§ 1. Логические ошибки
Обычно каждый учебник по логике содержит главу, посвященную ошибкам в рассуждении. В целом данные ошибки классифицируются следующим образом: А) чисто логические, или формальные, В) полулогические, или вербальные, С) материальные.
Формальные ошибки – это те, которые не согласуются с типом обоснованного умозаключения. Здесь нет необходимости подвергать их отдельному рассмотрению, поскольку они были исследованы в той части книги, которая была посвящена различным проверкам и правилам, отличающим правильные формы рассуждения от неправильных. Будучи поставленными в гипотетическую форму, все подобные ошибки являются примерами аргументов, происходящих либо из утверждения консеквента, либо из отрицания антецедента; в противном случае данные аргументы утверждают импликацию, или логическую связь, там, где ее нет. Примером последнего случая является силлогизм, в котором средний термин является нераспределенным. Как мы видели на с. 126, такой силлогизм сводится к аргументу с четырьмя терминами, в котором посылки не дают нам основания, или доказательства, для заключения. К данному виду ошибок относится и следующий тип.
Создается впечатление, что все ошибки данного типа согласуются с правильными формами вывода, однако при внимательном анализе обнаруживается обратное: впечатление правильности является результатом двусмысленности, т. е. использования одного и того же слова или вербального знака для двух различных терминов. Кажется, что аргумент имеет форму: А есть В и В есть С, следовательно, А есть С. Однако, на самом деле, форма данного аргумента такова: А есть В и D есть С, следовательно, А есть С.
Важно заметить, что не каждый пример двусмысленности представляет собой ошибку. Если мы заглянем в любой толковый словарь английского языка, то убедимся в том, что существует мало слов, имеющих только одно значение. Несмотря на то что есть всего лишь один способ написать слово «да», существует множество способов его сказать, обладающих различными оттенками значений. Ошибка происходит только тогда, когда утверждается, что определенные посылки с необходимостью приводят к определенному заключению, и когда данное утверждение ложно в силу отсутствия реальной связи, скрываемого использованием одного и того же слова для обозначения разных вещей.
Все эти ошибки происходят из двусмысленного использования слов, однако следует упомянуть некоторые особые часто встречающиеся формы.
1. Ошибочная композиция чаще всего имеет место, когда мы рассуждаем от свойств элементов или индивидов к свойствам конституируемых ими целостностей. Будучи примененным к целостности, слово может иметь совсем иную значимость, чем когда оно применяется в отношении отдельного элемента. Так, тот факт, что все солдаты определенного полка являются сильными, не обусловливает заключения о том, что конституируемый ими полк также является сильным. В указанных двух случаях слово «сильный» означает разные вещи. Тот факт, что все солдаты – ирландцы, еще не означает, что полк является ирландским. Он может быть частью британской или даже французской армии.
2. Ошибочное деление является обратной ошибкой только что рассмотренной и заключается в рассмотрении свойств целостностей, как если бы они были свойствами отдельных частей. Если мы говорим, что человечество в целом достигает своих целей путем проб и ошибок, то из этого не следует, что любой индивид или группа индивидов, согласно данному методу, всегда, в конце концов, достигнут успеха. Тот факт, что римский сенат был мудрым собранием, не доказывает того, что каждый его член был мудрым. Точно так же свойственная некоторому собранию общая глупость, о которой можно судить по постановлениям этого собрания, не доказывает, что отдельные члены собрания являются глупыми людьми. Люди обладают различными характерами, находясь в группе и по одному.
3. Ошибка случайного свойства также известна как a dic-to simpliciter ad dictum secundum quid [113] . Иллюстрацией этой ошибки является следующий аргумент: сегодня ты ешь то, что купил вчера, и вчера ты купил сырое мясо; следовательно, ты сегодня ешь сырое мясо. Два утверждения действительно имплицируют то, что мясо, которое было сырое и было куплено вчера, сегодня съедено, но не то, что оно было съедено сырым. Конкретная форма, в которой мы его едим, посылками не имплицируется. Иными словами, прилагательное, описывающее состояние мяса при покупке, с необходимостью не применяется к его состоянию при его съедании. Так, к примеру, посылки нашего аргумента не препятствуют тому, что в течение одного дня между двумя событиями мясо стало менее свежим. Данный, казалось бы, тривиальный пример иллюстрирует множество серьезных ошибок, например, связанных с рассуждением от разумной природы человека к разумности какой-либо конкретной сделки, или от того факта, что люди по своей сути являются любопытными, к утверждению того, что поцелуи произошли именно из любопытства.
