Тогда казнят Хёгни, приносят его сердце, и, увидев, что его брат убит, Гуннар говорит, что это действительно сердце Хёгни, он теперь это видит, и раз так, то я один знаю, где находится клад, и ты, Атли, его не получишь. При этом клад находится на дне Рейна, с которым связан довольно сложный момент, потому что есть две прямо противоположные точки зрения, как это понимать. И я не знаю, какая из них правильная.
Дело в том, что Гуревич это понимает очень просто: они утопили клад, и, таким образом, клад никому не достанется. Но почему бы Гуннару не сказать это Атли прямо? Всё, клад ты уже не получишь никогда. Мы его утопили. Это было бы логично. А вместо этого он требует мученической казни для своего брата.
Но есть и другая точка зрения: обычай прятать клад в кожаных мешках под водой, на порогах реки или под берегом, существовал, то есть клад действительно может быть не уничтожен, а спрятан. И тогда это имеет несколько большую логичность, но всё равно в основном мифологичность.
О том, почему Гуннар требует мучительной казни для Хёгни, – об этом как раз очень хорошо пишет Гуревич. Поскольку ценностью скандинава является, как уже неоднократно говорилось, не победа, а слава, Гуннар тем самым обеспечивает брату то, благодаря чему мы сейчас про Хёгни и говорим. То есть он ему обеспечивает грандиозную посмертную славу. И самого Гуннара, как я уже сказала, ввергают в змеиный ров престранным образом.
Я сначала вам изложу версию, видимо, позднейшую и, видимо, связанную с тем, что смысл версии изначальной забыт и хочется ее как-то оправдать. Итак, согласно версии, которую ваша покорная слуга считает позднейшей, Гуннар, как уже я говорила, на самом-то деле был влюблен в Оддрун, сестру Атли. Но Оддрун не выдали за него замуж. А играл он на арфе затем, чтобы позвать Оддрун его спасти, но мать Оддрун и, соответственно, мать Атли (предположительно, мать и Брюнхильд) обратилась в гадюку, приползла в этот самый ров и ужалила Гуннара в печень. И так он умер, не дозвавшись на помощь свою возлюбленную. История совершенно замечательная, а, с учетом еще того факта, что Оддрун нигде, кроме этой истории, не фигурирует, у меня возникает вполне очевидное предположение, что Оддрун именно для этого одного-единственного эпизода и была выдумана. Потому что скандинавы перестали понимать, зачем и как Гуннара казнят столь экзотичным способом, и возникла вот эта вот рационализация.
Однако в изначальной версии, вернее сказать, в том, что я считаю изначальной, героини у нас нет, а есть только голые факты: Гуннар, играющий пальцами ног во рву, и его смерть даже не упоминается. Гуннар проявляет неслыханную силу духа, и это, кстати, Гуревич связывает с мотивом «смерть-становление». Собственно, Гуревичу оставалось сделать ровно один шаг, который он, к сожалению, не сделал, – понять выражение «смерть-становление» буквально. Я имею в виду, что в основе этого эпизода лежит инициатический мотив. Но чтобы это обнаружить, необходимо обратиться к эпосу такого, гм, соседнего с Исландией и вообще Скандинавией народа, как осетины, – народа Северного Кавказа.
Что мы видим там? О возможных контактах я скажу чуть-чуть попозже, это отдельная очень любопытная тема. Итак, мы обращаемся к эпосу осетин. Там есть один из главных героев – Батрадз, герой чрезвычайно яростный, герой, как и положено многим эпическим героям, обладающий железнотелостью. Поскольку он, как о нем говорится в эпосе, «от пояса булатный, до пояса – стальной», то ему необходимо пройти закалку. Закалку самым физическим образом. Поскольку он стальной, он приходит к божественному кузнецу, к богу-кузнецу Курдалагону, и просит, чтобы тот его закалил. Курдалагон несколько недоверчиво всё это воспринимает, говорит, что, дескать, ты погибнешь, но Батрадз настаивает. Кузнец кладет его в горнило и начинает поддавать жар и через какое-то время думает, что, наверное, юный герой там уже просто до смерти испекся. И тогда Курдалагон спрашивает: «Батрадз, Батрадз, ты там вообще как?» Видимо, ожидая, что ответа уже просто не будет. Такой своеобразный юмор, ну и ладно.
Тем не менее герой вполне жив, и, наоборот, он совершенно недоволен тем, что ему там холодно. И далее, как следует в осетинском тексте, Батрадз говорит, что тут не только холодно, тут и лежать скучно и «дал бы ты мне фандыр поиграть». Что такое «фандыр»? Это мы потом обратимся к примечаниям.
