– Как вас зовут?
– Отец Рисби.
– Я очень богат и заплачу, сколько скажете.
– Вы хотите просто узнать местонахождение усопшего, чтобы молиться о нем самостоятельно, или предполагаете сделать вклад на помин души?
– Как посоветуете. Однако, разумеется, я должен быть уверен, что он не в аду, чтобы не тратиться на мессы впустую.
– Мне надо посоветоваться с отцом Бокингом, – говорит девица.
– Отец Бокинг – ее духовный наставник.
Он кивает. «Приходите за ответом», – говорит блаженная и, повернувшись, исчезает в толпе. Он дает монахам деньги для неведомого отца Бокинга, который, судя по всему, устанавливает здесь цены и ведет бухгалтерию.
Король удручен. А как еще должен чувствовать себя человек, которому сказали, что его поразит молния? К вечеру Генрих жалуется на боль в голове, лице и челюсти. «Подите прочь, – говорит его величество докторам, – все равно от вас никакого проку. А вы, сударыня, – это уже Анне, – велите вашим дамам вас уложить. Я не хочу разговоров. Пронзительные голоса мне мучительны».
Норфолк бурчит себе под нос: у Тюдора вечно все не слава богу.
В Остин-фрайарз, когда у кого-нибудь течет из носа или подвернулась нога, мальчишки разыгрывают интерлюдию под названием: «Если бы Норфолк был доктором Беттсом». Болит зуб? Вырвать! Прищемил палец? Отруби себе руку! Болит голова? Долой ее с плеч, новая вырастет!
Пятясь к выходу, Норфолк замирает на полушаге.
– Ваше величество, она не сказала, что молния вас убьет.
– Верно! – радостно подхватывает Брэндон.
– Живой, но низложенный с трона, живой, но черный и обугленный? Вот счастье-то! – Перечислив свои горестные обстоятельства, Генрих кричит слугам, чтобы принесли дров, пажу – чтобы согрел вина. – Неужто король Англии должен сидеть с пустым кубком возле гаснущего камина!? – Вид у монарха и вправду замерзший. – Она говорит, что видела мою матушку.
– Ваше величество, – произносит он осторожно, – известно ли вам, что ваша матушка изображена на одном из витражей в соборе? И когда сквозь витраж бьет солнце, может показаться, будто она окружена светом. Думаю, это и видела монахиня.
– Вы не верите в ее видения?
– Полагаю, она не отличает происходящего вовне от того, что творится у нее в голове. Такое бывает. Наверное, ее стоит пожалеть, но не слишком сильно.
Король хмурится. Говорит:
– Я любил матушку. – Потом: – Бекингем очень полагался на видения. Один монах сказал ему, что он станет королем.
Нет надобности добавлять, что Бекингем казнен за государственную измену больше десяти лет назад.
Когда двор отплывает в Кале, он вместе с королем на «Ласточке». Стоит на палубе, смотрит, как удаляется английский берег. Рядом герцог Ричмондский, незаконный сын Генриха, взволнованный тем, что первый раз в жизни вышел в море на корабле, да еще с отцом. Фицрой – миловидный белокурый мальчик лет тринадцати, высокий, но тоненький, вылитый Генрих в его годы, – полностью осознает свое положение.
– Мастер Кромвель, – говорит мальчик, – я не видел вас с тех пор, как Вулси удалили от двора.
Мгновенная неловкость.
– Я рад, что вы процветаете. Потому что в книге «О придворном» сказано, что люди низкого происхождения часто богато одарены природой.
– Вы читаете по-итальянски, сэр?
– Нет, но отрывки из книги перевели мне на английский. Очень полезное для меня чтение. – Пауза. Мальчик поворачивает голову и говорит тихо: – Я очень жалею, что кардинал умер. Потому что теперь моим опекуном стал герцог Норфолкский.
– И я слышал, вашу светлость женят на его дочери Мэри.
– Да. А я не хочу.
– Почему?
– Я ее видел. У нее грудь плоская.
– Однако она умна, милорд. А то, о чем вы сказали, время наверняка исправит, прежде чем вы сочетаетесь браком. Если вам переведут ту часть книги Кастильоне, где речь идет о достоинствах благородных дам, вы увидите, что Мэри Говард наделена ими сполна.
Дай-то Бог, чтобы этот брак не оказался таким же, как у Гарри Перси или Джорджа Болейна. И ради девушки в том числе. Кастильоне утверждает: женщины могут понять все то же, что и мужчины, у них такие же чувства, такие же способности, они так же любят и ненавидят. Кастильоне безумно любил свою жену Ипполиту, однако та умерла, прожив с ним только четыре года. Он написал ей элегию, но так, словно пишет сама Ипполита, словно умершая разговаривает с супругом.
За кормой чайки кричат, как погибшие души. Король выходит на палубу сообщить, что голова прошла. Он говорит:
– Ваше величество, мы беседовали о книге Кастильоне. У вас было время ее прочесть?
– Конечно. Он восхваляет spezzaturata – искусство все делать изящно без видимых усилий. Это умение следует воспитывать в себе и государям. – Генрих добавляет неуверенно: – У короля Франциска оно есть.
– Да. Однако помимо spezzaturata следует постоянно выказывать на людях сдержанность. Я подумываю заказать перевод и презентовать его милорду Норфолку.