Эта ошибка широко распространена среди строгих моралистов, законников, педагогов-теоретиков и других социальных теоретиков, пытающихся вывести ответ на конкретные стоящие перед людьми вопросы из неких абсолютных моральных, легальных, педагогических или прочих социальных правил. Из доказательства того, что лгать плохо, что правосудие должно распространяться на всех, что собственность должна защищаться и т. п., такие мыслители, как стоики, Кант и Блэкстон, делали вывод о том, что нельзя солгать даже ради того, чтобы спасти жизнь невиновному человеку, что преступник никогда не может быть прощен и что государство не может для общественных целей забрать у человека его собственность против его воли, даже если оно выплатит ему рыночную стоимость. Было доказано, что все упомянутые правила по абстрактным соображениям в целом являются желательными. Однако из этого логически не следует, что в конкретных случаях одно крайне важное соображение не может быть перевешено другими. Для общения между людьми необходимо, чтобы ложь порицалась, однако данное соображение может быть перевешено потребностью спасти человеческую жизнь.
4. Обратная ошибка случайного свойства также известна как a dicto secundum quid ad dictum simpliciter [114] . Данная ошибка часто встречается, когда мы пытаемся опровергнуть общее суждение, такое как закон спроса и предложения, с помощью аргумента о том, что он не соблюдается в случае определенной индивидуальной, или особой, операции. То, что истинно относительно индивидов в определенных ситуациях, не является с необходимостью истинным относительно этих индивидов в общей, или абстрактной, ситуации. Многие «случайные» истины не релевантны для некоторых общих, или абстрактных, отношений.
Избегание двусмысленности представляет крайне сложную задачу. Научная процедура стремится к избеганию двусмысленности посредством использования технических терминов, а также с помощью упорного поиска примеров, которые иллюстрируют истинность посылок и ложность заключения. Если таковые отыскиваются, то рассматриваемый аргумент признается необоснованным.
В обыденном употреблении любой аргумент, который приводит к ложному заключению, считается ошибочным или «содержащим в каком-то месте какую-то ошибку». Если мы будем твердо придерживаться позиции, согласно которой логика не тождественна всему знанию и не может гарантировать материальной истинности всех заключений, то мы не сможем согласиться с тем, что логика сама по себе может сказать, какие заключения на самом деле являются ложными. И если заключение на самом деле ложно, то рассуждение, приведшее к нему и содержащее ложную посылку, может быть вполне правильным. Из этого, таким образом, следует, что к логике относятся только ошибки в рассуждении. Поэтому мы не можем непротиворечиво говорить о ложных допущениях или ложных наблюдениях как о логических ошибках. Однако при этом нам, разумеется, не удастся доказать материальную истинность суждения, которое мы выведем из ложной посылки. Мы можем говорить о материальных ошибках для указания на ложные посылки или иллюзию доказательства. Является ли событие А, которое следует за событием В, причинно обусловленным посредством этого В – вопрос факта, а не только логики. Однако допущение о том, что все, что следует за некоторым событием, является его следствием (post hoc ergo propter hoc [115] ), ложно, и все аргументы, основанные на этом допущении, не доказывают того, что они призваны доказать. Сходным образом ошибочно утверждать доказанность суждения, если оно в более или менее скрытой форме было привнесено в наши посылки. (Данная ошибка называется «принятием спорного вопроса в качестве решенного», или «petitio principii» [116] .) Полагать некоторый вопрос в качестве посылки не значит доказать его.
1. Отдельная форма данной ошибки называется рассуждением по кругу. Она заключается во введении в наши посылки суждения, которое само зависит от доказываемого суждения. Так, рассуждением по кругу будет попытка доказать непогрешимость Корана с помощью суждения о том, что он был написан пророком Бога (Магометом), если истинность того, что Магомет был пророком Бога, зависит от авторитета Корана. В некотором смысле круговой является вся наука, т. к. все доказательства основываются на допущениях, которые не выводятся из других доказательств, а обосновываются с помощью набора следствий, которые из них выводятся. Так, мы исправляем наши наблюдения и исключаем из них ошибки, апеллируя к некоторым принципам, однако сами эти принципы обоснованы только потому, что они согласуются с данными экспериментов. Иными словами, наука не может базироваться исключительно на принципах. Также она не может покоиться и на экспериментальных наблюдениях, рассматриваемых в качестве равных и независимых. Принципы и экспериментальные наблюдения контролируют друг друга. При этом существует разница между кругом, состоящим из небольшого числа суждений, который мы можем избежать, отрицая все эти суждения или соответствующим образом выстраивая противоречащие им суждения, и кругом теоретической науки и человеческим наблюдением, который является столь обширным, что мы не можем предложить ему никакой альтернативы.
