Девочка говорит:
– Мама просила: скажи дяде, пусть подарит мне кубок из яйца грифона. Это лев с птичьей головой и крыльями, таких теперь больше не бывает.
Он говорит:
– Спроси маму, какого цвета.
Она целует его в щеку.
Он смотрит в зеркало и видит там всю комнату разом: лютни, портреты, шелковые занавеси. В Риме был банкир по имени Агостино Киджи – на родине, в Сиене, его считали богатейшим человеком мира. Принимая у себя папу, он выставил на стол золотые блюда, а в конце пира, оглядев разморенных вином, пресыщенных кардиналов и груды безобразных объедков – полу-обглоданные кости, устричную скорлупу и апельсиновые корки, – сказал: выбросьте это все, чтобы не мыть.
Гости пошвыряли золотые блюда через окно в Тибр, следом полетели грязные скатерти, салфетки парили над водой, словно голодные чайки. Раскаты римского хохота отдавались в римской ночи.
Киджи заранее натянул вдоль реки сети и поставил ныряльщиков, которые выуживали из воды то, что летело мимо сетей. Зоркий эконом стоял на берегу с описью, отмечая в ней булавкой каждый поднятый со дна предмет.
1531-й: год кометы. В летних сумерках под лодочкой встающего месяца и новой хвостатой звездой мужи в черных одеяниях расхаживают рука об руку по саду, беседуя о спасении. Это Томас Кранмер, Хью Латимер, капелланы и секретари Анны, сорванные с места и принесенные в Остин-фрайарз свежим ветерком богословской дискуссии: где церковь сбилась с пути? Можем ли мы вернуть ее в верное русло?
– Было бы ошибкой, – замечает он, глядя на них из окна, – полагать, будто эти джентльмены хоть в чем-нибудь между собой согласны. Дай им три месяца отдохнуть от Томаса Мора, и они воздвигнут гонения друг на друга.
Грегори сидит на подушке и забавляется с собакой: щекочет ей нос пером и смеется, когда она чихает.
– Сэр, – спрашивает Грегори, – почему все ваши собаки зовутся Беллами и всегда такие маленькие?
Позади за дубовым столом сидит перед астролябией королевский астроном Николас Кратцер[53] и что-то пишет, затем, отложив перо, приподнимает голову:
– Мастер Кромвель, либо мои расчеты неверны, либо вселенная не такова, как мы думаем.
Он спрашивает:
– Почему кометы предвещают дурное? Почему не хорошее? Почему они пророчат гибель государств, а не расцвет?
Кратцер – темноволосый, коренастый – примерно его ровесник, в Англию приехал из Мюнхена, а сюда пришел, чтобы в приятном обществе побеседовать на умные темы, в том числе по-немецки. Когда-то давно Кратцер сделал кардиналу, своему тогдашнему покровителю, золотые солнечные часы. Великий человек разрумянился от удовольствия.
– Говорите, они показывают истинное время, но только если светит солнце? Что ж, куда лучше герцога Норфолка, который не говорит истину никогда!
В 1456 году тоже была комета. Астрономы оставили о ней записи, папа Каликст предал ее анафеме, и, возможно, живы еще два-три старика, видевшие ее своими глазами. Сообщают, что хвост кометы формой напоминал ятаган, и в том же году турки осадили Белград. Важно примечать все небесные знамения – монархи нуждаются в указаниях из самых авторитетных источников. Осенью 1524 года все семь планет выстроились в созвездии Рыб, предрекая войну в Германии, появление Лютеровой секты, восстание простолюдинов и гибель ста тысяч императорских подданных, а также три дождливых лета подряд. Разорение Рима предвозвестили, за десять лет до самого события, звуки битвы в небе и под землей: столкновение невидимых воинств, звон стали о сталь, призрачные стоны умирающих. Сам он тогда в Риме не был и слышать этого не мог, однако многие рассказывают, что друзья их знакомых слышали.
Он говорит:
– Ну, если вы ручаетесь, что углы измерены верно, я могу проверить расчет.
Грегори спрашивает:
– Доктор Кратцер, а куда деваются кометы, когда мы на них не смотрим?
Солнце почти село, птицы затихли, через открытые окна из сада доносится аромат пряных трав. Кратцер застыл, сцепив длинные узловатые пальцы: не то молится, не то размышляет над вопросом Грегори. В саду доктор Латимер поднимает голову и машет рукой.
– Хью голоден. Грегори, зови гостей в дом.
– Я прежде перепроверю расчеты, – мотает головой Кратцер. – Лютер говорит, Бог выше математики.
Кратцеру приносят свечи. Зыбкие сферы света дрожат над дубовым столом, который в сумерках кажется почти черным. Губы ученого шевелятся, словно губы монаха, читающего вечерние молитвы, цифры льются с пера на бумагу. Он, Кромвель, обернувшись на пороге, видит, как они вспархивают со стола, скользят по стене и сливаются с тенями в углах.
Из кухни, тяжело ступая, приходит недовольный Терстон:
– Не понимаю, что все о нас думают. Надо срочно давать большой обед, а лучше – два, иначе нам конец. Ваши друзья – любители охотничьей забавы, да и любительницы тоже – прислали нам столько дичи, что можно накормить армию.
– Подари соседям.
– Суффолк присылает по оленю каждый день.
