что этим написанным сказано. При этом всегда должны действовать две предпосылки. Первую предпосылку эта наука вполне разделяет с любым историко-критическим исследованием, к области которых принадлежат и библейские тексты: для чтения и понимания этих текстов она тоже должна добросовестно привлекать все известные и доступные вспомогательные средства, правила и критерии лингвистики и стилистики, всемирной истории, сравнительной истории культуры и литературы. Но и вторая предпосылка этой науки сама по себе является историко-критической; только во всех остальных исторических исследованиях она далеко не общепризнанна, и потому в теологической экзегезе, для которой она существенна, ее приходится применять в определенной степени изолированно. Речь идет о той общей предпосылке, что наряду с другими текстами имеются и такие, которые, по мысли их авторов и по своим особенностям, могут быть прочитаны и объяснены только как свидетельство и провозвестие действительно или мнимо совершившихся посреди всей прочей истории действий и речи Бога, и если кто-то не хочет признавать за этими текстами именно такой характер, он не может вчитаться в них. Предпосылка, что есть тексты, которые сверх того, что они говорят как именно такие тексты, не сообщают ничего существенного, а только лишь несущественное. Во всяком случае, они не поощряют задаваться вопросами о тех фактах, которые стоят за их вестью, «намечаются» в их вести, не зависят от их вести и потому должны быть отделены от нее; они делают ответ на эти вопросы вообще невозможным. Тексты, высказывания которых либо наталкиваются на неверие читателей, то есть на умеренный или крайний скепсис, — в той мере, в какой те их понимают, — либо пробуждают в них веру. Если придерживаться трезвого историко-критического суждения, почему бы не существовать и таким, чисто керигматическим текстам, которые только в качестве таковых и могут подлежать интерпретации? Библейско-богословская наука предполагает, что такие тексты есть и что, в частности, в Ветхом и Новом Завете она имеет дело именно с такими текстами — текстами, чьи высказывания, как и высказывания всех прочих текстов, могут быть приняты к сведению, но которые могут быть по-настоящему поняты не иначе, как либо через отрицание в неверии, либо через принятие в вере. А значит, они могут быть истолкованы только в постоянной оглядке на этот их керигматический характер. Библейско-богословская наука работает не в пустом пространстве, а на поприще служения общине Иисуса Христа, основанной пророческим и апостольским свидетельством. Именно с этой стороны она приступает к этим текстам в ожидании, — не больше и не меньше, — что в них она встретится с этим свидетельством. Причем она (именно об этом идет речь в так называемом «герменевтическом круге») все-таки безоговорочно открыта вопрошанию: может ли, и если да, то насколько, в какой форме, в каких конкретных выражениях исполниться это ее ожидание, а значит подтвердиться тот исключительный характер, каким обладают эти тексты для общины. «Догматическая» экзегеза? Она является ею лишь постольку, поскольку отвергает догму, которая изначально воспрещает ей это ожидание, изначально хочет представить его исполнение как невозможное. «Пневматическая» экзегеза? Разумеется, нет, если она мнит, что способна распоряжаться Писанием, исходя из какого-то якобы присущего ей обладания Духом. Но она может быть названа таковой, если только принимает свободу, обоснование которой должно идти от самого Писания, — свободу обращать к нему вопросы о том самосвидетельстве Духа, которое слышится в нем.