2. Ошибка ложного вопроса также называется ошибкой многочисленных вопросов. Вопрос, как вопрошающая, а не передающая информацию реплика не является суждением и поэтому не может быть истинным или ложным. Однако мы видели, что значение вопроса зависит от входящих в него допущений. Так, вопрос о том, почему мальчики больше похожи на своих дядей по материнской линии, чем по отцовской, предполагает то, что такой факт имеет место. Вопрос о том, почему Исав был не прав, продав свое первородство, предполагает, что Исав это сделал. Мы иногда злоупотребляем этим обстоятельством и привносим в наши вопросы ложные суждения, а затем с их помощью доказываем другие суждения. Когда мы осознаем ложность суждения в вопросе, мы начинаем видеть и иллюзорность подобных доказательств, равно как и отсутствие в них доказательной силы. Однако во время перекрестного допроса в суде адвокаты нередко запутывают свидетелей и принуждают их к признанию и, тем самым, к доказательству (перед присяжными) ложного суждения, делая его частью своего вопроса; в таком случае как утвердительный, так и отрицательный ответ на их вопрос будет имплицировать принятие факта, который свидетель не принял бы, если бы его спросили о нем напрямую.
3. Ошибка аргумента ad hominem [117] является древней, но, тем не менее, распространенной ошибкой, направленной на отрицание логической силы аргумента (и якобы на доказательство противоположного тезиса). Заключается она в оскорблении того, кто выдвигает аргумент. Так, тот факт, что человек является богатым или бедным, женатым или холостым, молодым или старым, часто используется в качестве аргумента, нацеленного на опровержение истинности утверждаемого им суждения или для усиления противоположного утверждения. Данный аргумент в последнее время получил широкое распространение в популярном психоанализе. Какой угодно аргумент может быть опровергнут с помощью выработки определенного неблагоприятного психогенетического описания того, как и почему сторонник данного аргумента пришел к тому, чтобы его отстаивать. Так, осуществлялись попытки опровергнуть некоторые из аргументов Спинозы о природе субстанции или об отношении индивидуальных модусов к этой субстанции на том основании, что Спиноза являлся человеком, отделившимся от своего народа, жившим в одиночестве, по своему складу был интеллектуалом и т. д. Действительно, определенные мотивы могут ослабить нашу компетентность и нашу готовность усматривать определенные факты или предлагать справедливое их описание. Поэтому существование таких мотивов, если оно может быть доказано для конкретного случая, релевантно для определения правдивости свидетеля, когда он дает показания о том, что он сам наблюдал. Однако индивидуальные мотивы писателя совершенно нерелевантны при детерминации логической силы его аргумента, т. е. при установлении того, являются ли определенные посылки достаточными для доказательства некоторого заключения. Если посылки достаточны, то они являются таковыми независимо от того, кто выдвигает аргумент. Личная история Гаусса совершенно нерелевантна при рассмотрении вопроса об адекватности его доказательства того, что каждое уравнение имеет корень; точно так же неадекватность теории Галилея о приливах и отливах никак не зависит от личных мотивов, приведших его к выдвижению этой теории. Основания для физической теории лежат в релевантных физических фактах, а не в личных мотивах, заставивших соответствующих ученых исследовать данные вопросы.
§ 2. Софистические опровержения
Слово «софист», которое изначально обозначало мудрого или ученого человека (подобно слову «savant»), в силу ряда исторических причин стало обозначать человека, который выдвигает аргумент, направленный на то, чтобы плохое стало похожим на хорошее. В известной степени практически все люди в разгаре спора склонны больше заботиться об отстаивании своей точки зрения, чем об отыскании истины. Однако, оставив в стороне как нерелевантные для логики все вопросы, связанные с мотивами, мы можем обратить внимание на то, что в дополнение к примерам, приведенным в предыдущем параграфе, есть и еще определенные виды аргументов, которые часто используются, как если бы они были логически состоятельными, хотя никто их, на самом деле, таковыми не считает. В своей совокупности они используются как опровержения и поэтому могут быть названы софистическими опровержениями.
Наиболее распространенное из них заключается в обесценивании аргумента, особенно с помощью использования термина «всего лишь» (mere). Так, ценность чистой математики часто отрицается через ссылку на то, что она дает нам «всего лишь» согласованность или, согласно Хаксли, она может не быть «верифицирована экспериментальным образом». Ценность теоретической экономики отрицается со ссылкой на невозможность предсказания поведения биржевых индексов или других рынков. Однако с таким же успехом можно обесценивать честность на том основании, что она не гарантирует хороших урожаев и не обеспечит нас водой в пустыне.