– Мсье Шапюи – наш сосед и вряд ли избалован подарками.
– А Норфолк…
– Вынеси туши к задним воротам и спроси, кто в приходе голоден.
– Но их надо свежевать! Рубить!
– Ладно, я тебе помогу.
– Это немыслимо! – Терстон в отчаянии теребит фартук.
– Мне будет только в удовольствие.
Он снимает кардинальское кольцо.
– Сидите! Сидите! Будьте джентльменом, сэр. Отдайте кого-нибудь под суд! Составьте закон! Сэр, вам следует забыть, что вы когда-то умели рубить мясо.
Он со вздохом опускается обратно на стул.
– Наши благодетели получают письма с выражениями признательности? Мне следовало бы подписывать их самому.
– Десять писцов целый день только и делают, что строчат такие письма.
– Тебе надо взять еще мальчишек на кухню.
– А вам – еще писцов.
Если король требует его к себе, он едет из Лондона туда, где сейчас король. Первое утро августа застает его в группе придворных, наблюдающих, как Анна в костюме девы Мэриан стреляет из лука по мишени.
– Уильям Брертон, добрый день, – говорит он. – Вы не в Чешире?
– Именно там, вопреки очевидному свидетельству ваших глаз.
Сам напросился.
– Просто я думал, вы будете охотиться в собственном поместье.
Брертон скалится:
– Я что, должен давать вам отчет в своих действиях?
На зеленой поляне, в зеленых шелках, Анна швыряет лук на траву – тетива негодная, лук негодный, стрелять невозможно.
– Она и в детстве была такой.
Он оборачивается и видит рядом с собой Марию Болейн – на дюйм ближе, чем подошла бы любая другая женщина.
– А где Робин Гуд? – Он смотрит на Анну. – У меня срочные бумаги.
– До заката он их смотреть не будет.
– А после заката он не занят?
– Она продает себя по дюйму. Все джентльмены скажут, это ваша выучка. Чтобы продвинуться от колена еще чуть дальше, король должен всякий раз готовить денежный подарок.
– То ли дело вы, Мария, послушная девочка. Легла на спинку – получила четыре пенса.
– Ну да. Если укладывает король. – Она смеется. – У Анны очень длинные ноги. Казна истощится раньше, чем король дойдет до сладкого. Воевать во Франции куда дешевле.
Мистрис Шелтон протягивает Анне другой лук, но та, отмахнувшись, решительно идет к ним через поляну. Золотая сетка на голове Анны блестит крохотными алмазиками.
– В чем дело, Мария? Вновь покушаешься на репутацию мастера Кромвеля?
Среди придворных раздаются смешки.
– У вас есть для меня приятные новости? – Она берет его под руку, ее голос и взгляд мягчеют. Смешки разом стихают.
В комнате на северной стороне, где не так печет, Анна говорит ему:
– На самом деле это у меня для вас новости. Гардинер получит Винчестер.
Самую богатую из епархий Вулси; он помнит все цифры.
– После такого подарка мастер Стивен, возможно, станет добрее.
Анна улыбается, кривя рот:
– Не ко мне. Он старается убрать с дороги Екатерину, но не для того, чтобы ее место заняла я. И даже от Генриха этого не скрывает. Я бы предпочла, чтобы у короля был другой секретарь. Вы…
– Рано.
Она кивает:
– Да. Возможно. А вы знаете, что Маленького Билни сожгли? Пока мы тут играли в разбойников.
Билни арестовали, когда тот проповедовал в чистом поле и раздавал слушателям листки из тиндейловского Евангелия. В день казни был сильный ветер, который постоянно отдувал пламя от столба, – Билни умирал долго.
– Томас Мор сказал, в огне он отрекся от своих заблуждений, – говорит Анна.
– Люди, присутствовавшие на казни, рассказывали мне иное.
– Билни был глупец! – Лицо Анны наливается гневным румянцем. – Говорить надо то, что сохранит тебе жизнь, пока не настанут лучшие времена. Греха в том нет. Ведь вы бы так и поступили?
Он мнется, что вообще-то не в его характере.
– Ой, полноте, наверняка вы об этом думали!
– Билни сам полез в костер. Я всегда говорил, что этим кончится. Он каялся после первого ареста, а пойманным во второй раз нет милосердия.
Анна опускает глаза:
– Какое счастье для меня и для вас, что милосердие Божие безгранично! – Она заметным усилием берет себя в руки. Распрямляет стан. От нее пахнет лавандой и зеленой листвой. В сумерках ее алмазы холодны, как дождевые капли. – Король разбойников скоро вернется. Идемте его встречать.
Заканчивается уборка урожая. Ночи лиловы, комета сияет над жнивьем. Охотники скликают собак. После Крестовоздвижения на оленей больше не охотятся. Когда он был маленьким, в это время года мальчишки, жившие все лето на пустырях, возвращались домой мириться с отцами – обычно старались прошмыгнуть незаметно, когда приход празднует завершение жатвы и все пьяны. С Троицы они жили чем придется: ловили в силки кроликов и птиц, варили их в общем котле, гоняли проходящих девчонок, которые с воплем разбегались от них по домам, холодными дождливыми ночами тайком залезали в сараи, где согревались песнями, шутками и загадками. В конце лета ему поручают продать котел, и он ходит от двери к двери, расписывая, что это за чудо-вещь.