– Тогда и я вам скажу, можете, если хотите, передать моей племяннице. Будь Мария и впрямь приблудой, будь она приблудой последнего безземельного джентльмена в Англии, от меня она все равно видела бы только доброту. Потому что она славная девушка, и надо иметь каменное сердце, чтобы не испытывать к ней жалости.
Она стремительным шагом, волоча шлейф по каменным плитам, идет в центральную часть дома. Навстречу им попадаются прежние слуги Марии, он узнает лица; под эмблемами Генриха у них на одежде следы эмблем бывшей хозяйки. Он смотрит по сторонам и все узнает. Останавливается перед парадной лестницей. Прежде ему не разрешали по ней бегать: для мальчишек вроде него, с дровами или углем, была черная лестница. Как-то он нарушил правило и на верхней ступеньке получил из темноты удар в ухо. Кто там подкарауливал? Сам кардинал Мортон?
Он трогает камень, холодный, как надгробие: сплетенье виноградных лоз и неведомых цветов. Леди Шелтон смотрит с вопросительной улыбкой, не может понять, что его остановило.
– Может, нам стоит сменить дорожное платье, прежде чем идти к леди Марии. Она может оскорбиться…
– А если вы промедлите, она тоже оскорбится. Так или иначе, она найдет что поставить вам в вину. Я сказала, что жалею ее, но как же с ней непросто! Она не выходит ни к обеду, ни к ужину, потому что не хочет сидеть ниже маленькой принцессы. А моя племянница постановила, чтобы ей не носили еду в комнату, кроме хлеба на завтрак, как всем нам…
Леди Шелтон подводит их к закрытой двери.
– Вы по-прежнему называете эту комнату синей?
– Ваш отец бывал здесь раньше, – обращается леди Шелтон к Грегори.
– Мой отец везде бывал, – отвечает тот.
Она поворачивается к ним:
– Успеха вам. И, кстати, она не откликается на «леди Марию».
Комната длинная, почти без мебели, и холод, словно посол призрака, встречает их у входа. Синие шпалеры сняли, оставив голую штукатурку. У почти погасшего камина сидит Мария: сгорбленная, маленькая и пронзительно юная. Грегори говорит: она похожа на эльфийского подменыша.
Бедный эльфийский подменыш! Ест по ночам, питается хлебными крошками и яблочной кожурой; если рано утром спуститься по лестнице тихо-тихо, можно застать его сидящим в золе.
Мария поднимает глаза, и – удивительное дело! – ее миниатюрное личико светлеет.
– Мастер Кромвель.
Она встает, делает шаг и тут же едва не падает, запутавшись в подоле.
– Сколько времени прошло с нашей последней встречи в Виндзоре?
– Трудно сказать, – серьезно отвечает он. – За эти годы вы успели расцвести.
Мария хихикает; ей уже почти восемнадцать. Она растерянно озирается, ища глазами, на чем сейчас сидела. «Грегори», – говорит он, и его сын делает стремительный шаг вперед, подхватывает бывшую принцессу, пока та не села мимо табурета. Движение похоже на танцевальное па – даже и от Грегори может быть прок.
– Простите, что заставляю вас стоять. Вы можете, – она машет рукой в неопределенную сторону, – сесть на сундук.
– Думаю, нам хватит сил постоять. А вот вам, полагаю, нет. – Он ловит на себе взгляд Грегори: сын смотрит так, будто никогда не слышал его смягчившегося тона. – Вас ведь не оставляют сидеть одну возле потухшего огня?
– Слуга, который приносит дрова, не хочет обращаться ко мне «принцесса».
– Обязательно ли вам с ним говорить?
– Нет, но если я стану молчать, это будет уловка.
Умница, осложняй себе жизнь чем только можешь.
– Леди Шелтон рассказала мне про затруднения с… про обеденные затруднения. Что, если я пришлю врача?
– У нас есть врач. Вернее, у девочки.
– Я могу прислать более толкового. Он пропишет вам режим и потребует, чтобы сытный завтрак приносили сюда, в комнату.
– Мясо? – спрашивает Мария.
– Много мяса.
– А кого вы можете прислать?
– Скажем, доктора Беттса.
Ее лицо смягчается.
– Я его помню по двору в Ладлоу. Когда я была принцессой Уэльской. Была и остаюсь. Как вышло, что я больше не наследница трона, мастер Кромвель? Разве это законно?
– Законно то, что решил парламент.
– Есть закон выше парламента. Закон Божий. Спросите епископа Фишера.
– Я не умею читать Божьи замыслы и, Господь свидетель, не считаю епископа Фишера достойным его истолкователем. Воля парламента, напротив, выражена вполне отчетливо.
Она закусывает губу, не желает на него смотреть.
– Я слышала, доктор Беттс теперь еретик.
– Он верит в то же, во что ваш отец король.
Он ждет. Мария поднимает голову, впивается серыми глазами в его лицо:
– Я не назову еретиком милорда моего отца.
– Правильно. Лучше, чтобы эти ловушки сперва проверили ваши друзья.
– Я не понимаю, как вы можете быть мне другом, если вы друг этой особы. Маркизы Пемброкской.
Она не хочет именовать Анну королевой.
– Положение упомянутой дамы таково, что ей не нужны друзья, только слуги.
