли это вдали, или жара никогда не спадет? Как и на картине, Алиса держит на коленях обезьянку на золотой цепочке. На стене обезьянка теребит юбку. В жизни зверек припал к хозяйке, словно малое дитя. Иногда она наклоняет голову, и они разговаривают на неведомом остальным языке.
Мор не пьет, но гостям предлагает вино. Несколько перемен, блюда не отличить одно от другого: мясо под соусом, словно ил с песком из Темзы; сладкая простокваша, сыр, которые делала одна из дочерей, племянниц, воспитанниц – кто-то из женщин, которыми набит дом.
– Женщин следует приставить к делу, – рассуждает хозяин. – Не могут же они все дни просиживать над книгами! А молодые женщины больше прочих склонны к праздности и непослушанию.
– Дай им только волю, – бормочет он себе под нос, – так и вовсе начнут драться на улицах.
Он с неодобрением разглядывает сыр: помятый и дрожащий, словно физиономия мальчишки-конюха наутро после гулянки.
– Генри Паттинсон сегодня слишком возбужден, – говорит Мор. – Ему не помешало бы кровопускание. Надеюсь, его не слишком закармливают.
– На сей счет я бы не обольщался, – говорит Гардинер.
Престарелый Джон Мор, которому стукнуло восемьдесят, выходит к столу. Из почтения к его сединам разговор за столом умолкает – старик и сам не прочь поболтать:
– Слыхали про Хемфри, герцога Глостерского, и нищего, притворившегося слепцом? А про человека, который не подозревал, что Мария была еврейка?
Даже со скидкой на старческое слабоумие он ожидал большего от прославленного судьи. Тем временем старик переходит к анекдотам о женской глупости и причудах, каковых знает великое множество. А когда старый Мор начинает клевать носом, тему подхватывает его сын, знающий их куда больше. Леди Алиса хмурится. Гардинер, который слышит все это не в первый раз, скрежещет зубами.
– Вот моя невестка Энн, – начинает Мор.
Молодая женщина, стесняясь, опускает глаза.
– Энн страстно мечтает – могу я рассказать им, милая? – о жемчужном ожерелье. Все уши прожужжала, ну, вы знаете этих трещоток. Вообразите, что сделалось с Энн, когда я дал ей коробку, внутри которой что-то бренчало. А теперь вообразите ее лицо, когда Энн открыла коробку. И что же было внутри? Сухие горошины!
Энн глубоко вздыхает, поднимает глаза – видно, каких усилий ей это стоит, – и говорит:
– Отец, не забудьте рассказать про женщину, которая не верила, что Земля круглая.
– Как же, отличная история! – подхватывает Мор.
Алиса смотрит на мужа с болезненной озабоченностью. А эта и до сих пор не верит, думает он.
После ужина разговор заходит о нечестивом короле Ричарде. Много лет назад Томас Мор начал о нем книгу, но, так и не выбрав между латынью и английским, начал писать на обоих. До сих пор не закончил и не напечатал свой труд. Ричард был рожден для зла, говорит Мор, печать проклятья лежала на нем с рождения.
Он качает головой:
– Зов крови. Королевские игрища.
– Темные времена, – вставляет дурак.
– Пусть же они никогда не вернутся.
– Аминь. – Дурак указывает на гостей. – И эти пусть тоже не возвращаются.
В Лондоне судачат, что в исчезновении двух мальчиков, которым не суждено было выйти из Тауэра, замешан Джон Говард, дед нынешнего герцога Норфолка. Лондонцы говорят – а лондонцы знают, что говорят, – будто в последний раз принцев видели живыми в его стражу. А вот Томас Мор считает, что ключи убийцам отдал комендант Тауэра Брэкенбери. Но Брэкенбери погиб на Босвортском поле и не может защитить себя из могилы.
На деле Мор дружен с нынешним Норфолком и спешит опровергнуть слухи, будто предок Томаса Говарда помог кому-то исчезнуть с лица земли – тем более двум королевским отпрыскам.
Он словно видит наяву нынешнего герцога: на одной руке бессильно обвисшее детское тельце, копна золотистых волос, кровь капает на землю; в другой руке герцог сжимает кинжал, вроде столового ножа для мяса.
Он отгоняет фантазию. Гардинер тычет пальцем в воздух, склоняет лорд-канцлера к своей точке зрения. Причитания и стоны дурака становятся невыносимы.
– Отец, – просит Маргарет, – отошли Генри.
