– Мы хотим одного, – говорит он, – короновать вашу племянницу. Что мешает нам вместе служить этой цели?
Норфолк хмыкает. В словечке «вместе» есть что-то вызывающее, неуместное, но герцогу не хватает слов, чтобы объясниться.
– Не забывайте своего места.
– Я ценю милостивое расположение вашей светлости.
– Вот что, Кромвель, приезжайте ко мне в Кенингхолл, поговорите с моей женой. Она сама не знает, чего хочет! Не нравится, видите ли, что я держу дома девку, каково? Я говорю ей, а куда ее девать? Будет лучше, если мне придется выходить из дома на ночь глядя? Скакать куда-то зимой, по скользкой дороге! Я не могу ей этого втолковать; может, вы сумеете? – Герцог поспешно добавляет: – Хотя нет, не сейчас… Куда важнее повидать мою племянницу.
– Как она?
– Анна жаждет крови, – говорит Норфолк. – Она готова скормить кардинальские кишки своим спаниелям, а его руки и ноги прибить к воротам Йорка.
В это хмурое утро его глаза устремлены на Анну, однако взгляд различает в полумраке комнаты какое-то смутное движение.
– Доктор Кранмер, только что из Рима, – говорит Анна. – Разумеется, ничего хорошего он не привез.
Они давние знакомцы. Кранмер время от времени исполнял поручения кардинала – впрочем, эка невидаль! – а сегодня улаживает королевские дела. Они опасливо обнимаются: кембриджский богослов, выскочка из Патни.
– Жаль, что вы не преподавали в нашем колледже, я про кардинальский колледж говорю. Его милость всегда о том сокрушался. Мы бы приняли вас со всем возможным почетом.
– Думаю, ему хотелось большей определенности, – усмехается Анна.
– Со всем уважением к вам, леди Анна, но король почти обещал заново учредить колледж. – Он улыбается. – И возможно, назвать в вашу честь?
На шее Анны висит золотая цепь с крестом. Иногда она принимается ее теребить, спохватывается – и кисти снова ныряют в рукава. Привычка бросается в глаза, люди судачат об уродстве, которое она прячет, однако он подозревает, что это проявление ее скрытности.
– Мой дядя Норфолк утверждает, что Вулси обзавелся отрядом в восемьсот бойцов. Говорят, он состоит в переписке с Екатериной. Еще говорят, что скоро Рим выпустит декреталию, обязывающую короля меня оставить.
– Крайне неблагоразумно для Рима, – подает голос Кранмер.
– Вот именно. Никто не смеет ему указывать. Он простой слуга, король Англии или малое дитя? Во Франции подобное невозможно: там попы знают свое место. Как сказал мастер Тиндейл: «Один король, один закон – так установлено Богом во всех земных пределах». Я читала его «Смирение христианина» и даже показала королю некоторые пассажи. Подданный должен беспрекословно повиноваться государю, как самому Господу. Папе следует знать свое место.
Кранмер с улыбкой смотрит на леди Анну, как на сообразительное дитя, которое он обучает грамоте.
– Я хочу кое-что вам показать, – говорит Анна, смотрит вбок. – Леди Кэри…
– Прошу вас, – пытается возразить Мария, – не стоит придавать этому значения…
Анна щелкает пальцами. Мария выходит на свет в сиянии светлых волос.
– Дай сюда, – говорит Анна, разворачивает листок бумаги. – Я нашла его в кровати, можете поверить? В ту ночь постель перестилала эта тошнотворная бледная немочь, разумеется, из нее слова не вытянешь, она хнычет, стоит мне только бросить на нее косой взгляд. Так что я понятия не имею, кто это подложил.
Она разворачивает рисунок, на нем три фигуры. В центре – король, большой и важный, и, чтобы отмести последние сомнения, с короной на голове. По обеим сторонам от короля две женщины, у левой нет головы.
– Это королева, Екатерина, – говорит Анна. – А это я. Анна sans tête[42].
Доктор Кранмер протягивает руку:
– Отдайте мне, я порву.
Анна комкает бумагу.
– Я сама. Это пророчество о том, что королева Англии будет казнена. Но пророчества меня не пугают, и, даже если они правдивы, я не отступлюсь.
Мария замерла в той позе, в которой Анна ее оставила: руки сжаты, словно все еще держат рисунок. Господи, думает он, убрать бы эту женщину куда-нибудь подальше от остальных Болейнов. Однажды она сделала мне предложение. Я отверг ее. Сделает снова – снова отвергну.
Анна отворачивается от света. Щеки ввалились – какой бестелесной она кажется! – но в глазах огонь.
– Ainsi sera[43], – говорит она. – Не важно, чьи это происки. Я все равно его заполучу.
На обратном пути они молчат, пока не встречают белокожую девушку, бледную немочь, в руках у нее стопка белья.
– А вот и та, что хнычет, – говорит он. – Так что не советую бросать на нее косые взгляды.
– Мастер Кромвель, – говорит девушка, – говорят, зима будет долгой. Пришлите нам еще ваших апельсиновых пирожных.
– Давненько я вас не видал… Что делали, где пропадали?
– По большей части занималась рукоделием, – говорит она. – Была там, куда пошлют. – Девушка отвечает на каждый вопрос по отдельности.
– Шпионили.
Она кивает:
– Но похвастать мне нечем.
– Не уверен. Вы такая миниатюрная, такая неуловимая.
