Я ни за что не пошел бы к Элиоту — не следует садиться за трапезу с врагом, — но Грете хотелось развлечься, и оба мы были так счастливы, что я не мог ей отказать, Элиот радостно встретил нас.
— Приветствую вас и вашу прекрасную даму.
Он выдал улыбку самого высшего разряда, которая заставила меня вдруг вспомнить о добродушного вида сахарных черепах; их продают у нас в некоторых местах в День поминовения.
Элиот снизил голос до благоговейного шепота:
— Я познакомлю вас сейчас с несколькими очаровательными, прелестными людьми.
Мы пошли знакомиться с очаровательными, прелестными людьми. Это была заграничная корреспондентка американского журнала женских мод — самая расфранченная дама, какую я когда-либо видел; три или четыре президента туристских компаний и Гельмут Стерн с женой.
Элиот особенно сиял, представляя меня журналистке, которая одновременно была главой женской туристской ассоциации «Дщери пилигримов». Элиот сказал мне, что это одна из самых блестящих и популярных молодых женщин в США; хотя ей всего тридцать с небольшим, она принадлежит к высшим журналистским кругам.
Он оторвал мисс Рэнкен от ее восхищенных собеседников, и она устремила свет своего интеллекта на нас.
— Мистер Вильямс, говорят, у вас здесь собственная асьенда? Это просто сказка! Вы, конечно, позовете меня в гости?
Пока я объяснял, что у нас, в Гватемале, говорят не асьенда, а финка, появился приземистый принц из королевского рода древних майя с подносом в руках. Приятно изумленная мисс Рэнкен взяла тарелочку с тамалой и чуть-чуть отведала.
— Боже, какой тонкий аромат. Как, высказали, это называется?
— Тамала, а напиток — агуардьенте.
Руководительница «Дщерей пилигримов» съела, конечно, не одну порцию тамалы за время своих путешествий, но ей хотелось убедить нас, что она лакомится этим деликатесом впервые в жизни.
— А что значит агуардьенте? Его гонят из кактуса?
— Нет, из сахарного тростника.
— Какая жалость. Кактусовая водка — в этом есть что-то порочное, что-то захватывающее. Мисс Герцен, возьмите еще немного тамалы. Одной мне неловко, скажут, что я обжора. Просто тает во рту. Вы-то, наверное, едите это каждый божий день. Мне говорили, что вы уроженка этой прелестной страны. Счастливица!
Грета улыбнулась, подтверждая, что она счастливица. Глядя на этих столь несхожих женщин, я сделал важное наблюдение.
Мисс Рэнкен была законченным продуктом весьма совершенной машинной выделки, венцом представляемой ею цивилизации. Она была красива, обаятельна, энергична и даже — с поправкой на обязательный для подобных вечеринок уровень — не лишена остроумия. Она была одета в точности так, как следовало; лицо и руки у нее были в идеально ухоженном состоянии. Думаю, что она в меру верила в бога, в меру уповала на вечное блаженство, в меру жертвовала на благотворительные цели, — короче говоря, она, как выражаются американцы, «принадлежала к обществу», принадлежала и не собиралась его покидать. На весах успеха и неудач ее чаша была высоко вверху, чаша Греты — в самом низу. Но совершенства мисс Рэнкен отдавали повапленным гробом, а в недостатках Греты бурлила неистребимая человечность. Говорится же в Библии, что блаженны неудачники, все, кому не везет, от нищего Лазаря до Марии Магдалины. Блаженны нищие духом, блаженны бестолковые и те, кто не знает, как жить, и те, у кого не хватает хитрости, чтобы отстоять себя. Грета заблудилась на ничьей земле, между двумя мирами. Мисс Рэнкен принадлежала к тому благополучному миру, который умеет решать все проблемы к своему удовольствию.
Загремела музыка, мисс Рэнкен исчезла. Ее место занял мужчина, в точности похожий на того джентльмена, который с важным видом прикладывается к стаканчику виски на рекламных объявлениях в «Нью-Йоркере». Подчеркивая важность своих слов, он сказал:
— Нужны свежие идеи, которые подогрели бы нас.
Он тоже исчез. Мы поставили пустые стаканы и, проталкиваясь в толпе, пошли искать Стернов. Гельмут был вне себя от досады. Он протянул мне печатный листок:
— Я считаю это совершенно безнравственным.
Лиза что-то успокаивающе промурлыкала.
От ее наряда, походившего на детское праздничное платьице, пахло ландышем; сощуренные глаза и храбрая улыбка свидетельствовали, что она борется с головной болью. Я поглядел на листок и прочитал:
«Индейский Новый год в красочном городе Гвадалупе».
. — Что вы нашли тут худого?
— Почитайте, увидите сами.
Мужчина с рекламного объявления снова стоял возле нас.
— Думайте что хотите, а для туристов это свежий товар. Абсолютно неосвоенный рынок.
Я придумал название для нового маршрута:
«Кто найдет первым урановую руду?» — Он положил в рот тамалу, задумчиво покачал головой и снова исчез.
— Очень прошу вас прочитать до конца, — сказал Гельмут. — Здесь он весь от головы до пят. Тамалы? Нет, спасибо. Я ее не терплю.
Агуардьенте тоже видеть не могу. Для кого это угощение? Мы пока еще не индейцы.
