Все существующее, в том числе и участники диалога «интерпретатор – интерпретируемое», существует во времени. Бытие не может быть помыслено вне истории (и даже не просто «помыслено» – оно не может «быть» вне истории); оно разворачивается в реальном историческом процессе, оно укоренено в истории и ни в какой другой форме, кроме исторической, не может осуществляться. (Отметим, что в этом пункте Хайдеггер занимает полемическую позицию не только по отношению к герменевтическим воззрениям XIX века, но и по отношению к своему учителю Гуссерлю. В сущности, он отказывается от гуссерлевского «трансцендентального субъекта» – «чистого сознания», как, впрочем, и от любого абсолютного, то есть вневременного, «пребывающего» начала, считая признание такового уступкой метафизическому мировоззрению.)
Человек полностью детерминирован временем. Основным свойством его бытия, по мысли Хайдеггера, является именно временность – ею определяется трагический смысл человеческой жизни как однократной, неповторимой и конечной. Как бы ни стремился человек поставить себя вне времени, даже если он сумеет отрефлексировать, чтó же именно в него привнесло время, и, осознав это, попытается хотя бы чисто интеллектуально освободиться от этого опыта, он обречен на неудачу: с самого начала такого пути его освобождение оказывается фиктивным уже потому, что любая форма рефлексии, любой интеллектуальный акт, как и вообще любое проявление человека, отмечены временем, сами способы, формы этих проявлений всегда глубоко историчны. То есть само освобождение от истории исторично и в этом смысле мнимо, неосуществимо. Отказаться от истории для человека значило бы отказаться от самого себя, от собственного бытия, поскольку, как показал Хайдеггер, бытие – это и есть время. Вот почему никакая попытка «перенестись в эпоху» интерпретируемого произведения не может осуществиться.
Отказ Хайдеггера от установки XIX века на «вживание» в личность автора имеет и еще одну причину: с точки зрения философа, обращаясь к произведению искусства, необходимо сосредоточить внимание не на его авторе, а исключительно на самом произведении, потому что истина свершается именно в произведении. Бытие дает возможность запечатлеть себя в произведении, автор же – только исполнитель, посредством которого это запечатление осуществляется. Естественно, что в свете такой постановки проблемы Хайдеггера абсолютно не интересует ни психология творчества, ни вопрос о том, «что хотел сказать автор», то есть об авторской интенции. Его интересует совершенно другое, а именно: чтó сказало о себе бытие в произведении искусства.
При этом важно помнить, что произведение, так же, как и воспринимающий его, исторично – не только в том смысле, что оно создано в определенный исторический момент и, соответственно, этим моментом отмечено, но еще и потому, что оно открывает собственный смысл в истории, разворачивает его во времени. Поэтому смысл произведения есть всегда движущийся смысл: со сменой эпох появляются новые вопросы к произведению и, соответственно, ответы на них – ответы, которых прежде произведение не открывало, поскольку прежде о них не вопрошали, но которые оно несло в себе в качестве собственных нетематизированных смыслов. Именно так, в движении, осуществляется реализация смыслового потенциала произведения, развертывание его горизонта. Вот почему свершение истины бытия через произведение искусства не может привести к какому бы то ни было конечному результату, окончательному знанию. «Свершение», по Хайдеггеру, это процесс, а не итог (субстантивация das Geschehen – от глагола geschehen=случаться, происходить, совершаться – обозначает именно процесс, а не результат действия; применительно к русскому переводу можно сказать, что существительное свершение мотивировано не глаголом совершенного вида свершиться, а глаголом несовершенного вида свершаться.)
Постулированный XIX веком принцип конгениальности интерпретатора интерпретируемому произведению (точнее, его автору) как необходимая предпосылка подлинного понимания, согласно логике Хайдеггера, неприменим к решению герменевтических задач потому, что следование этому принципу (даже если бы оно было возможно) должно было бы привести к отказу интерпретатора от собственного бытия, от самого себя, и, следовательно, диалог между интерпретатором и произведением состояться уже не мог бы – в силу отсутствия одной из сторон диалога. А между тем истина по самой своей природе глубоко диалогична: она всегда свершается в том диалогическом пространстве, которое образуется в результате слияния горизонтов и формирования общего для участников диалога горизонта. Общий горизонт – это и есть диалогическое пространство истины. По мысли Хайдеггера, которая (в данном случае это проявляется особенно наглядно) была в значительной мере сформирована феноменологией и, в частности, концепцией интенциональности, истина всегда открывает себя как «ответ на…», она всегда есть следствие вопрошания – вопрошания, обращенного к сущему о бытии, к выраженному о невыразимом, к явленному о сокрытом и т. д.
Переворот, совершенный Хайдеггером в области герменевтики, не мог не сказаться и на решении проблемы герменевтического круга. Совершенно закономерно, что, рассматривая герменевтику как «истолкование» в качестве явления вторичного по отношению к герменевтике как «несению вести о бытии», то есть, по сути дела, выстраивая иерархию «онтологическая герменевтика – методологическая герменевтика» («первичное понимание, предпонимание – вторичное понимание, интерпретация»), Хайдеггер переводит и проблему герменевтического круга на принципиально иной фундамент – иной по сравнению с тем, каким он представлялся XIX веку.