Другой разновидностью софистического опровержения является дискредитация аргумента или представление его в смехотворном виде посредством его чрезмерного усиления. Обычно это делается не впрямую, а косвенно. Так, когда в 1910 году либеральное правительство Великобритании пригрозило тем, что соберет достаточное количество голосов, чтобы преодолеть вето палаты лордов, консервативная пресса отреагировала карикатурой, в которой каждый водитель такси или дворецкий был лордом. Сходным образом человек, которому указали на определенные недостатки в его образовании и т. п., пытается опровергнуть критические замечания, притворяясь, что его обвинили в смертных грехах или гнусных нападках, приписывать которые ему было бы совершенно нелепо.
Большинство софизмов заключается в использовании слов или затрагивании тем, имеющих эмоциональную окраску, но являющихся логически нерелевантными относительно рассматриваемого вопроса. Такие примеры считаются ошибками нерелевантности, в просторечии известными как спутывание рассматриваемого вопроса. Так, когда мыслители утверждают, что по определенным жизненно важным вопросам мы не имеем и, пожалуй, не можем иметь достаточного знания, которое позволило бы нам дать на них однозначный ответ, они часто сталкиваются с целым рядом других вопросов: чем хорошо незнание? Может ли человек жить, сомневаясь? В чем ценность тайны или загадки? Однако никто не считает, что ценность знания или сильная потребность в знании говорит о том, что оно у нас есть, точно так же как нехватка других вещей не доказывает того, что мы ими обладаем.
Одна из наиболее распространенных форм софизмов заключается в придании аргументу образа нелепости путем подмены одной из его частей ее отрицанием с целью демонстрации того, что аргумент якобы сам себе противоречит. Забавную иллюстрацию такого софизма приводит де Морган. При обсуждении в палате общин ценности использования десятичной системы при чеканке монет один из членов палаты вызвал всеобщий смех, продемонстрировав абсурдность ситуации, когда бедная продавщица яблок пытается дать сдачу с шиллинга в десятичной системе. Похожий характер имеют многочисленные опровержения теории относительности движения, демонстрирующие абсурдность, к которым она приводит, когда старые идеи (несовместимые с этой теорией) негласно подразумеваются при ее описании. Сидней Смит собрал целую коллекцию типичных софистических ошибок и изложил их в виде торжественной речи.
Количество различных софистических уловок огромно, и их полное перечисление не входит в задачу логики. Однако важно заметить, что сами правила логики нередко используются в софистических аргументах для опровержения обоснованных аргументов. Так, философски настроенные критики часто утверждают, что неспособность оппонента предложить ясное определение его терминов делает его аргумент необоснованным. Но предположение о том, что все слова могут быть определены, само по себе является ложным. Сходным образом критики часто утверждают, будто использование слов, имеющих более чем одно значение, делает общий аргумент несостоятельным. Однако очень мало слов не имеет нескольких значений, а действительное значение в любом данном отрывке лучше всего задается самим текстом, а не предшествующими определениями или постановлениями о том, как его следует использовать.
§ 3. Злоупотребления научным методом
Существует множество способов для того, чтобы с помощью правил логики придать строгий вид аргументам, в которых заключение не обосновано должным образом. В предыдущих главах мы указали область применения логических правил; что касается их правильного использования, то оно обретается с опытом и привычкой. Невозможно было бы перечислить все виды злоупотреблений логическими принципами, имеющих место в различных сферах деятельности людей. Однако имеются определенные заметные виды таких злоупотреблений, и было бы полезно на них указать.
Научный метод по большей мере связан с разложением объектов на составные элементы. Так, физик, химик, геолог и биолог пытаются найти составные элементы исследуемых ими объектов; в психологии, социальных науках и философии осуществляется попытка сделать то же самое. Поэтому понятно, откуда происходит заблуждение о том, что в науке объекты отождествляются с их элементами. Однако в науке такого отождествления нет. В науке имеет место разложение объектов на элементы, связанные друг с другом определенным отношением так, что если одни и те же элементы связаны иным отношением, то они конституируют другой объект.
Из указанного неверного понимания происходят два ложных убеждения в том, что 1) наука отрицает реальное существование соединительных связей или отношений и 2) наука фальсифицирует реальность или природу вещей. Примерами первого убеждения являются аргументы, происходящие из рассмотрения, скажем, научных книг как всего лишь слов, одушевленной или неодушевленной природы как атомов, линий как точек, а общества как только индивидов, вместо рассмотрения книг, природы, линий и общества как конституируемых с помощью слов, атомов, точек и индивидов соответственно, связанных определенным образом.