Он хотел сделать ей комплимент. Девушка благодарно щурится:
– Я не говорю по-французски. Прошу вас, и вы не говорите. Иначе что я им скажу?
– Для кого вы шпионите?
– Для братьев.
– Знаете доктора Кранмера?
– Нет, – отвечает она, не сообразив, что он представляет своего спутника.
– А теперь, – велит он, – назовите ваше имя.
– А, ясно. Я дочь Джона Сеймура. Из Вулфхолла.
– Я думал, дочери Сеймура состоят при королеве Екатерине, – удивляется он.
– Не всегда, не сейчас, я уже говорила, я там, куда пошлют.
– Но не там, где вас ценят.
– У меня нет выбора. Леди Анна привечает фрейлин королевы, желающих проводить время в ее обществе. – Она поднимает глаза, бледное лицо пунцовеет. – Таких по пальцам пересчитать.
Все поднимающиеся семейства нуждаются в сведениях. Король объявил себя холостяком, каждой юной деве есть о чем мечтать, и далеко не все в королевстве ставят на Анну.
– Что ж, удачи, – говорит он. – Постараюсь не переходить на французский.
– Буду признательна. – Она наклоняет голову. – Доктор Кранмер.
Он оборачивается ей вслед, на миг в мозгу рождается подозрение о рисунке в кровати. Хотя нет, вряд ли.
– А вы освоились среди фрейлин, – улыбается доктор Кранмер.
– Не совсем. Я не знаю, которая эта из дочерей, их по меньшей мере три. Полагаю, сыновья Сеймура честолюбивы.
– Я едва их знаю.
– Эдвард вырос при кардинале, толковый малый. Да и Том не так глуп, каким прикидывается.
– А их отец?
– В Уилтшире. И носа в столицу не кажет.
– Счастливец, – вздыхает про себя доктор Кранмер.
Радости деревенской жизни. Соблазн, который ему неведом.
– Сколько вы прожили в Кембридже, до того как вас призвал король?
– Двадцать шесть лет, – с улыбкой отвечает Кранмер.
Оба в одежде для верховой езды.
– Сегодня в Кембридж?
– Ненадолго. Семья, – Кранмер имеет в виду Болейнов, – хочет, чтобы я всегда был под рукой. А вы, мастер Кромвель?
– У меня дела. Черными глазками леди Анны сыт не будешь.
Конюхи держат лошадей. Из запутанных складок одеяния доктор Кранмер вытаскивает что-то, завернутое в ткань: морковку, аккуратно разрезанную вдоль, разделенное на четвертинки сморщенное яблоко. По-детски озабоченный справедливой дележкой, богослов протягивает ему два ломтика морковки и половинку яблока, остальное скармливает своей лошади.
– Вы обязаны Анне Болейн больше, чем думаете. Она о вас хорошего мнения. Не уверен, впрочем, что ей хотелось бы видеть вас своим зятем…
Лошади тянут шеи, щиплют угощение, благодарно прядая ушами. Редкие мгновения мира – словно благословение.
– Начистоту? – спрашивает он.
– Разумеется. – Богослов кивает. – Вам правда хочется знать, почему я не согласился перейти в ваш колледж?
– Я спросил ради поддержания разговора.
– И все же… Мы в Кембридже слышали, сколько вы сделали для его учреждения… студенты и коллеги хвалили вас… от мастера Кромвеля ничто не ускользает. Но, говоря откровенно, все эти условия, которыми вы так гордитесь… – Его тон не меняется, оставаясь таким же ровным. – Рыбный подвал. Где погибли студенты…
– Не думайте, что милорд кардинал легко это пережил.
– Я и не думаю, – говорит Кранмер просто.
– Милорд никогда не стал бы уничтожать человека за убеждения. Вам было нечего опасаться.
– Не подумайте, что я еретик. Даже в Сорбонне не нашли к чему придраться. – Слабая улыбка. – Возможно… возможно, все дело в том, что душой я принадлежу Кембриджу.
Он спрашивает у Ризли:
– Неужто и впрямь такой ортодокс?
– Трудно судить. Монахов он точно не жалует. Вы должны поладить.
– В колледже Иисуса его любили?
– Считали строгим экзаменатором.
– Он многое подмечает. Впрочем, уверен в добродетелях Анны. – Он вздыхает. – А мы?
Зовите-меня-Ризли фыркает. Недавно женился – на родственнице Гардинера, – но слабый пол не жалует.
– Доктор Кранмер кажется мне меланхоликом, – говорит он. – Есть люди, готовые всю жизнь прожить затворниками.
Ризли слегка изгибает красивую бровь:
– Он не рассказывал вам о служанке из трактира?
Он угощает Кранмера нежным мясом косули. Ужинают вдвоем, и постепенно, шаг за шагом, он вытягивает из богослова его историю. Спрашивает, откуда тот родом, а когда Кранмер отвечает, все равно вы не знаете, говорит: а вдруг? где меня только не носило.
– Если каким-то ветром вас занесло бы в Эслоктон, вряд ли вы бы его запомнили. Стоит отъехать на пятнадцать миль от Ноттингема, тамошние края навсегда выветриваются из головы.
Там нет даже церкви; несколько бедных хижин и дом его отца, в котором семья жила в течение трех поколений.
– Ваш отец джентльмен?
– Разумеется. – Кранмер слегка уязвлен: неужто бывает иначе? – Среди моих родственников Тэмворсы из Линкольншира, Клифтоны из Клифтона, семья Молино, о которой вы наверняка слышали. Или нет?