Интерпретатор и произведение – оба – находятся в определенном историческом отношении друг к другу. Это отношение характеризуется единством, одновременностью взаимной близости и чуждости интерпретатора и текста, близости и чуждости, которые определяются двумя основными свойствами традиции – разделять и соединять принадлежащие ей позиции. Произведение и интерпретатор близки и чужды друг другу одновременно. Близки – в силу со-бытийности в истории, в силу наличия общего языка; чужды – в силу исторической же разведенности, разделенности во времени (или временем) и, соответственно, нахождения в различных историко-культурных моментах традиции. По мысли Гадамера, герменевтические отношения разворачиваются как раз в промежутке между исторической разделенностью участников этих отношений, с одной стороны, и их сопричастностью единой традиции – с другой.
В завершение разговора о герменевтической проблематике Гадамера необходимо отметить одну немаловажную особенность его позиции – его отношение к вопросу о статусе философской герменевтики среди других научных дисциплин.
В предисловии к сборнику своих статей «Актуальность прекрасного», написанном специально для издания русского перевода, Гадамер, в частности, отметил, что существенное отличие современной (то есть берущей свое начало в феноменологии Гуссерля) философии от науки заключается в том, что к ней принципиально неприменимо понятие метода. Методом, сводом правил собственной деятельности может обладать только наука; философия же с этой точки зрения, строго говоря, наукой не является. Истинная цель философии – прояснение, обогащение жизненного опыта, а не оправдание научного факта. Не случайно Гадамер говорит о том, что Гуссерль осуществил переход от мира науки к миру жизни. По мысли Гадамера, глубоко различные по самой своей направленности и цели, наука и философия приходят, соответственно, к принципиально различным результатам: наука кладет предел, поставляет границу знанию, философия выясняет меру владения истиной.
Ограниченность науки Гадамер видит в ее методологической обусловленности: наука действует в пределах, поставленных ей возможностями того или иного избранного метода, она имеет дело с результатами, достигнутыми благодаря применению этого метода, контролирует полученные результаты посредством все того же метода. Но при этом сам метод ничем не контролируется – ему нечем быть контролируемым. Метод принят заранее как некая безусловная данность, исходя из которой двигается наука, достигая определенных знаний. А между тем, по мысли Гадамера, никакой метод не может быть признан безусловным (то есть без-условным), потому что он как раз задает некоторое условие, в строгом соответствии с которым только и возможно познавательное движение. Метод, таким образом, есть то допущение, в границах которого развивается наука.
Отличие герменевтики от любой другой научной дисциплины заключается как раз в том, что она не ограничивает собственное действие никакими условиями, допущениями и, следовательно, никакими пределами (в связи с этим Гадамер говорит о ее универсальности) – в этом смысле она действительно антиметодологична. Гадамер показывает, что применительно к герменевтике речь может идти не о методе, но о масштабе, и таким масштабом для герменевтики оказывается сам «жизненный мир». Совершенно очевидно, что такой вывод мог возникнуть только в свете осуществленной Гуссерлем – Хайдеггером онтологизации герменевтики.
Герменевтика подразумевает открытый диалог всего со всем, и инакомыслие здесь не только не является препятствием, оно, скорее, оказывается благоприятной предпосылкой для развертывания герменевтического знания – в отличие от науки, успех которой во многом определяется строгим следованием избранному методу и сохранением его непререкаемого единства.
Именно идея невозможности применения какого бы то ни было единого метода в герменевтике лежит в основе фундаментального программного философского произведения Гадамера «Истина и метод» (в этом смысле отношение заголовка работы к ее содержанию оказывается в известной мере парадоксальным). Гадамер последовательно доказывает, что истина не поддается никакой методологии, она принципиально антисистемна. Гадамер связывает это положение с проблемой историчности: истина и ее понимание находятся в процессе непрерывного исторического движения. Всякое же «приведение к методу», рассмотрение в свете той или иной системы, то есть, строго говоря, научное рассмотрение, неизбежно искусственно прерывает это движение, которое, впрочем, в действительности прервать невозможно, поэтому наука, с точки зрения Гадамера, в известном смысле держится на иллюзии, или допущении. Она, в силу собственной подчиненности определенному методу, вынуждена рассматривать некоторый объект как статичный и неподвижный (в связи с этим Хайдеггер в свое время и упрекал любой научный подход, вообще науку как таковую в метафизичности), тогда как само понимание, в котором, в свете гуссерлевской традиции, Гадамер видит нерасчленимость субъекта и объекта, не допускает никакой статики.
