Он смотрит на меня своими большими карими глазами, он так похож нам меня — и на своего дедушку. Грустный, напуганный взволнованный — как когда он был маленьким. Родной мой! Я прижимаю его к себе и радуюсь, что нашла его целым и невредимым.
— А Салку мы никак не можем найти, мама. На пункте нам сказали: мол, не волнуйтесь, всех детей эвакуировали, но из ее школы все здесь, и учителя говорят, что не знают, была ли она вместе со всеми. Тут такой бардак! Папа просто рвет и мечет. Он стоит вон там с сотрудниками Красного Креста и кричит на них.
Я должна ему помочь.
Мы проталкиваемся к информационному центру Красного Креста, протискиваемся сквозь плотную толпу перепуганных злых людей, плачущих детей. Торговый центр битком набит испуганным народом, кутающимся в водонепроницаемые пледы; они сидят на полу вдоль стен. Некоторые нашли убежище в магазинах, сотрудники которых или пытаются заботиться о них, или притворяются, что ничего особенного не происходит и сейчас обычный сентябрьский вторник, изо всех сил стараются не замечать этих грязных привидений. Магазин походных принадлежностей заполонили жильцы дома престарелых; стариков одели в яркие куртки и свитеры, чтобы согреть. И пол магазина напоминает пестрый кочкарник.
Мой муж стоит, скрестив руки, у информационного стола Красного Креста и смотрит сверху вниз на макушку молодого человека в красной флисовой кофте, который несчастными глазами таращится в свой компьютер. Увидев меня, муж ничего не говорит, а просто испуганно смотрит на меня и тянет руки, я спешу в его объятия, прячу лицо в его свитере и всхлипываю. Мой милый муж мертвой хваткой вцепляется в меня. Словно я решение всех проблем в мире.
— Она пропала, — говорит он, и его голос ломается. — Они не могут ее найти. Но, боже мой, как же я рад тебе! Мы думали… но все-таки надеялись… я очень рад тебя видеть! Невредимую.
Я тоже рада его видеть, вдыхаю его знакомый аромат: сандаловое дерево с кедром — под всеми этими запахами пота и гари; от него у меня начинает робко пробуждаться чувство защищенности: словно все будет хорошо, совсем как раньше. Но это продолжается недолго, он напрягается в моих объятиях, руки отпускают меня:
— А этот какого хрена сюда притащился?
Я оборачиваюсь: поодаль стоит Тоумас Адлер и глядит на нас, не отрывая глаз от меня.
— Он меня сюда на мотоцикле подвез. Кристинн, родной. — Я беру его за руки, большие теплые, умеющие чинить предметы, гладить детей по голове, исправлять почти все что угодно, руки, которые мне не удалось полюбить. — Нам нужно будет вместе разобраться в этом, найти Салку. Все остальное неважно. Все остальное придется отложить на потом.
Кристинн кивает: медленно, неохотно, тяжело дышит — злой и обессилевший, но, как всегда, рациональный:
— Тогда пойди поговори с кем-то из ее школы, они на третьем этаже возле кинотеатра. Возьми с собой их, а я останусь здесь и буду ждать новостей.
И мы снова пробираемся сквозь толпу, через своих соседей, коллег, людей, которых встречали в продуктовом магазине, на дороге, на прогулке с собаками или на футбольных матчах, куда они пришли поболеть за своих детей, — здесь все похожи друг на друга, и никого нельзя узнать; у них в волосах пепел, они дрожат под пледами с алюминиевой подложкой, которые выдал им Красный Крест, чтобы дать им согреться. Вокруг царит мрак, стеклянную крышу торгового центра замело черным сугробом, и лампы мигают. Тяжелый грохот извержения доносится как бы издалека, но раскаты грома близко, и когда они прокатываются над зданием, оно содрогается.
В кинотеатре крутят мультфильмы, чтобы занять усталых перепуганных детей, а учителя дежурят у дверей кинозала и следят за передвижениями до туалета и обратно, не дают детям опустошать витрины со сластями. Я замечаю директрису Салкиной школы, она помогает мне отыскать ее учителя, но тот жалко трясет головой: не может понять, как это вообще произошло. Он ручается, что видел, как Салка садилась в автобус, проводил перекличку и был точно уверен, что никого не забыли.
— Мне ужасно жаль, — сокрушается он, но у меня нет времени выслушивать его извинения.
— Где Мауни? — спрашиваю я, и учитель тащит меня в темный зал, где на экране неистово пляшут дурацкие желтенькие существа, и жестом подзывает лучшего друга моей дочери для разговора.
— Не знаю, — говорит тот и смотрит на меня упрямым взглядом сквозь свои толстые очки. — Ну не знаю я, где она.
— Я его уже спрашивал, — безнадежным тоном произносит учитель.
Но я опускаюсь на колени и произношу как можно более четко и ласково:
— Ты ее лучший друг; никто не знает ее так, как ты, и у тебя память хорошая. Ты можешь вспомнить что-нибудь, что она говорила?
Он молчит и мотает головой, стиснув губы.
— Мауни, милый, все-таки постарайся! Ты же тут ни в чем не виноват. Я не рассержусь, обещаю, и никто не будет тебя ругать. Может, она в беде! Мне нужно ее разыскать и постараться ей помочь.
Он смотрит на мыски своей обуви:
— Не знаю. Наверное, домой пошла. Она хотела встретиться со своим папой, забрать Изюмку и Миндальку.
Крыс!
Ну конечно! Разве я сама постоянно не твердила ей, что ей нужно заботиться о них и о папе с братом тоже, ухаживать за ними, отвечать за них?! Быть, черт побери, старательной и благоразумной, как мамочка?!