Мор встает, хватает Генри за руку. Все глаза прикованы к ним. Гардинер спешит воспользоваться затишьем, наклоняется над столом и тихо спрашивает по-английски:
– Мастер Ризли. Напомните мне. Он работает на вас или на меня?
– Я думал, на вас. Сейчас он хранитель малой печати, а значит, в подчинении у королевского секретаря, не так ли?
– Тогда почему он вечно пропадает у вас в доме?
– Он не подмастерье. Захочет – приходит, захочет – уходит.
– Думаю, он устал от священников. Хочет научиться чему-нибудь от… как вы себя нынче зовете?
– Человеком дела, – отвечает он просто. – Герцог Норфолк как-то сказал, что я держусь так, будто со мною должны считаться.
– У мастера Ризли глаз наметан на выгоду.
– Надеюсь, не у него одного. Иначе зачем Господь даровал нам глаза?
– Он хочет разбогатеть. Всем известно, что у вас деньги так и липнут к рукам.
Словно тля к хозяйским розам.
– Увы, – вздыхает он. – Не липнут, а утекают. Вы же знаете, Стивен, как я расточителен. Покажите мне ковер, и я тут же влезу на него с ногами.
Дурака выбранили и прогнали. Мор возвращается к столу.
– Алиса, я предупреждал насчет вина. У тебя нос стал багровым.
На застывшем лице жены испуг и досада. Юные дамы, которые понимают по-латыни, опускают головы, принимаются изучать собственные руки, теребить кольца, подставляя камни к свету. Затем что-то шлепается о стол, и Энн Крезакр, вынужденная перейти на родной язык, восклицает:
– Генри, прекрати!
Комнату опоясывает галерея с окнами в нишах. Высунувшись из окна, дурак швыряет в них сухими корками.
– Не пугайтесь, хозяин! – кричит Паттинсон. – Это сам Господь на вас сыплется!
Дурак попадает в старика, который от неожиданности вздрагивает и просыпается. Сэр Джон растерянно обводит сидящих взглядом; салфеткой вытирает с подбородка слюну.
– Эй, Генри! – кричит Мор. – Ты разбудил моего отца. А еще ты богохульствуешь и переводишь хлеб!
– Да выпороть его, вот и все, – бурчит Алиса.
Он оглядывает собравшихся со странным чувством, которое принимает за жалость; словно сильный удар за грудиной. Он верит, что Алиса женщина добросердечная, и продолжает верить, даже когда, получив дозволение, благодарит хозяйку дома по-английски, а та неожиданно выпаливает:
– Томас Кромвель, почему вы не женитесь?
– Не берут, леди Алиса.
– Глупости! Ваш хозяин впал в немилость, но вы-то сами не обеднели. Денежки за границей, дом в городе. Король вас жалует, муж врать не станет. А мои товарки судачат, что и по мужской части вы не промах.
– Алиса! – Мор, улыбаясь, сжимает и трясет запястье жены.
Гардинер смеется: басовитый хохот звучит глухо, словно из подземелья.
Когда они подходят к барке королевского секретаря, на них опускается душный аромат садов.
– Мор ложится в девять, – замечает Стивен.
– С Алисой?
– Говорят, что нет.
– Завели в доме шпиона?
Стивен не удостаивает его ответом.
В сумерках на воде пляшут огоньки.
– Господи, как я голоден! – жалуется королевский секретарь. – Надо было прихватить пару корок или стянуть белого кролика. Я готов проглотить его сырым.
– Думаю, Мор не позволяет себе быть простым и понятным.
– Еще бы. – Гардинер съеживается под балдахином, будто мерзнет. – Однако всем вокруг известны его взгляды, которые он готов отстаивать до конца. Принимая должность, Мор заявил, что не станет заниматься королевским разводом, и король уступил, вот только надолго ли хватит его уступчивости?
– Я говорил не о короле, а об Алисе.
Гардинер смеется:
– По правде сказать, если бы она понимала, что он про нее говорит, то велела бы кухарке ощипать и зажарить муженька!
– А если она умрет? Он о ней пожалеет?
– Женится, не успеет остыть тело. Найдет кого-нибудь еще уродливее.
Он размышляет: тут возможно пари.
– Эта юная особа, Энн Крезакр. Она ведь наследница, сирота.
– Кажется, с ней связан какой-то скандал.
– После смерти отца соседи похитили ее, чтобы выдать замуж за сына. Юнец изнасиловал девочку. Ей было тринадцать. В Йоркшире. Милорд кардинал был в ярости, когда узнал. Желая защитить Энн, он отдал ее под опеку Мору.