Итак, истина и метод, по мысли Гадамера, несовместимы. Не может существовать такого метода, который бы обеспечивал безусловное владение истиной. Герменевтика имеет дело с пониманием как с процессом, не прекращающимся в своем движении поиском, а не как с конечным результатом.
Совершенно очевидно, что при всей своей кажущейся систематичности, терминологической упорядоченности и строгости – во всяком случае, значительно более отчетливо проявленных, чем у Хайдеггера, – философская герменевтика Гадамера в известной мере обладает тем же «неудобством» для своего практического, целевого (например, филологического) применения, что и построения его предшественника и учителя. Гадамер не предлагает никакого четкого метода, который можно было бы использовать в деле конкретного герменевтического анализа в какой бы то ни было области (литературоведения, истории, психологии и т. д.). Его интересуют наиболее общие для любых областей познания закономерности, которые просто не «откликаются» на частные специфические потребности той или иной дисциплины, оказываясь как бы «над» конкретно-методологическими запросами.
Вместе с тем, именно в силу собственной универсальности, то есть общей актуальности для любой конкретной дисциплины, которая имеет дело с проблемой понимания и интерпретации, философская герменевтика Хайдеггера – Гадамера, а также повлиявшие на ее становление открытия феноменологии Гуссерля оказались насущными, в частности, и для филологии. Самые разные, в том числе и наиболее влиятельные, литературоведческие направления ХХ века испытали на себе воздействие философской герменевтики. Спектр результатов такого воздействия достаточно широк – от непосредственной преемственности до непримиримой полемики, – но в любом случае связь литературоведения с герменевтикой, несомненно, ощущается. Ниже некоторые наиболее показательные аспекты этой связи будут рассмотрены. При этом необходимо учитывать, что характеристика того или иного литературоведческого направления не сможет претендовать на полноту и исчерпанность, поскольку нас будет интересовать только одна сторона проблемы, а именно: освоение литературоведением философских герменевтических идей, или герменевтический аспект литературоведения.
Лекция 4. Философская герменевтика XX века и литературоведение
Итак, философия Гуссерля – Хайдеггера – Гадамера послужила важнейшим источником для целого ряда литературоведческих направлений ХХ века. Литературоведение попыталось реализовать наиболее влиятельные герменевтические идеи, придав им действительно системный характер и создав на их основе достаточно строгий, отвечающий традиционным научным требованиям, понятийный аппарат, необходимый для осуществления собственных конкретно-аналитических задач.
1. Рецептивная эстетика
Направление, наиболее плодотворно применявшее и продолжающее применять в литературоведении достижения философской герменевтики ХХ века, получило название рецептивной эстетики. Основоположником этого направления принято считать польского философа и эстетика Романа Ингардена (1893–1970). Некоторые авторы говорят об Ингардене как о непосредственном предшественнике современной рецептивной эстетики, однако тот факт, что именно этот исследователь ввел в обиход целый ряд принципиально важных для данного направления понятий – таких как «коммуникативная неопределенность», «конкретизация текста», «актуализация текста», «эстетический опыт», – дает основания видеть в нем именно родоначальника, а не предшественника рецептивной эстетики. Отдельные положения, выдвинутые Ингарденом, были разработаны (в ряде случаев – критически переосмыслены) представителями пражского структурализма Феликсом Водичкой и Яном Мукаржовским. Наиболее же последовательное и развернутое выражение принципы рецептивной эстетики получили в работах исследователей, составивших так называемую «констанцскую школу», сформировавшуюся в ФРГ в 1960-е годы. Основными представителями этой школы являются Ганс Роберт Яусс (1921–1998), по чьей инициативе в 1963 г. была создана исследовательская группа «Поэтика и герменевтика» при университете в Констанце, и Вольфганг Изер (1926–2007).
Само название направления – рецептивная эстетика – указывает на тот методологический принцип, который лежит в его основании: в процессе интерпретации литературного произведения объектом внимания должна стать прежде всего рецепция, то есть восприятие произведения читателем. Опираясь на идею интенциональности, рецептивисты провозгласили читателя полноправным (наряду с автором и произведением) участником творческого акта. По сути дела, именно читатель оказывается источником смыслообразования, это он наполняет произведение неким содержанием; без прочтения произведение остается «пустым». Таким образом, идея интенциональности послужила философским обоснованием одного из основных положений рецептивной эстетики, согласно которому сущностью искусства должна быть признана его коммуникативность.