— Не вздумайте ехать с ней в Мексику, — сказал он. — Когда ее вывозили, таможенных чиновников не поставили об этом в известность.
Пока туристы с ненатурально веселым оживлением сновали вокруг, Гельмут рассказывал нам, как он провел вчерашний день.
— Вы сами понимаете, я скорее взошел бы на костер, чем стал бы участвовать в этих дурацких празднествах. Я решил, что не пойду даже на раскопки, того и гляди, напорешься там на какую-нибудь элиотовскую мерзость; лучше останусь дома и поработаю. Я перебирал бумаги, стараясь сосредоточиться; слуги тем временем убирали со стола; и вдруг слышу, что они говорят между собою по-чиламски; раньше этого никогда не случалось. Я прислушался и уловил, что речь идет о ящике, который сегодня должны вынести во время торжественного шествия. Я попытался выведать у них хоть что-нибудь окольным путем, разумеется: я не хотел признаваться, что понимаю по-чиламски.
Они, по обыкновению, отмалчивались. Через несколько минут в доме воцарилась мертвая тишина. Обычно они шумят вовсю, громыхают ведрами, стучат посудой, бьют тарелки. Я решил поглядеть, что там происходит, но их уже и след простыл. Значит, разговор о ящике шел всерьез, хотя откуда они могли все разузнать, совершенно не представляю. У Лизы на этот счет собственная оригинальная гипотеза. Самое интересное, что в обычный день ни один из них и носа не высунул бы из дома, не спросив у нас разрешения.
— Никто из них не вернулся, — сказала Лиза, грустно улыбаясь. — Симона, по-моему, и фартука не успела скинуть; во всяком случае, я его не нашла. Они бросили все свое имущество, даже новые ботинки, которые мы подарили им к рождеству. Гельмут смеется надо мной, но, уверяю вас, они узнали обо всем по звукам маримбы. Внизу в долине заиграла маримба, и они ушли.
— Глупости, — сказал Гельмут.
— Нет, милый, совсем не глупости. Когда я услышала маримбу, то сразу уловила новую, совсем незнакомую мелодию. Я даже решила записать ее и присоединить к нашему собранию на случай, если мы когда-нибудь надумаем писать книгу об индейском фольклоре.
Но потом занялась чем-то другим и позабыла.
Я уверена, что все дело в маримбе.
— Пусть будет так, — сказал Гельмут. — Как только я увидел, что слуги исчезли, я бросился в гараж, чтобы ехать в город, но, на беду, аккумулятор оказался незаряженным. Пока я добрался до города пешком, все уже кончилось, и я так ничего и не увидел. Царила общая паника. Я разыскал американцев, всех, кто был при начале событий, и расспросил их, в том числе и того малого, который ударил Мигеля и из-за которого погиб ящик.
— Удивительно, как они не убили его в тот момент, — сказал я.
— Они думали только о том, чтобы собрать обломки. Ящик разлетелся на куски, точно стеклянный; наверно, был источен червями. А сейчас самое интересное. Как вы думаете, что было в ящике?
— Не имею понятия. А что, в самом деле? Свод законов, как вы полагали?
— Нет. Там не было ровно ничего.
— Для того, кто знает чиламов, это не удивительно, — сказала Грета.
— Вот как! Почему? спросил Гельмут.
— Не знаю, как объяснить, но это вполне в их духе.
— Что же будет с чиламами? — спросил я у Гельмута.
— Один бог знает.
— Вот что я думаю, — сказала Грета с некоторой таинственностью, которая иногда на нее находила. — Они ушли туда, откуда в свое время появились. Ушли от нас, от всего, что связано с нами, так же как когда-то уходили от испанцев. Ушли в свои горные убежища и выйдут оттуда не скоро, — когда нас с вами уже не будет в живых, — выйдут только в том случае, если им предложат жизнь лучше той, какую уготовил им мистер Элиот. Я думаю, они сыты по горло нашими благодеяниями. Что, разве я не права?
Я видел, что Грета настроена воинственно и сейчас отождествляет себя с индейцами и разделяет их отвращение к цивилизации белого человека. Гельмут стал было объяснять, почему он не может стать на сторону этих пролетариев каменного века, но тут громкоговоритель объявил об отправлении двух «скаймастеров», и туристы устремились к выходу, стараясь поспеть первыми в очередь на посадку.
Еще через минуту взревели моторы первого «скаймастера», и самолет побежал по полю, слегка подрагивая крыльями, выруливая к старту. Когда он неуклюже повернул по летной дорожке, струя газа из выхлопных труб подхватила ветку, усеянную ярко-карминовыми цветами, и плотно прижала ее к стеклу кабины.
Лиза грустно и задумчиво глядела на самолет, покидающий Гватемалу.
— Что касается нашего общего друга Элиота, — сказал я, — сперва у меня создалось впечатление, что он просто сбежал и напился с горя. Выйдя из ратуши, я попытался разыскать его. В «Ты да я» мне сказали, что он вел себя очень странно. Да и голос его по телефону был просто неузнаваем.
— Теперь вам ясно почему, — сказал Гельмут, — меня пустили к нему чисто случайно: слуга принял меня за врача. Было жутковато — в комнате совсем темно, он лежит в постели, повернувшись лицом к стене. И этот изменившийся голос… По тому, что я разобрал из его слов, мне показалось, что он в сознании.