Основываясь на этой первой ошибке, многие считают, что наука является фальсификацией реальности. Мотив для такого заключения выражен крайне наивным способом в диалоге между двумя популярными философами: Мэттом и Джефом. Когда первый спрашивает второго, не слышал ли тот о том, что вода состоит (по весу) из восьми частей кислорода и одной части водорода, второй отвечает: «Что? Разве в ней нет воды?» Затруднение Джефа происходит из неправильного использования строгого логического закона тождества, согласно которому вода есть вода, и ничто больше. Когда мы говорим о воде, мы обычно имеем в виду жидкость, имеющую определенные знакомые нам свойства, которые не являются свойствами кислорода и водорода, взятых по отдельности; кажется ясным то, что восемь фунтов кислорода и один фунт водорода не то же самое, что девять фунтов воды. Тем не менее, вода может не только состоять или быть разделимой на указанные элементы в указанных пропорциях, но данный факт также позволяет нам понять многие ощутимые свойства воды, а также уже позволил нам обнаружить многие другие свойства воды, о которых мы ранее не подозревали. Вода – это водород и кислород, совмещенные определенным образом, точно так же как предложение – это группа слов, упорядоченных соответствующим способом.
Сходным образом многие философы возражают против разложения идей на их элементы на том основании, что наше первичное осознание идей не проявляет того, что они обладают логической структурой, демонстрируемой в результате разложения. В этом случае опять имеет место неправильное понимание сути вопроса. Нет сомнения в том, что как психологические события наши первичные восприятия не учитывают элементов, логически конституирующих эти события. Однако нам не следует спутывать данные первичного восприятия с полным значением воспринимаемого. Так, великий математик Пуанкаре возражал против определенного анализа числа 1 на том основании, что получающийся в результате анализа комплекс элементов не мог рассматриваться как число 1 детьми, изучающими арифметику в начальной школе. Очевидно, что данный аргумент является ошибочным, поскольку нельзя ожидать от детей понимания всего значения идей, с которыми они только начинают оперировать. Философы также часто возражали против анализа причинной связи как некоего отношения между определенным числом состояний или конфигураций. Подобный анализ, по их мнению, не учитывал элемента «эффективности». Но в чем заключается эта «эффективность»? Если наше рассуждение верно, то эта эффективность является именно комплексом отношений, которые соединяют одно природное состояние с другим.
Наука стремится дать самое простое описание, которое систематизировало бы весь корпус имеющегося знания. Это, однако, не означает, что из любых двух гипотез верной является та, которая проще. Системы с более простыми исходными посылками в конце могут оказаться более сложными. Например, физика Эйнштейна, допускающая неевклидову геометрию, оказывается проще ньютоновской физики, которая начинается с допущения евклидовой геометрии. В любом случае нам следует остерегаться отождествления истинного с простым. На самом деле одним из наиболее часто встречающихся искажений научного метода является поспешный монизм, т. е. некритическая попытка свести все к одному принципу или категории. Это, разумеется, является истинным в отношении известных форм материализма, экономического и прочих форм детерминизма, субъективного идеализма, панлогизма и других монистических доктрин, согласно которым абсолютная тотальность всех вещей происходит из одной категории. Так, сторонники популярного материализма считают эту доктрину научной на том основании, что в мире нет ничего кроме материи, поскольку все, о чем мы можем разумно говорить, содержит материю или ссылку на нее. Однако очевидно, что в мире существуют ложные убеждения, и материалист не может утверждать, что ошибки сами по себе также являются материальными. Ошибки не вызывают электрического или гравитационного воздействия. Если же материалист станет утверждать, что только материя обладает «реальным существованием», то это еще не будет эффективным опровержением того, что в мире есть и другие элементы помимо материи.
То же самое относится и к популярному берклианскому идеализму, который отрицает реальность материи и утверждает, что все есть сознание, восприятие или идея. Монизм, который пытается установить эта доктрина, иллюзорен, поскольку различие между буханкой хлеба, которая существует лишь как идея в моем сознании, и буханкой хлеба, которую я съедаю, чтобы удовлетворить голод, является одним и тем же как с точки зрения берклианского идеализма, так и с точки зрения материализма. Обе доктрины просто распространяют старые слова на то, что обычно считалось их противоположностями. Однако различие между днем и ночью останется, даже если будет считаться, что вместе они конституируют день. Индийский мистик утверждает, что истинным существованием обладает только атман (самость), а все остальное является иллюзией. Однако горячность, которую он проявляет, споря с критиками, считающими, что никакой иллюзии нет, демонстрирует, что реальность иллюзии, помимо реальности атмана, также является неотъемлемой составляющей его взгляда. Монизм является вербальным, а не реальным.