– Поль говорит, вы – сатана. Мой кузен Реджинальд Поль. Который бежал в Геную. Он сказал, при рождении вы были такой же, как все другие христианские души, но потом в вас вошел дьявол.
– А вам известно, леди Мария, что я бывал тут ребенком? Лет девяти-десяти. Мой дядя был у Мортона поваром, а я, сопливый мальчишка, на заре складывал хворост для растопки печей и сворачивал шеи курам. – Он говорит серьезным тоном. – Как вы думаете, дьявол тогда в меня вошел? Или раньше, примерно в том возрасте, когда другие принимают крещение? Как вы понимаете, мне хотелось бы знать.
Мария наблюдает за ним искоса; на ней старомодный жесткий чепец домиком, из-под которого она смотрит, как лошадь, которой набросили на голову тряпку, а та сползла. Он говорит мягко:
– Я не сатана. И милорд ваш отец не еретик.
– А я не приблуда.
– Конечно. – Он повторяет то же, что сказал Анне Шелтон: – Ваши родители верили, что состоят в браке. Это не означает, что их брак был законным. Вы ведь понимаете разницу?
Она трет пальцем под носом.
– Да, понимаю. Только на самом деле их брак был законным.
– Скоро королева приедет навестить свою дочь. Если вы просто выкажете ей уважение как супруге своего родителя…
– Только она его сожительница…
– …ваш отец вернет вас ко двору и вы получите все, чего лишены сейчас: тепло и приятное общество. Послушайте меня, я желаю вам добра. Королева не ждет от вас дружбы, ей нужен лишь декорум. Прикусите язык и сделайте реверанс. Это займет одно мгновение и переменит все. Помиритесь с ней сейчас, до того, как она родит. Потому что, если будет мальчик, у нее не останется поводов с вами ладить.
– Она меня боится, – говорит Мария, – и будет бояться, даже если родит мальчика. Она боится, что я выйду замуж и мои сыновья станут ей угрозой.
– Кто-нибудь говорит с вами о замужестве?
Сухой недоверчивый смешок.
– Еще в младенчестве меня помолвили с французским дофином. Затем с императором, потом с французским королем, с его старшим сыном, с его вторым сыном, со всеми его сыновьями, сколько их ни на есть, потом один раз опять с императором и один раз с его кузеном. Меня сватали без передышки. Однако когда-нибудь я выйду замуж на самом деле.
– Но только не за Поля.
Она вздрагивает, и он понимает, что кто-то ей такую мысль подсказал: может быть, прежняя воспитательница Маргарет Поль, а может, Шапюи, который ночи напролет изучает генеалогию английской знати – укрепить ее притязания, сделать их неоспоримыми, выдать полуиспанку Тюдор за коренного Плантагенета.
Он говорит:
– Я видел Поля. Знал его еще до отъезда. Вам такой не годится. Вашему мужу нужна будет твердая рука, чтобы крепко держать меч. Поль похож на старуху, которая сидит в углу и боится леших и домовых. В жилах у него не кровь, а святая вода, и, говорят, он рыдает в три ручья, если его слуги убьют муху.
Мария улыбается и тут же затыкает рот рукой, как кляпом.
– Вот и правильно, – кивает он. – Никому ничего не говорите.
Мария произносит, не отнимая пальцев ото рта:
– Я не могу читать. Не вижу букв.
– Что, вам не дают свечей?!
– Нет, я хочу сказать, у меня слабеет зрение. И голова все время болит.
– Вы много плачете?
Она кивает.
– Доктор Беттс привезет лекарства. А до тех пор пусть кто-нибудь читает вам.
– Мне читают. Читают Тиндейлово Евангелие. Вы знаете, что епископ Тунстолл и Томас Мор нашли в этом так называемом Писании две тысячи ошибок? Там больше еретического, чем в священной книге магометан.
Сказано с вызовом, однако он видит, что ее глаза наполняются слезами.
– Все это исправимо, – говорит он.
Мария встает; в первый миг ему кажется, что сейчас она, забывшись, уткнется с рыданиями в его дорожную куртку.
– Доктор приедет на днях. А пока я велю, чтобы вам растопили камин и подали ужин. Куда захотите.
– Дайте мне повидаться с матерью.
– Сейчас король этого не допустит. Однако все может измениться.
– Отец меня любит. Это все она, эта подлая женщина, нашептывает ему всякие гнусности.
– Леди Шелтон будет к вам добра, если только вы ей позволите.
– Что мне до ее доброты? Я переживу Анну Шелтон, поверьте. И ее племянницу. И всех, кто посягает на мой титул. Пусть делают что хотят. Я молода. Я могу подождать.
Он выходит, Грегори за ним, завороженно оглядываясь на девушку, которая вновь садится у погасшего камина, складывает руки и с каменным лицом принимается ждать.
– Этот ее кроличий мех, – говорит Грегори, – такое впечатление, будто его грызли.
– Да уж, она истинная дочь Генриха.
– А разве кто-то сомневался?
Он смеется:
– Нет, не в этом смысле. Представь… если бы у старой королевы были любовники, избавиться от нее не составило бы труда, но как очернить женщину, которая делила ложе только с одним мужчиной? – Он осекается; даже тем, кто безусловно поддерживает короля, трудно упомнить, что по официальной версии Екатерина была женой принца Артура. – Мне следовало сказать, только с двумя мужчинами. – Он окидывает сына взглядом. – Мария ни разу не посмотрела на тебя, Грегори.