дело, за полицейский, а не политический вопрос – обеспечение «спокойствия, безопасности и порядка», – Шмитт предвидел это ещё шестьдесят лет назад, при этом, вопреки мнению Негри, никак не способствуя последовательной разработке «полицейского права». Мимолётный спектакулярный консенсус по поводу того или иного «государстваизгоя», того или иного «диктатора» или «террориста» всего лишь создаёт временную и обратимую легитимность, требующуюся для имперского вторжения. Новые опошленные редакции Нюрнбергского процесса для кого ни попадя, одностороннее решение национальных юридических институтов судить за преступления, имевшие место в других странах, где это даже не считается преступлением, вовсе не приближает рождение системы мирового права, а лишь подтверждает свершившееся подчинение юридических структур полицейским чрезвычайным мерам. В таких условиях следует бороться не за какое-то спасительное мировое Государство, а за уничтожение Спектакля и Биовласти.
64 Имперскую власть, какой мы начинаем её осознавать, можно назвать нео-даосской, потому что только в этой традиции мы находим её осмысление доведённым до конца. Двадцать три века назад один даосский теоретик утверждал следующее: «Есть три средства обеспечить порядок. Первый зовётся корысть, второй – страх, третий – именование вещей. Корысть привязывает народ к властителю; страх обеспечивает уважение к закону; именование побуждает подчинённых следовать теми же путями, что и их хозяева. […] Это я и называю устранить власть посредством власти, устранить речи посредством речей». Из чего он выводит безо всяких китайских предупреждений: «При совершенной власти подчинённые лишены добродетелей» («Хань Фэй-цзы»)53. Весьма возможно, что власть совершенствуется.
примечание: Некоторые хотели описать имперскую эру как эру рабов без господ, и хоть это и не ошибка, точнее было бы сказать: эру Господства без господ, несуществующего суверена, как тот рыцарь у Кальвино, чьи доспехи пусты54. Место Принца сохраняется, незримо занятое принципом. Здесь сразу и полный разрыв со старой персонифицированной властью, и её полное осуществление: великая кутерьма вокруг Господина всегда велась исключительно из-за рабов. Господствующий Принцип претворяет в жизнь парадокс, перед которым, вероятно, пасовала сущностная власть: держать в рабах свободных людей. Такая полая власть, собственно говоря, не нова для истории, хотя и очевидно в новинку для Запада. Суть дела в том, чтобы отделаться от метафизики субъективности. Китайцы, которые ещё между VI и III веком до н. э. обосновались подальше от метафизики субъективности, выдумали себе теорию обезличенной власти, которая может быть полезной для понимания движущих сил нынешней имперской власти. С развитием этой теории тесно связано имя Хань Фэя, центральной фигуры школы, ошибочно именуемой «легистами», хотя они разрабатывали мысль, скорее, о нормах, чем о Законе. Именно его доктрина, обобщённая в сборнике советов правителю «Хань Фэй-цзы», легла в основу первой по-настоящему единой китайской Империи, завершившей собой период так называемых «сражающихся царств».
Едва Империя была создана, как Император, правитель Цинь, приказал сжечь трактат Хань Фэя в 213 году до н. э. Только в XX веке был обнаружен этот текст, который управлял всей практикой китайской Империи; так что неудивительно, что она рухнула.
Правитель у Хань Фэя – тот, кто занимает Позицию, является Правителем лишь в силу своей обезличенности, отсутствия качеств, невидимости, бездеятельности; он Правитель лишь в той мере, в какой растворяется в Дао, в Пути, в потоке вещей. Это не Принц в личном значении, это Принцип, чистая пустота, которая занимает Позицию и пребывает в не-деянии. Перспектива легистской Империи – это Государство, полностью имманентное гражданскому обществу; «В Государстве, где царствует совершенный порядок, закону повинуются так же естественно, как едят, чувствуя голод, или укрываются, чувствуя холод: нет нужны в приказаниях», – объясняет Хань Фэй. Функция правителя здесь в том, чтобы создать механизмы, которые сделают его ненужным, обеспечат кибернетическую саморегуляцию. Если кому-то кажется, будто в отдельных моментах доктрина Хань Фэя должна напоминать какие-то конструкции либеральной мысли, то она полностью лишена такой наивности: она осознаёт себя теорией абсолютной власти. Хань Фэй предписывает правителю держаться пути Лао Цзы: «Небо лишено человечности: для него люди, что соломенные собаки; Мудрейший лишён человечности, для него люди, что соломенные собаки». Все вплоть до самых преданных министров должны знать, как мало они значат для Имперской Машины; даже те, кто ещё вчера считал себя господами, должны страшиться, что на них обрушится какая-нибудь операция по «морализации общественной жизни», новая жажда прозрачности. Искусство имперской власти в том, чтобы раствориться в Принципе, рассеяться в небытии, стать невидимым и тем самым видеть всё, стать неуловимым и тем самым держать всё в своих руках. Отдаление Принца здесь означает лишь отдаление Принципа: устанавливать нормы, по которым существа будут оцениваемы и судимы, следить за тем, чтобы вещи назывались «подходящим» образом, закреплять размер вознаграждений и наказаний, управлять идентичностями и закреплять за ними людей. Ограничиваться этим и оставаться непроницаемым: таково искусство полой, лишённой материальности власти, имперской власти на отдалении.