Более близким к логике является ложное допущение о том, что логика требует наличия уникального и необратимого порядка между любыми двумя понятиями или суждениями такого, что если Л предполагает В, то обратное не может быть истинным. Здесь не учитывается возможность существования двух факторов, которые непрерывно друг друга модифицируют. Так, невежество может быть причиной бедности без отмены того, что бедность является причиной невежества. Увеличившееся производство может быть причиной увеличившегося спроса, равно как и наоборот. Таким образом, ошибочны аргументы тех, кто спорит о том, что является более фундаментальным, – религия или экономика, опыт или рассуждение и т. п.
К последней ошибке, которая может быть названа ошибкой абсолютного приоритета (согласно которой предполагается, что в любой последовательности должен существовать абсолютно первый термин), мы можем добавить ошибку исключительной линейности, т. е. предположение о том, что некоторое число факторов связано таким образом, что с необходимостью образует линейную последовательность. Данная ошибка проявляется в попытках таких философов, как Кант, упорядочить способности людей и других сущностей в линейную последовательность.
В целом, до того как некоторый объект или понятие подвергнется анализу, он зачастую может создавать впечатление того, что является крайне простым и не имеющим какой-либо внутренней структуры. Однако данная простота чаще всего является следствием того факта, что наше внимание было направлено на объект либо без какой-либо заинтересованности, либо с целью получить максимум эстетического удовлетворения и минимум рационального знания. Например, идея числа или движения простому человеку кажется уникальной и неразложимой. Однако аналитик может обнаружить множество сложностей в таком изначально простом объекте или понятии. Если сравнить объект до проведения анализа с объектом после его проведения и если приписывать решающее значение соображениям здравого смысла и эстетическому чувству, то покажется, что объект после проведения анализа содержит в себе нечто искусственное. Вследствие этого часто считается, что анализ с неизбежностью фальсифицирует и искажает. Однако такое мнение основывается исключительно на раздражении, вызванном тем фактом, что рефлексивный анализ не удовлетворяется самим объектом как таковым. При этом нет достаточных причин считать, что рассмотрение вещей с позиции здравого смысла (который, как правило, является нерефлективным и некритическим) является корректным или более совершенным, чем результат тяжелой интеллектуальной работы [которую представляет анализ].
Еще одной формой ошибки, близкой к только что рассмотренной, является ошибка исходной предикации. Часто случается так, что некоторое знакомое свойство вещи или свойство, известное раньше, чем все другие свойства, рассматривается как определяющее природу объекта. Однако нет никаких достаточных причин считать, что каждый признак объекта адекватно определяет его природу. Так, известный факт о том, что солнце встает на востоке и заходит на западе, не может рассматриваться как адекватно выражающий природу солнечного движения, ибо это приведет к ошибке. Философы часто совершали данную ошибку, утверждая, что сущность вещи – это то, что о ней известно, ибо единственный способ помыслить какие-либо вещи – это рассмотреть их как объекты знания.
Отдельной формой упрощения является ошибка ложного противопоставления, или ложной строгой дизъюнкции, т. е. ошибочное логическое допущение о том, что все альтернативы являются исключающими друг друга и что если «А есть В» истинно, то «А есть С» истинным уже быть не может. Так, например, утверждалось, что не может быть сочетания интересов рабочих и работодателей, поскольку их интересы являются сталкивающимися в отношении относительной доли промышленного продукта, которая должна идти на зарплаты и на прибыль. Однако притом, что данный конфликт вполне может быть реальным, также может иметь место и тождество интересов относительно введения защитного тарифа против импортируемой продукции. И наоборот, существование гармонии и тождества интересов не исключает различий и конфликтов в других отношениях. Точно так же доказанное присутствие какого-либо недуга или недостатка в организме (физическом или политическом) еще не доказывает того, что требуется именно предлагаемое лекарство, поскольку конкретное лекарство может быть хуже, чем само заболевание, а также могут существовать и другие альтернативы этому лекарству, которые окажутся более предпочтительными. Сходным образом непригодность некоторой теории или неадекватность некоторого лекарства не доказывает истинности какой-либо другой теории или удовлетворительность текущего состояния. Нам не следует поспешно допускать, что известные нам альтернативы исчерпывают все поле существующих возможностей.
Наиболее важным примером ошибки ложной строгой дизъюнкции является часто встречающееся утверждение о том, что предметы не могут быть постоянными, если они изменяются, и наоборот. Размышление над этим вопросом показывает, что без наличия определенного постоянства изменение невозможно и постоянство является таковым только относительно некоторого изменения. Разумеется, нам следует отличать фазы изменения вещи от тех фаз, при которых они остаются теми же самыми. Однако совершенно неверно утверждать, что у некоего индивида больше нет долгов на том основании, что за прошедшее время он изменился [и больше не является тем, кто некогда одалживался], равно как неверно утверждать, что гора уже не является собой в силу произошедших с ней перемен под воздействием погодных условий. В целом все, что изменяется, содержит определенный элемент тождественности, который позволяет нам видеть, что различные состояния, несмотря на свое несходство, тем не менее суть состояния одной и той же сущности. Однако данное очевидное наблюдение не учитывается в ошибочном аргументе, используемом многими современными философами, которые утверждают, что не существует постоянных законов природы, поскольку вещи постоянно меняются. Ясно, что утверждение о том, что вещи постоянно меняются, само по себе представляет неизменное описание изменяющейся природы.