Я с трудом поднимаюсь на ноги и пускаюсь бежать, не попрощавшись ни с Мауни, ни с учителем; у выхода сталкиваюсь с Эрном и Тоумасом.
— Дома! — кричу я, задыхаясь от отчаяния. — Она дома!
Мы опять проталкиваемся сквозь толпу, находим Кристинна на том же месте, где оставили его — у столика Красного Креста. На его лице суровость уступила место сдерживаемому страху.
— Ты слышал? — шипит он на молодого сотрудника. — Она домой пошла, улица Эдлидакваммсвег, дом восемь. Свяжись с руководством спасательными работами, пусть заедут поискать ее.
Мальчишка вбивает что-то в компьютер, затем беспомощно смотрит на нас и качает головой. Все дома в этом районе уже осмотрели. Пожарные и спасательные отряды получили приказ к отступлению: на этой территории стало слишком опасно.
— Ей всего восемь лет, — говорю я, пытаясь совладать со своим голосом, — они непременно должны ее поискать!
Сотрудник пожимает плечами:
— Сожалею. Но ее занесли в систему, в первоочередный перечень. Это единственное, что можно сделать. Они ее поищут, если смогут. Прошу вас сесть и набраться терпения. Здесь помощь нужна не только вам одним.
Мы стоим как громом пораженные, безысходность захлестывает нас, как волна. У меня лицо свело судорогой от ужаса, я по очереди гляжу на троих мужчин, которых люблю. Мой сын зажимает себе рот рукой, он вот-вот готов разрыдаться. Его отец скрежещет зубами от бессильного гнева; судя по всему, ему хочется опрокинуть этот стол. Тоумас скрестил руки, встревоженно смотрит на меня и ждет, что я предприму. Я пытаюсь выровнять дыхание — мне необходимо взять ситуацию под контроль, посмотреть, какие у нас есть возможности.
Их на самом деле только три. Остаться здесь, маяться и ждать новостей, доверившись отрядам спасателей, которые перестали заниматься поисками в том районе. Об этом варианте и речи быть не может. Вернуться в координационный центр и убедить Милана послать отряд в этот район для поисков моей дочери, но я знаю, что надежды на это мало. От кого бы ни исходила просьба о помощи — от меня или от усталого сотрудника Красного Креста, Милан никогда не станет хлопотать ради меня в ущерб другим. Третий вариант — единственный приемлемый.
— Я сама поеду, — говорю я. — Отправлюсь в наш район и разыщу ее.
— Я с тобой, — тотчас собирается Эрн.
Но я мотаю головой:
— Нет, дорогой, я тебе этого не позволю. Вы с папой останетесь здесь, а мы с Тоумасом поедем на мотоцикле. Это единственный вариант.
Кристинн смотрит на меня, словно не верит собственным ушам:
— Ты возьмешь его с собой на поиски Салки?
— Мотоцикл-то его. А по-другому туда не добраться.
— Это моя дочь!
— Я знаю. — Беру его за руки и смотрю в глаза, потемневшие от ужаса. — Кристинн, родной, одному из нас надо остаться здесь, чтобы встретить ее, если она найдется. Если спасатели отыщут ее прежде меня.
— Тогда с ним поеду я. А ты подожди здесь.
— Нет, ехать надо именно мне. У нас с Тоумасом удостоверения, по которым нас пропустят на закрытую территорию. Полиция не сможет остановить нас. К тому же я разбираюсь в извержениях, понимаю обстановку. Если кто-то и пройдет весь этот путь, то именно я.
— Он тебя бросит! — Голос Кристинна дрожит. — Он не тот человек, который способен пройти весь этот путь с тобой!
Я беру Тоумаса за руку, встаю между ними и сжимаю руки обоих. Тоумас потупил глаза в пол, словно стыдится; Кристинн пристально глядит на него, разъяренный и печальный; кажется, мечтает убить его. Я стискиваю их руки и смотрю на них по очереди.
— Нам нужно мыслить трезво и ясно, а все эмоции отодвинуть подальше. Надо сделать все возможное, чтобы найти Салку. Это единственный вариант.
Кристинн молчит, закрывает глаза, тяжело дышит и проглатывает слюну. Он смотрит на Эрна:
— Раздевайся!
— Что?
— Спецодежду свою сними и отдай маме. Она же у тебя огнеупорная.
Мы прощаемся, я обнимаю своего большого мальчика, он дрожит в шортах и майке. Обнимаю его отца, он весь трепещет от подавляемого гнева, но все же крепко прижимает меня к себе.
— Жена, ты там береги себя, — произносит он. — Да хранят тебя Бог и добрые сущности, отыщи моего ребенка, приведи ее ко мне целую и невредимую. Возвращайтесь ко мне обе, слышишь?
Огонь с неба
Как далеко ты пойдешь ради любви? Чем готов рискнуть: семьей, работой, репутацией, финансовой безопасностью? Пойдешь ли до конца, пожертвуешь ли жизнью и душевным здоровьем, спустишься ли с радостью в ад, переберешься ли вброд через огонь и серу ради своей любви? Или для нас это все просто слова и для нас такое — чересчур?
А как готовиться к походу в ад? Мы с Тоумасом рассчитываем, что для этого потребуется вода в достаточном количестве, немного шоколада, датчики газа, респираторы и противопожарное покрывало, и, вооружившись этим всем, вступаем во мглу. На небе слегка развиднелось, свет мутный и серый, но разглядеть кое-что перед собой все-таки можно. Я пытаюсь заглянуть в лицо Тоумасу сквозь щиток его шлема: там едва виднеются глаза.