– Здесь ей ничто не угрожает.
Кроме унижений.
– С тех пор как сын Мора на ней женился, он живет за счет ее поместий. Земля приносит ей сотню в год. Энн может позволить себе нитку жемчуга – и не одну.
– Вам не кажется, что Мор недоволен сыном? Юноша совершенно непригоден к делам. Впрочем, говорят, ваш отпрыск тоже не блещет талантами. Скоро и вам придется подыскивать подходящую наследницу.
Он не отвечает. Все так. Джон Мор, Грегори Кромвель. Что сделали мы для сыновей? Вырастили праздных джентльменов, но кто упрекнет нас в том, что мы хотели для них легкой жизни, которой не знали сами? Мор, конечно, великий труженик – в этом ему не откажешь. Вечно читает, пишет, говорит о том, что считает важным для христианского сообщества.
– Впрочем, вы еще можете завести сыновей, – говорит Стивен. – Неужели вы не задумывались о новом браке, как советует Алиса? Она весьма высокого мнения о ваших достоинствах.
Ему становится страшно. Как в случае с Марком: люди воображают то, чего не могут знать наверняка. Он уверен, про них с Джоанной никто не догадывается.
– А вы сами не подумывали о женитьбе?
От воды тянет сыростью.
– Я священник.
– Бросьте, Стивен. У вас должны быть женщины, разве нет?
Молчание так оглушительно и тянется так долго, что становится слышно, как весла опускаются в Темзу и с плеском поднимаются вверх. Слышно даже журчание струй. С южного берега доносится собачий лай.
– У вас в Патни все такие назойливые? – спрашивает королевский секретарь.
Молчание тянется до Вестминстера. Впрочем, могло быть и хуже. Высаживаясь на берег, он замечает, что ж, по крайней мере, мы избежали соблазна выбросить друг друга за борт.
– Я подожду, когда вода станет похолоднее, – говорит Гардинер. – И позабочусь привязать груз. Не ровен час всплывете. Кстати, чего ради я потащил вас в Вестминстер?
– Мне нужно к леди Анне.
Гардинер взбешен:
– Вы ничего не сказали.
– Я что, обязан сообщать вам о своих планах?
Очевидно, что Гардинер не отказался бы узнать о них побольше. Ходят слухи, король недоволен советом.
– Кардинал в одиночку справлялся с тем, с чем вы не справляетесь все вместе! – кричит на советников Генрих.
Если милорд кардинал вернется – кто знает, какая прихоть придет в голову королю? – вам не жить. Норфолк, Гардинер, Мор. Вулси милостив, но всему есть предел.
Сегодня дежурит Мэри Шелтон; фрейлина поднимает глаза и жеманно улыбается. Анна хороша в шлафроке черного шелка, волосы распущены, изящные босые ножки обуты в домашние туфли тончайшей кожи. Она падает в кресло, словно прошедший день забрал все силы, но взгляд по-прежнему остер и враждебен.
– Где вы были?
– В Утопии.
– Вот как! – Анна оживляется. – И как там?
– Весь ужин на коленях у леди Алисы сидела маленькая обезьянка.
– Ненавижу их.
– Я знаю.
Он ходит по комнате. Обычно Анна держится с ним ровно, но иной раз ей приходит охота взбрыкнуть, изобразить будущую королеву, и тогда она ставит его на место. Сейчас Анна рассматривает мыски своих домашних туфель.
– Говорят, Томас Мор состоит в связи с собственной дочерью.
– Возможно.
Анна хихикает:
– Она хороша собой?
– Нет, но весьма образованна.
– Обо мне говорили?
– Они никогда вас не упоминают.
Много б я дал, чтобы услышать Алисин приговор, думает он.
– О чем же тогда говорили?
– О женских глупостях и пороках.
– Вы так дурно думаете о женщинах? Впрочем, вы правы. Большинство женщин глупы. И порочны. Мне ли не знать – я так долго среди них живу.
– Норфолк и милорд ваш отец с утра до ночи принимают послов. Французский, венецианский, императорский – и это лишь за два дня!
Готовят ловушку для моего кардинала.
– Значит, у вас все-таки есть средства для сбора точных сведений. А говорят, вы потратили на кардинала целую тысячу фунтов.
– Я надеюсь их вернуть. Так или иначе.
– Те, кто получает доходы с кардинальских земель, должны быть вам благодарны.
А разве ваш братец Джордж, лорд Рочфорд, или отец, Томас, граф Уилтширский, не стали богаче в результате падения кардинала? Посмотрите, как одевается Джордж, сколько спускает на лошадей и шлюх. Вот только вряд ли я когда-нибудь дождусь благодарности от Болейнов.
– Я беру свой процент.
Анна смеется:
– И дела у вас идут неплохо.
– Есть разные способы вести дела… Иногда люди просто делятся со мной тем, что знают.
Это предложение. Анна опускает глаза. Она почти согласна войти в число этих людей, но, возможно, не сегодня.
– Мой отец говорит, вас не раскусить. Никогда не угадаешь, кому вы служите. Я-то считаю – впрочем, что значит мнение женщины? – что вы сами по себе и действуете в своих интересах.
И в этом наше сходство, думает он, но помалкивает.
Анна зевает, грациозно, по-кошачьи.
– Вы устали, – говорит он. – Я ухожу. Кстати, зачем вы меня звали?
– Нам хотелось знать, где вы.