Широко распространенная форма данной ошибки заключается в спутывании и неспособности различить конкретное и реальное, что приводит к поспешному выводу о том, что абстрактное является нереальным. Данный вывод, в свою очередь, приводит к мнению о том, что абстрактная наука фальсифицирует реальность. Следует сразу отметить, что абстрактная наука не призвана описывать реальность в ее полноте. Она всегда изолирует определенные общие или неизменные свойства или группы событий. Так, очевидными примерами тому служат физические теории, которые описывают отношения между массой, длиной, временем и т. п. и игнорируют те аспекты предметной области, которые могут иметь химическую, биологическую, психологическую природу и т. д. Из этого следует, что, поскольку теория может адекватно рассматривать определенные признаки группы вещей, являющиеся общими для всех членов группы, она при этом не принимает во внимание исчерпывающим образом свойства какого-либо отдельного члена группы. Поэтому крайне ошибочно полагать, что теория, являющаяся абстракцией, может адекватно заменить в любом контексте то, абстракцией или фальсификацией чего она является. Мы придем к путанице, если будем считать, что любая теория может справедливо судить обо всех свойствах предметной области, или если мы представим, что теория вообще не может пролить свет ни на какое свойство.
Особой формой ошибки удобно считать ошибку единственной исключительности. Зачастую имеет место ошибочное предположение о том, что термин, состоящий в одном отношении в одном контексте, не может состоять в каком-либо другом отношении внутри того же контекста или в ином контексте. Данная ошибка, как правило, происходит, когда из того факта, что человек является честным или компетентным в одном случае, выводится то, что этот же человек не может быть бесчестным и некомпетентным в других ситуациях. Из этого также не следует и того, что, поскольку монета является круглой (если на нее посмотреть с определенной точки), она не может быть овальной или прямоугольной (если посмотреть на нее с другой точки).
Более сложная и опасная форма этой ошибки имеет место, когда предполагается, что поскольку данная теория выражает какую-либо важную истину относительно предмета, любая другая теория должна быть ложной. Если социальные институты и обычаи являются функцией господствующего способа экономического производства, то из этого не следует, что у этих социальных институтов и обычаев нет также и географических, психологических и политических детерминант.
Еще одним проявлением ошибки упрощения или ложной экономии является спутывание необходимых и достаточных условий. Суждение р утверждает достаточное условие для другого суждения q, если «р имплицирует q» истинно. Суждение р утверждает необходимое условие для суждения q, если «не-p имплицирует не-q» истинно (или истинно «q имплицирует р», что то же самое). Данные отличные друг от друга отношения суждения часто спутываются. Так, иногда считается, что существование сексуальных желаний является причиной семьи как человеческого института на том основании, что при отсутствии сексуального желания брак был бы невозможен. Однако очевидно, что данное рассуждение демонстрирует только то, что сексуальные желания являют-с я sine qua non, или необходимым условием, для существования института брака. Однако, для того чтобы адекватно объяснить феномен семьи в терминах сексуальности, следует показать, что сексуальная природа человека как таковая является достаточным основанием для существования этого института, что будет ложным в том случае, если мы обнаружим примеры выражения сексуальных чувств вне семейной жизни.
Многие ошибки, имеющие другие названия, также могут анализироваться как не проводящие различие между необходимыми и достаточными условиями. Так, суждение о том, что физический организм или общество страдает от болезни, необходимо для доказательства того, что ему требуется некоторое лекарство или реформа, однако самого по себе этого суждения недостаточно. Чтобы доказать потребность в лекарстве или реформе, нам нужно также знать, как именно они будут действовать. Так, во многих судах ошибочно утверждается, что сам по себе факт того, что поступок гражданина А угрожал нанесением непоправимого вреда собственности гражданина В, является достаточным основанием для признания факта нанесения соответствующего вреда. Интересы справедливого общества, в котором присутствует порядок, требуют от судьи рассмотрения вопроса о том, не нанесет ли приговор больше вреда посредством лишения тех, кому он адресован, основополагающих гражданских прав, таких как право на собрания, свободу слова и т. п.
Следующую разновидность упрощения или неспособности провести правильного различия следует рассмотреть под отдельным заголовком.