Хайдеггер считает, что проблема герменевтического круга не может рассматриваться как логическая проблема, как некий логический парадокс. В соответствии с онтологизацией герменевтики в целом Хайдеггер рассматривает и проблему герменевтического круга в плоскости онтологии, показывая при этом, что установка XIX века на преодоление круга понимания как на успешный конечный результат герменевтического процесса изначально неверна.
Движение в герменевтическом круге соответствует, по мысли Хайдеггера, самой структуре понимания, поэтому стремление к выходу из круга просто бессмысленно: такой выход устраняет само понимание. Всякое научное познание, будучи вторичным по отношению к предпониманию, исходит из последнего. Любой интерпретации всегда предшествует такое понимание, которое Хайдеггер определяет как открытость бытия. Без первоначальной открытости никакое научное познание невозможно. При этом само научное познание, научная интерпретация как метод познания имеют своей конечной целью уяснение того истока, который их же предопределил, то есть все того же предпонимания. Таким образом, путь мысли, по Хайдеггеру, всегда ведет к «начинающемуся», то есть целью пути понимания всегда является его исток.
Поскольку герменевтические вопросы рассматриваются Хайдеггером прежде всего в преломлении к проблеме языка (или: проблема языка решается в философии Хайдеггера герменевтически), то и вопрос о герменевтическом круге разворачивается им в той же языковой области. Предшествующее всякому знанию предпонимание коренится в языке. Все, что может быть помыслено и выражено в слове человеком, может быть помыслено и выражено потому, что все это уже заранее есть в языке. Человеческая мысль, таким образом, задается языком, обусловливается им, поэтому, строго говоря, точка зрения человека на что бы то ни было всегда уже предуготована точкой зрения языка. В этом смысле позиция исследователя никогда не может быть признана абсолютно независимой: она непременно выражает собою некоторую точку зрения, заданную предпониманием. Итак, обнаруживая, открывая предпонимание, язык задает мысли движение, которое все протекает в пределах языка и посредством языка. Предпонимание обусловливает понимание, научное познание, интерпретацию; но последние осуществляются также через язык и в конце концов ведут к постижению того смысла, который уже задан предпониманием, то есть самим языком. Таким образом, движение мысли действительно осуществляется в круге языка: от предпонимания к пониманию того, что задано в предпонимании. Герменевтический круг, следовательно, есть выражение взаимообусловленности бытия и его истолкования, или первичного и вторичного понимания. Поскольку эту взаимообусловленность отменить невозможно, невозможно и выйти из герменевтического круга. Напротив, по мысли Хайдеггера, герменевтическая задача заключается в том, чтобы правильно войти в круг и правильно по нему двигаться, а не выходить из него. Для этого необходимо осознать, что всякое понимание, познание несвободно в том смысле, что оно всегда предопределено предпониманием, которое, в свою очередь, – и это особенно важно – исторически обусловлено. Поэтому невозможно свести акт понимания, как это предлагала герменевтика XIX века, к «отмене» истории и полному отождествлению с автором какого бы то ни было текста. По мысли Хайдеггера, акт понимания должен быть исторически осознан.
При этом важно учитывать, что пребывание в круге языка не есть хождение по «порочному кругу». Продвижение по герменевтическому кругу носит напряженно творческий характер: по мере такого продвижения искомый смысл постоянно пересматривается, корректируется, углубляется. Примером тому может служить движение мысли самого Хайдеггера, который на протяжении всего своего научного творчества был озабочен поиском языка, который бы соответствовал его мысли о сущности языка, то есть поиском языка сущности языка.
Подводя итог разделу, посвященному научному творчеству Мартина Хайдеггера, отметим еще раз, что при всем действительно огромном влиянии, которое оказала и продолжает оказывать его философия на развитие самых разных областей гуманитарного знания, в том числе и на развитие филологической герменевтики, литературоведение обращается к Хайдеггеру преимущественно с некоторой настороженностью – по-видимому, неизбежной. Литературоведение естественно стремится к научной определенности и точности, при этом оно оказывается не в состоянии осуществить необходимую редукцию философских идей Хайдеггера, на основании которой можно было бы выработать достаточно жесткий герменевтический метод, применение которого в литературоведческом анализе обеспечивало бы устойчивую, стабильную результативность такого анализа. Традиционному критерию научности не отвечают хайдеггеровские работы и с точки зрения того, каким языком они написаны: в них нет ни четких научных определений, ни достаточно разработанной системы дефиниций, ни терминологической обязательности. Все это делает Хайдеггера «не вполне удобным» философом для «сотрудничества» с ним в деле литературоведческого анализа. И тем не менее движение филолого-герменевтической мысли ХХ века не представимо без учета хайдеггеровской философии, хотя ориентация на нее осуществляется зачастую опосредованно, благодаря трудам учеников-единомышленников Хайдеггера, его последователей – трудам, выполненным в более традиционном, академическом стиле.