Курдалагон спрашивает, если мой горн не достаточно жарок для тебя, то как же мне тебя закалять? Батрадз отвечает, что необходимо наловить змей-драконов, то есть, видимо, змей мифических. По всем дорогам пережечь их на уголь (вот уже теплее-теплее, ближе к скандинавскому сюжету), и тогда уголь даст уже достаточный жар, чтобы героя можно было закалить. Батрадз с Курдалагоном отправляются на такую весьма любопытную ловлю змей. Ловят их, пережигают на уголь, засыпают Батрадза этим углем и тут уже достигают необходимой температуры («Вот как сталь закаляется», – невольно вспоминаем Н. Островского). Наконец герой закален, но дальше сталь надо остудить, и стального героя тоже. Батрадз бросается в море, чтобы там остыть. Он раскален невероятно, а я замечу, что физический жар каменнотелого, железнотелого героя – это, безусловно, метафора ярости его духа; Батрадз невероятно яростен, вообще страшный совершенно персонаж, великий герой, но ужасный. Так вот, он настолько яростен в эмоциональном смысле и на уровне конкретной образности настолько раскален, что всё море просто испаряется до последней капли, и не хватает воды во всем море, чтобы полностью остудить Батрадза. У него остается незакаленной только одна часть тела. Угадайте какая? Правильно – печень.
Я замечу, что печень у огромного количества народов считалась вместилищем храбрости, поскольку это вместилище крови. Всякие идеи съесть печень своего свежеубитого, еще не до конца умершего врага, чтобы к тебе перешла его храбрость, и все эти замечательные поверья, леденящие душу, – они у очень многих народов были хорошо, явно представлены и, самое главное, очень активно исполнялись.
У нас осталось непереведенное слово «фандыр», на котором, как уже было сказано, Батрадз хочет поиграть в горне, пока там еще недостаточно жарко. Лезем в примечания к осетинскому эпосу и читаем: фандыр – это арфа. Вот мы и получили все составляющие исландского сказания. Просто все. Они, конечно, несколько по-другому ранжированы, но тем не менее становится понятна логика исландского сказания.
Итак, перед нами сказание, которое в основе своем имеет чисто инициатический сюжет. Заметим, классический абсолютно сюжет об инициации эпического героя. Каким образом то, что на Кавказе, в Осетии, представлено как инициатический мотив, стало сказанием о гибели героя? Ответ на этот вопрос чрезвычайно прост. И, опять-таки, он заключается в уже приведенной цитате из Гуревича, а именно – мотив «смерть-становление», который, как многократно говорилось, является основополагающим для скандинавской культуры и скандинавской мифологии в частности. То есть поскольку, повторим еще раз, ценностью является героическая гибель, а не победа, вполне естественно, что мотив оказался перенесенным на смерть и, собственно, из первого эпизода в жизни героя оказался последним, но и более ярким и красочным. Более того, мы бы не вспоминали Гуннара, если бы не этот самый мотив его смерти. Теперь, как говорится в известном произведении: «Прикинь, солдат, где Москва, а где – Багдад», сугубо соседние страны: Осетия и Скандинавия, а особенно остров Исландия. Что на этот счет можно сказать?
Во-первых, известно, что предки осетин, аланы (осетины – это единственный на Кавказе индоевропейский народ), равно как и славяне, скандинавы и многие другие народы, относится к индоевропейской группе. Но на Кавказе индоевропейский народ только один. Итак, осетины – потомки алан. Аланы – народ скифский. И таким образом, известно (это выяснялось специально), что аланы и скифы контактировали с готами, а значит, этот миф действительно мог перейти от аланов к предкам германцев и, соответственно, предкам скандинавов. Это с одной стороны.
С другой стороны, всё еще интереснее, и эта красивая теория неожиданно в свое время оказалась подвергшейся суровому испытанию. Дело в том, что, когда ваша покорная слуга работала над диссертацией, у меня набежало довольно много материала по мотиву «герой в яме». Он как раз спасается из ямы, и в некоторых случаях спасается благодаря своей возлюбленной, так что версия с Оддрун вдруг тоже оказалась вписана в мировой контекст. И это уже не связано с индоевропейскими народами, потому что примеры этого обнаруживались, например, у народов монгольских, у народов тюркских. Что особенно радует, один из примеров я даже обнаружила в эпосе африканских народов, хотя, естественно, африканский эпос я знаю по научным описаниям, не более того. Но тем не менее даже при таких обстоятельствах обнаружился сходный мотив в Африке. Это, конечно, портит стройную картину и концепцию.
Что по этому поводу можно сказать? Что мотив героя, который ввергнут в ров и по тем или иным причинам там играет, очень часто объясняется желанием спастись, причем мотивации этого спасения оказываются самые разные (интересующихся я просто отсылаю к моей диссертации, там всё это подробно разобрано).
Музицирование ради спасения действительно встречается периодически. Но я всё-таки не склонна сходство осетинского и исландского сказаний сводить только к типологии. Я всё-таки думаю, что непосредственное заимствование, может быть, восхождение к общему источнику – оно было, потому что если мы посмотрим параллели и с Монголией, и со Средней Азией, и особенно с Африкой, то совпадает общая концепция. Это, безусловно, всё реализация одного и того же мотива, но тут совпадают уж очень хорошо все детали, вплоть до того, на каком музыкальном инструменте играет герой. И поэтому я думаю, что здесь имело место непосредственно или заимствование, или, как я уже сказала, восхождение к общему источнику.
Итак, мы наконец с большим трудом прикончили Гуннара. Но у нас сюжет еще продолжается и продолжается.