– Почему за мною не послал милорд ваш отец? Или ваш брат?
Анна поднимает глаза. Несмотря на поздний час, ее улыбка все так же проницательна.
– Они не рассчитывают, что вы придете.
Август. В письмах кардинал плачется королю, что его одолевают кредиторы «и кругом одни лишь беды и горести», но толкуют иное: кардинал дает обеды и приглашает на них все местное дворянство; с прежней щедростью творит милостыню, участвует в судебных тяжбах, увещевает заблудших супругов.
В июне Зовите-меня-Ризли отбывает в Саутвелл вместе с королевским камергером Уильямом Брертоном. Им нужна подпись кардинала на прошении, которое Генрих намерен послать папе. Идея принадлежит Норфолку: епископы и пэры Англии просят Климента даровать королю свободу от брачных уз. Прошение содержит также глухие угрозы, но Климента непросто запугать – в искусстве мутить воду и стравливать врагов папе нет равных.
Если верить Ризли, кардинал бодр и здоров, а его строительные работы продвинулись дальше латания дыр и щелей. Вулси нанимает стекольщиков, плотников и жестянщиков. Если милорд кардинал решил проложить водопровод, пиши пропало: он на этом не остановится. Вулси строит не церкви, а башни; поселившись в доме, первым делом составляет план канализации. Скоро начнутся земляные работы, рытье канав и прокладка труб. За трубами последуют фонтаны. Кардинала радостно приветствует народ.
– Народ? – переспрашивает Норфолк. – Народу что кардинал, что макака – все едино. Да чтоб он провалился к чертям, этот народ!
– А кто тогда будет платить налоги? – спрашивает он, и Норфолк смотрит с опаской, не понимая, шутка это или упрек.
Слухи о кардинальских успехах не радуют его, а пугают. Король простил Вулси, но Генрих помнит обиды, и, возможно, кардиналу еще предстоит ощутить всю тяжесть монаршего гнева. Измыслили сорок четыре обвинения – придумают еще столько же, благо их фантазию ничто не сдерживает.
Норфолк и Гардинер о чем-то шепчутся; завидев его, умолкают.
Ризли ходит за ним по пятам, пишет под его диктовку конфиденциальные письма – королю и кардиналу. Никогда не жалуется на усталость, никогда не ропщет на поздний час. Помнит все, что следует помнить. Даже Рейф ему уступает.
Приходит время приобщить девочек к семейному ремеслу. Джоанна сетует, что ее дочка никак не научится шить, и выясняется, что, неуклюже ковыряя ткань иголкой, Джо изобрела мелкие кривые стежки, которые и повторить-то непросто. Он поручает ей зашивать в холстину его письма на север.
Сентябрь 1530-го. Вулси покидает Саутвелл и короткими перегонами движется к Йорку. Эта часть пути становится триумфальным шествием. Со всей округи поглазеть на кардинала стекается народ, люди поджидают его милость на обочинах, в надежде, что тот возложит свои исцеляющие руки на их детей. Они называют это конфирмацией, но обряд куда древнее. Тысячи приветствуют его, и кардинал молится за всех.
– Совет держит Вулси под наблюдением, – бросает Гардинер, стремительно проходя мимо него. – Дано указание закрыть порты.
– Передайте ему, – говорит Норфолк, – только встречу – сожру живьем, ни хрящика не оставлю.
В письме кардиналу он дословно повторяет: «ни хрящика не оставлю». Ему кажется, он слышит хруст и клацанье герцогских зубов.
Второго октября кардинал прибывает в свою резиденцию Кэвуд, в десяти милях от Йорка. Интронизация назначена на седьмое ноября. Ходят слухи, что на следующий день его милость намерен созвать в Йорке собор северного духовенства. Таким способом кардинал заявит о своей независимости; кто-то скажет – неповиновении. Вулси не сообщает о своих планах ни королю, ни престарелому Уорхему, архиепископу Кентерберийскому. Он так и слышит мягкий голос его милости, в котором сквозит легкое удивление, зачем, Томас, зачем им знать?
Его призывает Норфолк. Багровый от злобы герцог брызжет слюной, изрыгая проклятия. Норфолк примерял доспехи, и теперь на нем разрозненные части – кираса и задняя юбка, – в которых герцог похож на закипающий котел.
– Кардинал решил окопаться там? Выкроить королевство себе по размеру? Мало ему кардинальской шапки, нет, этому Томасу – чтоб он сдох! – Вулси, этому мясницкому сыну подавай корону!
Он опускает глаза, чтобы герцог не прочел его мысли. Он думает, а ведь из милорда кардинала вышел бы превосходный король: милостивый, учтивый, но и твердый; справедливый, мудрый и проницательный. Его правление могло бы стать золотым веком, его слуги были бы верны до конца; с каким наслаждением правил бы милорд своим королевством!
Он наблюдает, как кипит и плюется герцог. Вот Норфолк оборачивается, с размаху хлопает себя по стальной ляжке, и слезы – боли? чего-то еще? – застят герцогские глаза.
– Вы считаете меня бессердечным, Кромвель, но я прекрасно понимаю, сколько вы потеряли. Догадываетесь, о чем я? Никто в Англии не сделал бы столько, сколько вы, для опозоренного и впавшего в немилость. И король так думает. Даже Шапюи, императорский посол, говорит, этот, как бишь его там, не могу его осуждать. Жаль, что вы встретили Вулси. Жаль, что не служите мне.