1. Одна из разновидностей данной ошибки заключается в рассмотрении логического порядка как временного. Проведенные нами исследования уже показали, что исторические факты не могут выводиться из одной только логики и для подтверждения, или верификации, какого-либо спекулятивного утверждения относительно прошлого также требуются фактические данные. Данная истина делает недействительными все распространенные в XVIII веке и до сих пор популярные попытки реконструировать историю человечества на основании чистой спекуляции о том, как все должно было быть, без использования каких-либо документальных свидетельств. Теории о происхождении языка или религии, об исходном общественном договоре, с помощью которого была установлена власть, не подтвержденные эмпирическими допущениями о том, как должен был поступить первый, или примитивный, человек, в историческом плане несостоятельны. Предположение о том, что реальная история может быть построена или обнаружена таким образом, с очевидностью содержит логическую ошибку. Мало чем от подобного предположения отличаются и те спекулятивные априорные истории, в которых под именем социальной эволюции осуществляется попытка выведения стадий, по которым должны пройти все человеческие институты. Во всех подобных попытках отследить историю семьи, промышленности, государства и т. п. предполагается, что более ранние стадии являются более простыми, чем более поздние.
Указанные попытки получают иногда наше одобрение потому, что нам проще понять современные сложные институты, если мы рассматриваем их как произошедшие из более простых элементов. Однако отождествлять временной порядок, в котором события на самом деле происходили, с логическом порядком, по которому могут быть распределены составные элементы для конституирования современных институтов, значит совершать непростительную ошибку. Действительная история демонстрирует как реальное развитие в сторону простоты, так и реальное развитие в сторону сложности. К примеру, современный английский язык по своей морфологии гораздо проще древнеанглийского языка, а после отказа от старых форм, по которым осуществлялось делопроизводство, последнее стало гораздо проще. Сторонники априорной эволюционной теории не сомневаются в том, что матриархальная форма семьи предшествовала патриархальной форме, а также в том, что кочевнический способ организации общества должен предшествовать сельскохозяйственному. Однако все это не может помешать переходу реально существующего индейского племени от патриархальных отношений к матриархальным. Точно так же подобная теория не смогла помешать перуанцам перескочить кочевническую стадию, поскольку западные склоны Анд не давали им возможности вырастить достаточное поголовье скота, способное послужить основой для социальной организации. Предполагаемый закон развития от более простых форм к более сложным на самом деле является крайне неясным, для того чтобы мы, опираясь на него, могли выводить существование каких-либо событий. То, что кажется простым на одном уровне развития знания, может показаться более сложным после того, как знания станут более обширными, или после более тщательного исследования. Точно так же многие вещи, кажущиеся, на первый взгляд, крайне сложными, после систематического изучения начинают казаться нам простыми. Таким образом, генетические описания или теории, привлекающие нас своей априорной допустимостью, теряют свою привлекательность после того, как мы отделим временной порядок от логического, а также после того, как мы подвергнем теории о том, что было на самом деле, верификации.
2. Существует и обратная ошибка, которая заключается в предположении о том, что действительная история любой науки, искусства или социального института может занять место логического анализа структуры изучаемого объекта. Когда что-либо разрастается посредством добавлений или приращений, знание порядка таких следующих друг за другом успешных добавлений является ключом к пониманию строения окончательного результата. Однако не всякий рост имеет такую форму. Наука, к примеру, равно как искусство и некоторые социальные организации, иногда изменяется намеренно, согласно некоторой идее или модели, относительно которой предшествующее существование объекта нерелевантно.
Предположение о том, что история любой науки может занять место логического анализа этой науки, также основывается на спутывании нашего знания и природы того, что мы знаем. Любая история физики, биологии, астрономии или геологии связана с ростом человеческого знания. Однако предметная область этих наук является тем, что, согласно допущению самих этих наук, существовало до появления какого-либо человеческого знания и даже до того, как на Земле появились люди. Но даже если мы не будем исследовать физический универсум и ограничим наше рассмотрение только наукой как достижением человека, то все равно неверно будет отождествлять временной порядок, согласно которому конкретная наука исторически развивалась, с логическим порядком, согласно которому суждения этой науки связаны на любой из этих стадий. Мы уже отмечали, что многие теоремы геометрии были открыты до того, как люди начали задумываться о возможности существования систематической связи между ними. Таким образом, логический приоритет аксиом над теоремами не тождествен временному приоритету в нашем понимании или в нашем знании. Мы также видели, что посылки, требующиеся для обоснования так называемых индуктивных заключений, логически предшествуют этим заключениям, несмотря на то что временной порядок, в котором мы их обнаруживаем, может быть и обратным. Временной порядок, в котором мы обретаем наше знание, в общем не является таким же, как логический порядок суждений, конституирующих это знание.