Король улыбается – наверняка вспомнил Томаса Говарда в Кентербери, угрожающего побить монахиню.
– Непременно презентуйте.
– Лишь бы он не усмотрел в этом упрека. Кастильоне пишет, что мужчине не следует завивать волосы и выщипывать брови. А как вам известно, милорд делает и то, и другое.
Юный Фицрой хмурится:
– Милорд Норфолк?
Генрих гогочет совсем не по-королевски, без всякого изящества и сдержанности. Вот и славно. Корабельные доски скрипят. Король, чтобы удержать равновесие, берется за его плечо. Ветер наполняет паруса. Солнечные зайчики прыгают по воде. «Через час мы будем в порту».
В Кале, последнем оплоте Англии на французской почве, у него много друзей, покупателей, клиентов. Он прекрасно знает город, Водяные и Фонарные ворота, церкви Святого Николая и Божьей Матери, башни и валы, рынки, дворцы и набережные, губернаторский дом, особняки Уэтхиллов и Уингфилдов с их тенистыми садами, где местные аристократы живут в блаженном удалении от Англии, которую, по собственным словам, уже не понимают. Знает городские укрепления (разваливающиеся) и земли за ними с их лесами, деревушками и болотами, шлюзами, дамбами и каналами. Знает дорогу на Булонь и дорогу на Гравелин – территорию императора; знает, что и Франциск, и Карл могли бы взять Кале одним решительным наступлением. Англичане владеют городом двести лет, но на улицах куда чаще слышишь французскую и фламандскую речь.
Короля встречает губернатор. Лорд Бернерс, воин и ученый, образец старинной добродетели, если бы не хромота и явная озабоченность предстоящими крупными тратами, мог бы служить идеальной иллюстрацией к книге «О придворном». Губернатор даже сумел разместить короля и маркизу в смежных комнатах.
– Полагаю, это весьма уместно, милорд, – говорит он Бернерсу. – Лишь бы у двери с обеих сторон были прочные щеколды.
Мария сказала ему, еще до спуска на берег:
– Раньше она не соглашалась, теперь она согласна, но не согласен он. Говорит, ребенок должен быть зачат в законном супружестве.
Монархи проведут пять дней в Булони, затем пять дней в Кале. Анна расстроена, что ей придется ждать здесь одной. Это спорная территория, на которой может произойти все, что угодно. А у него тем временем есть дело в Кале. Он оставляет Рейфа и потихоньку уходит в трактир на заднем дворе Кокуэлл-стрит.
Это заведение самого низкого разбора, здесь пахнет дымом, рыбой и сыростью. На стене – тусклое зеркало, в котором он ловит отражение собственного лица. Оно бледное, только глаза живые. Малоприятная неожиданность – в такой дыре столкнуться нос к носу с самим собой.
Он садится и ждет. Через пять минут в дальнем конце комнаты ощущается какое-то шевеление, однако ничего не происходит. Чтобы скоротать время, он начинает перебирать в голове цифры прошлогодних поступлений в казну от герцогства Корнуольского и уже готов перейти к отчету, представленному канцлером Честера, когда перед ним материализуется темная фигура в мантии. Старик трясущейся походкой идет к столу, вскоре появляются и двое других. Они совершенно одинаковые: глухое покашливание, длинные бороды. Следуя некой иерархии, устанавливаемой сопением, они усаживаются на противоположную скамью. Он ненавидит алхимиков, а они явно этой породы: непонятные пятна на одежде, слезящиеся глаза, шмыганье носов, отравленных едкими испарениями. Он приветствует гостей на французском. Они дрожат от холода, и один спрашивает на латыни, можно ли им что-нибудь выпить. Он зовет мальчишку-слугу и без особой надежды спрашивает, что тот посоветует.
– Выпить в другом месте, – любезно подсказывает мальчишка.
Приносят кувшин чего-то кислого. Старики отпивают по большому глотку, и он спрашивает:
– Кто из вас мэтр Камилло?
Они обмениваются взглядами. Времени на это уходит столько же, сколько требовалось старухам-грайям, чтобы передать друг другу единственный глаз.[68]
– Мэтр Камилло уехал в Венецию.
– Зачем?
Покашливание.
– За советом.
– Однако он намерен вернуться во Францию?
– Весьма вероятно.
– Я хотел бы купить то, что у вас есть, для своего господина.
Молчание. Может, думает он, убрать вино и не выставлять, пока они не скажут чего-нибудь дельного? Один из алхимиков, словно угадав его мысль, хватает кувшин. Руки дрожат, и вино проливается на стол. Остальные возмущенно блеют.
– Вы принесли чертежи? – спрашивает он.
Они снова переглядываются.
– О нет.
– Однако они есть?
– Чертежей, как таковых, не существует.
Старики в горестном молчании смотрят, как пролитое вино впитывается в грубо отесанную столешницу. Один пальцем расковыривает проеденную молью дырку на рукаве.
Он кричит мальчишке, чтобы принес еще кувшин.
– Мы и рады бы вам угодить, – говорит старший из алхимиков, – однако сейчас мэтру Камилло покровительствует король Франции.
– Он намерен построить королю модель?
– Возможно.