«Принцип незрим,
Его действие непредсказуемо.
Пуст и спокоен, он бездействует.
Скрытый, он разоблачает пороки.
Он видит, не будучи видимым,
Слышит, не будучи слышимым,
Он знает, не будучи познанным.
Он понимает смысл речей;
Бездвижно и не тщась их изменить,
Лишь, сравнивая, изучает их;
И те, кто на местах назначен
Общаться не должны между собой
И подчинится всё тогда порядку.
Заметены его следы
И спутаны тропы его,
Ничто не приведёт к нему.
Он устраняет учёность;
Отказывается от талантов;
Он недосягаем для подданных.
Я скрываю свои цели,
Я изучаю и сравниваю.
Я держу их в кулаках;
Я крепко сжимаю их;
Я не даю им надеяться;
Я упраздняю саму мысль;
Устраняю всё вплоть до желаний. […]
Путь Господина; ценить свою отдалённость превыше жемчуга, находя способных людей, не заниматься при этом делами самому; делать верный выбор, не строя плана. Тогда ему отвечают, не дожидаясь вопроса, трудятся не покладая рук, не дожидаясь приказа» («Путь Господина»).
«Власть не должна быть на виду, а должна непрестанно находиться в бездействии. Во всех концах мира что-то происходит, главное – контролировать его центр. Мудрейший ведает главным, а во всех четырёх сторонах света ему прислуживают. Спокойно и бездеятельно он ждёт, когда придут ему служить. Все существа, какие таит в себе вселенная, открываются своим светом пред его тьмой. […] Он не стремится к преобразованиям и движению, примкнув к Двум55, и поступает так всегда. Необходимо понимать суть вещей, потому что все люди имеют свои должности, а всякая вещь – своё применение, и каждый должен быть там, где ему надлежит быть, сверху и до самого низа. Не-деяние; пусть петух караулит рассвет, а кошка ловит крыс, каждый занят тем, чему он предназначен, тогда и Господин будет лишён волнений. Чтобы оставаться Первым, нужно начинать с Имён, лишь правильно названные вещи можно надёжно привести в порядок. […] Господин действует через Имена. […] Он правит, не действуя. […] Господин своих подданных постоянно подрезает дерево, чтобы оно росло, но не разрослось» («Возвышение скипетра»).
65 Все имперские стратегии, то есть и спектакулярная поляризация тел вокруг соответствующих пустот, и постоянный страх, который усердно стремятся поддерживать, направлены на то, чтобы Империя никогда не проявлялась как таковая, как партия. Такой весьма необычный вид мира, вооружённый мир, характерный для имперского порядка, тем более отвратителен, что сам является результатом тотальной войны, молчаливой и продолжающейся. И цель наступления здесь не в том, чтобы одержать победу в столкновении, но, напротив, сделать так, чтобы столкновения не было: устранить событие в зародыше, не допустить ни малейшего повышения интенсивности игры форм-жизни, от которого могла бы возникнуть политика. Когда ничего не происходит, это уже огромная победа Империи. Потому что против «какого угодно врага»[44], против Воображаемой партии она выбирает стратегию «заменить решительное, но всё-таки рискованное действие (битву), серией меньших по масштабу, но статистически более эффективных действий, которые мы в противовес назовём не-битвой» (Ги Броссоле, «Эссе о не-битве», 1975).
66Империя выступает против нас не как субъект, лицом к лицу, но как неприязненная среда.
Этика гражданской войны
Новая форма общности: себя воинственно утверждающая. В противном случае дух слабеет. Никаких «садов» и простого «бегства от масс».
Война (но без пороха!) между различными мыслями!
И их воинствами!
67 Все неспособные или не желающие приглушить свою форму-жизни должны смириться с очевидным: они, мы – парии Империи. Где-то в глубине у нас есть нестираемое непрозрачное пятно, как каинова метка, от которой граждан пробирает ужас, а то и ненависть. Манихейство Империи: с одной стороны, новое радостное человечество, тщательно пересобранное, прозрачное для властных лучей, абсолютно лишённое опыта, чуждое самому себе, подобное раковым клеткам: это граждане, граждане Империи. А с другой стороны