Вторая задача теологии относится преимущественно к тому, что мы назвали побочной богословской беседой, но без чего ни библейская экзегеза, ни исследования в других областях теологии были бы невозможны. Речь идет об изучении истории Церкви, ее теоретических и практических проявлений и исповеданий, а значит, и ее теологии, — о том пути, который прошло христианское познание, этот основополагающий элемент жизни общины, со времен пророков и апостолов и до сего дня. Несомненно, эта история на всем своем протяжении есть также мирская история, всемирная история, и потому она должна исследоваться тем же образом, что и эта история. Но столь же несомненно, что она есть та часть всемирной истории, которая преображена своей особой темой, — а именно библейской вестью, от которой она берет начало: история веры, неверия, лжеучений (Irrglaubens) и суеверия; история провозвестия Иисуса Христа и отречения от Него; история искажения и обновления Евангелия; история повиновения, которое оказывал ему христианский мир и в котором он явно или тайно отказывал ему. Перед лицом этого сообщества святых и грешников, в которое включена, в которое должна сама себя включить и любая ныне существующая община, история Церкви, догматики и теологии тоже составляет необходимый предмет теологических исследований. Одно условие их плодотворности состоит в том, чтобы с волнением и любовью, восприимчивой именно к подробностям этой великой истории, не упуская из виду ни одного ее светоча и ни одной тени, устремить взгляд сквозь все это и неуклонно удерживать его на concretissimum [4]этой темы. Если кто-то не знает и не держит перед глазами эту тему, может ли он понять и представить историю Церкви? Другое условие состоит в том, чтобы осуществлять замечательную программу Готфрида Арнольда [5]по написанию «беспристрастной истории Церкви и ересей» лучше, чем он сам, занявший (следуя с точностью до наоборот принятой до него обычной методике) позицию не за Церковь и против еретиков, а за еретиков и против Церкви. Богословская история вообще не должна стремиться вершить Страшный суд; она также не должна пытаться осмыслить историю общины в период между первым и вторым пришествием Господа сообразно какой-либо воспринятой ею философской идее, как это, в частности, попытался сделать великий Ф. Хр. Баур [6]. Она просто должна увидеть и показать, что — и до какой степени — и в этой истории всякая плоть была и есть как трава и как цвет полевой (Ис 40:6): в ней всё преходяще, но все-таки изначально и в своем устремлении к цели всё никогда не совершалось и по сей день не совершается абсолютно вне обетования прощения грехов, абсолютно вне упования на воскресение плоти. Радуясь со всеми радующимися и плача со всеми плачущими (Рим 12:15), она спокойно откажется от всецелого прославления здесь и от всецелого осуждения там, чтобы тем самым дать высказаться тем, кто жил, мыслил, говорил и действовал прежде нас. Когда богословская история изучается и разъясняется именно так, она вторичным и вспомогательным образом тоже служит собиранию, воздвижению и миссии общины в настоящем и в обращенности к будущему. И в этой перспективе теология тоже может ей помочь.
Название, ставшее общеупотребительным для обозначения третьей основной задачи теологии, — «систематическая теология», — есть деревянное железо — постольку, поскольку при изучении догматики и этики, о которых здесь идет речь, никоим образом нельзя приходить к построению и провозглашению некоей системы христианской истины, подлежащей выведению из какого-то одного определенного понятия. В общине не должны господствовать ни одно понятие, ни один принцип, но только Слово Божье, засвидетельствованное в Писании и живущее Святым Духом. Однако в этой посвященной Ему науке речь должна идти не только о том, чтобы принять Слово к сведению при изучении Святого Писания и обсуждении достигнутых прежде знаний. Оно должно быть осмыслено — и притом осмыслено упорядоченно, основательно (ordentlich), в своей внутренней взаимосвязанности, в той прозрачности и наглядности, с какой оно само являет себя. «Упорядоченно» — не значит так, как это на первый взгляд позволяет предположить слово «систематически»: включая, заключая и исключая. Упорядоченная догматика и этика не включает, не заключает и не исключает; напротив, она, подобно библейской экзегезе и церковной истории, является открытой и открывающей наукой. Действительно, в любом настоящем, по всему фронту, она ожидает и чает будущего осмысления Слова Божьего, которое будет лучше, то есть вернее, всеохватнее, глубже, чем доступное ей в каждый данный момент. Не может она претендовать на упорядоченность и тогда, когда она осмысливает и интерпретирует Слово Божье сообразно какой-либо так называемой общепризнанной философии или сообразно каким-либо — выдающим себя за действительные — пожеланиям, притязаниям и постулатам церковного управления. Она должна во всякое время трудиться упорядоченно постольку, поскольку в своем осмыслении Слова Божьего всякий раз точно придерживается им самим предписанного порядка, формы, архитектоники и телеологии, делая именно этот порядок зримым и действительным для своего времени, а значит, для пути познания, принятого в современной ей общине. Она мыслит свободно и призывает общину, со своей стороны, мыслить и говорить свободно — в пространстве той свободы, которая во всякое время дается ей Словом Божьим. Поскольку при изучении так называемой систематической теологии ожидается всякий раз новое познание этого порядка и обретение, удержание, расширение основанной на нем свободы, теология и в занятиях, связанных с этой задачей, означает служение общине и внутри общины. Она служит существенности и существенному обновлению, очищению, сосредоточению и уточнению тех высказываний, которые должны осуществляться в ее провозвестии.
Наконец, «практическая теология», — об этом свидетельствует ее название, — есть теология, переходящая в практику общины, а именно в ее провозвестие. Называя ее в последнюю очередь, мы не хотим сказать ни того, что будто, вслед за Шлейермахером, усматриваем в ней «венец» теологических исследований, ни того, что в ней нужно видеть просто факультативный привесок к прочим богословским дисциплинам. Если смотреть с точки зрения человеческого усилия как такового, здесь, как и везде, мы находимся на периферии; если же смотреть с точки зрения предмета, здесь, как