Я стал читать вслух рекламный листок:
— «Авторитеты признают древних maya (произносится май-я) самым одаренным из первобытных народов нашей планеты. Их потомки, добродушные, работящие, простосердечные индейцы, сохранили в своем быту и фольклоре многое от былого великолепия своих предков.
Красочные новогодние празднества в Гвадалупе (туземцы соблюдают летосчисление и календарь своих предков) дают неповторимую возможность воочию увидеть древние церемонии, сохранившиеся лишь в самых глухих уголках гватемальского нагорья, и принять в них личное участие».
— Пока не вижу ничего особенного, обычная белиберда, — сказал я.
— Нет, нет, почитайте дальше. Это не поддается описанию.
— «В романтических кущах парка Аламеда вы увидите мистический Танец Оленя, поразительный Танец Змеи, а также Танец Конквистадоров, живописующий победу испанцев над индейцами (не забудьте захватить фотоаппараты и достаточный запас пленки). Вы, конечно, пожелаете принять участие в изумительном шествии с цветами…»
— О, боже, — простонал Гельмут, — они превращают это в битву цветов.
— «…которое, наряду с торжественным поклонением солнцу, знаменует окончание веселых ритуальных торжеств».
— Что ж, — сказал я. — По-моему, недурно.
— «Днем вы примете участие в изумительной поездке на вершину вулкана Тамансун, где увидите собственными глазами жреца майя, отправляющего службу перед каменным изображением Тцултака (Повелитель Вселенной)…»
— А этого жреца майя изображает один из гончаров-микстеков, — не выдержал Гельмут.
— «…или же в поисках сокровищ древнего искусства отправитесь побродить по El Mercado (базар), средоточию красочного быта туземцев. А потом, когда затеплится вечерняя заря и летающие светляки станут соперничать со звездами в небесах, вы вкусите заслуженный отдых в комфортабельном номере вашего отеля под навевающие дрему звуки маримбы».
Гельмут, как никто, умел выразить чувство отвращения каждой черточкой своего лица.
— Ну, как вам это нравится?
— А вам как это нравится, Стерн?
Элиот стоял позади нас. Голос его был любезным, любезной была и улыбка. Я поглядел сперва на него, потом на Стерна — лицо Стерна омрачилось.
— Может быть, у вас есть какие-нибудь конкретные замечания? Я буду рад, если вы покритикуете мой скромный опус.
— Нет, — сказал Стерн скучным голосом. — У меня нет никаких конкретных замечаний.
— Тем лучше. Рад, что угодил вам; ведь я не более чем дилетант. Что мне, кажется, удалось на самом деле — это дать волю фантазии. Да, Дэвид, вы ведь еще не знаете, что Стерн остается у нас. Не слыхали, что он хотел нас покинуть? Ну как же. Они с миссис Стерн совсем было собрались ехать в Канаду, так что нам пришлось пошевелиться и найти для него новые раскопки. Сейчас он снова в хорошем настроении. Правда, Лиза?
— Гельмут всегда в хорошем настроении, когда ему есть чем занять себя, — сказала Лиза.
— Думаю, что все мы таковы. Послушайте, Дэвид, в этом проспекте не упомянуто одно мероприятие, которое вас, безусловно, заинтересует. Я хотел сначала оставить его в тайне, но от вас скрывать не буду. Такова моя натура. Я решил привести индейцев из городка, чтобы они приняли участие в празднествах.
По тому, как Элиот это сообщил, было видно, что он рассчитывал на сенсацию, но я не сумел изобразить на лице даже вежливого интереса.
— Мне кажется, наступил момент, когда можно ослабить узду. — Элиот несколько оттеснил меня от остальных, и я понял, что он хочет поговорить со мной о чиламах. Он нервничал, ему было явно не по себе, — Я гляжу на дело так. Мы взялись воспитывать людей не имеющих никакого жизненного опыта, фактически открыли школу для умственно отсталых детей. Продолжим сравнение. Мы покажем этим детям, как резвятся и шалят другие дети. Логически следует полагать, что им тоже захочется порезвиться. Пока что наиболее доступное индейцам развлечение — пляски. Позже мы подумаем о футболе.
Я почти не слушал Элиота и старался через его плечо поймать взгляд Греты.
— Необходимо пробудить у них вкус к развлечениям. Тогда появится охота работать, поднимется и общий тонус.
Что-то просительное в тоне Элиота привлекло мое внимание. Как видно, дело у него совсем разладилось. Впервые за все время он вызвал у меня к себе какую-то тень человеческого интереса. Он был, видимо, на пределе сил; старания, с которыми он хранил свою обычную самоуверенность, были почти физически ощутимы. «Черт возьми, — подумал я, — наверное, ему недешево дается эта поза, эти дежурные любезности и коммивояжерская улыбка. Весь держится на нервах».
И тут меня осенила догадка.
— Они стали умирать? Да?
— Да, — сказал Элиот. — Они стали умирать.
Знаменитой элиотовской улыбки не было и следа. Я читал на его лице замешательство, признание проигрыша. Да, чиламы нашли выход из положения, и он теперь не знал, что ему делать.
— Мне приходилось читать о подобных вещах, но я не верил. Это вроде эпидемии, хотя они ничем не больны. Врачи ничего не находят.