Я встретился с врачом, когда уходил от него.
— Как вы считаете, он поправится?
— Думаю, что да. Инсульт был не сильный. Конечно, прежним Элиотом ему уже не быть. Кстати, оказалось, что он на полтора десятка лет старше, чем я предполагал. Ему скоро шестьдесят пять.
— Ну, а как сложатся теперь ваши дела?
Лицо Гельмута выразило легкое замешательство.
— На моей судьбе это не отразится. Контракт продлен еще на год.
Предыдущий контракт Гельмута, помнится, был шестимесячным.
— Дальнейшие археологические изыскания? — спросил я.
Вопрос был не очень тактичным.
— Да. Должен сказать вам, я долго думал, прежде чем согласиться. Пришлось принять в расчет различные обстоятельства.
Лиза пришла на выручку Гельмуту.
— Вы ведь знаете, мой муж был против того, чтобы оставаться здесь на службе, но, поразмыслив хорошенько, мы решили потерпеть еще год; это даст нам материальную независимость; а тогда мы спокойно выберем что-нибудь другое. Так, наверное, приходится подчас поступать писателям и другим деятелям искусства — время от времени брать халтуру, чтобы обеспечить себя материально для настоящей работы.
— Конечно, — сказал я, — было бы глупо отказываться от такого предложения.
Я тщательно старался придумать новую тему для разговора.
Первый «скаймастер» взревел и, задрав хвостовую часть, ринулся вперед. На мгновение он как бы растаял в колеблющемся воздухе, потом уверенно набрал высоту и взял курс на вулкан.
— Ну, а как с вашей финка? — весело спросила Лиза. — Что-нибудь надумали?
— Ровным счетом ничего, — сказал я. Я хотел добавить, что чуть было не решил продать свою плантацию «Юниверсал Коффи Компани», но промолчал. Что-то непристойное было в таком решении. — Просто не знаю, что делать.
Не могу ли я предложить вам прелестную небольшую финка? Плантация на ходу. При умелом управлении — верный доход обеспечен.
— Перенесите ее в Канаду, и мы согласны.
— В Канаде и я согласен. Нет, сейчас мы хотим только одного: на несколько месяцев уехать отсюда и немножко подумать, что нам делать дальше. Управляющий пять лет обходился без меня, пусть потерпит еще.
— Но вы ведь еще сами не знаете, куда едете.
— Пока не имеем представления, но узнаем, как только повидаемся в Гватемала-Сити с одним загадочным господином по имени Кранц.
— В пределах Латинской Америки? — спросил Гельмут.
— К сожалению, да, — сказал я виновато — Но без индейской проблемы.
— И на том спасибо.
— Мы будем вместе… — сказала Грета, и по тону ее голоса они должны были понять, что перед лицом этого факта все остальное не имеет никакого значения.
Через несколько минут хрипящий громкоговоритель объявил о посадке на наш самолет.
Обменявшись рукопожатиями и беглыми улыбками, условившись писать и увидеться снова, мы пошли к поджидавшей нас «дакоте». Самолет, подскакивая, пробежал до конца травяной взлетной дорожки, потом, накренившись вперед и дыша пламенем из выхлопных труб, ринулся к краю крохотного поля и в последний момент, когда земля уже валилась на нас, словно по волшебству, взмыл кверху. Мы перевели дыхание, но «дакота», едва миновав торчащие острые скалы, нырнула вниз, и городские купола и башни вдруг оказались под самым брюхом самолета. Грета изо всех сил сжала мне руку. Казалось, мы вот-вот заденем за крыши. На самом деле мы летели на большой высоте; стаи городских голубей казались бессчетными белыми точками на стеклянной перегородке, лежавшей между нами и землей.
Обойдя понизу воздушную яму, самолет вошел в вираж и стал, кружась, набирать высоту на подходе к горной цепи. Линия горизонта, медленно вращаясь, ушла вниз, вулканы и бегущие над ними облака возникали перед нами снова и снова, с каждым разом уменьшаясь в размерах. Потом земля подскочила кверху, стала наваливаться на нас, пока не закрыла все окошко, и мы снова увидели Гвадалупу — словно в перевернутый телескоп: она лежала как аккуратно выточенная, сверкающая, драгоценная безделушка, затерянная среди камней.
Внизу распростерлась знакомая, но почти неузнаваемая с такой высоты земля. Гора Тамансун походила на сплющенную грудь старой женщины; там, где полагалось быть соску, виднелась неясной формы впадина. Озеро Теньючин было всего только узкой лужицей расплеснутой нефти. Развалины Утитлана на выемке взрытой бульдозерами земли искрились, как горный хрусталь. Еще дальше, уходя в мшистые просторы джунглей, виднелся элиотовский городок, — белый улей с множеством крохотных ячеек, выстроенный, казалось, какими-то сообщно живущими насекомыми. Под рокот моторов мы продолжали набирать высоту, пока земная поверхность не потеряла своих очертаний и цветовых различий, и когда солнце осветило горные вершины, плато и нагорье, почти вся земля была ровного желтого цвета. Тени под сплющенной горой и ущелья остались пурпурно-синими.
Грета откинулась в кресле и стала задумчиво глядеть на землю.