о сразу же подменяла имперская идея особого пути России в этом мире, и идея эта наращивала влияние на общественное мнение, стабилизируя его, удерживая население в едином политическом поле. Стоило же государству преодолеть очередной кризис власти, укрепиться, как идея “особого пути” отступала в тень, как излишняя. Идея имперского мессианизма и имперская бюрократическая власть как бы политически взаимно дополняли и подменяли друг друга, но при этом идея мессианизма обслуживала имперскую бюрократическую власть на время её перестройки.
Наконец, в семидесятых годах текущего, ХХ века в России впервые за всю её историю от основания государства, за всю её тысяче столетнюю историю, стал возникать единый экономический рынок! БАМ, КАМАЗ, ВАЗ, космические программы, программы ВПК, другие крупнейшие проекты впервые в истории России объединили едиными экономическими интересами все области, все районы огромной страны. Именно появление экономического рынка сделало возможным появление политического рынка, который раскрепостился посредством курса на демократизацию, - способа осуществить переход к экономическим и политическим рыночным отношениям. После чего необходимость в имперском бюрократическом правлении и в имперском мессианизме, в мессианской идее “третьего особого пути России” или “Москва третий Рим” отпала.
В России, как в исторически сложившемся централизованном государстве, демократия была невозможна ни в ХIХ веке, ни в 1917 году, ни при хрущёвских реформах. Она стала возможной только после создания крупной промышленности, её предприятий, которые словно сетью опутали страну на всех её пространствах, вовлекая население в единый социально-экономический рынок.
Именно в семидесятые годы в России вызрели предпосылки для колоссального по своему значению поворота к новой цели развития государства, для перехода экономики, культуры и самого народа в совершенно новое историческое качество. И происходящее в России отразится на всём дальнейшем становлении мировой промышленной цивилизации. Сейчас Россия болезненно приспосабливается к этому предстоящему переходу в своё иное историческое качество, переходу из предыстории к собственно истории своей государственности. И несмотря ни на что, сейчас Россия могуча как никогда в своей истории, ибо никогда прежде русские не имели единого экономического сознания, а ныне они приближается к его становлению на промышленном основании. Экономика есть нерв общественно-политического сознания. Мы сейчас приспосабливаемся к тому, что угроза экономической дестабилизации в одной, пусть даже самой удалённой от других, точке страны, сразу же бьёт по экономической деятельности других регионов, областей, бьёт по материальным интересам каждого человека. Такого в России не было никогда! России недостаёт теперь только сильного класса собственников, чтобы она, точно сжатая пружина, начала распрямляться по всем направлениям, сметая и подавляя всё, что встанет на пути формирующегося национального экономического интереса, не мистического, а проявляющегося в уровне жизни каждого гражданина, делающего каждого прямо заинтересованным в понимании его экономической и политической сути.
Потому-то Россия больше не нуждается в мистике “особого третьего пути”. С семидесятых годов она в этой мистике не нуждается! России нужна теперь не эта мистика, а нужен здоровый русский национально-эгоистический капитализм, не какой-то особый, а тот самый, что утвердился во всех развитых странах. Особым он будет лишь в той мере, в какой японский капитализм из-за своих национально-исторических особенностей отличается от немецкого, немецкий от итальянского и так далее.
Бездарные, бесталанные либеральные “демократы”, разваливая крупную промышленность - экономический базис, основу основ единого экономического рынка и демократизации в России, - подорвали этот базис и, тем самым, толкнули страну к тому, что в ней неизбежно должна будет установиться новая политическая диктатура. Диктатура эта будет призвана для того, чтобы за срок в десять-пятнадцать лет восстановить и усилить крупную промышленность, вернуть России экономическую, хозяйственную базу демократии, то есть подготовить страну к возвращению к собственно демократии, к национальной демократии.
Но диктатура невозможна без сильной идеологии, ибо только идеология может создать высокую исполнительскую дисциплину, организовать на выполнение национальных сверхзадач массы людей. Коммунистическая, имперская идеология почила, и почила безвозвратно. Какая же идеология в истории других стран оказывалась способной победить идеологию либеральной “демократии”? Только идеология национального эгоизма, радикального национализма. К появлению такой идеологии мы и идём сейчас, идём неизбежно! И она не имеет ничего общего с мистической идеей “третьего пути”. Если в ней и будет мессианизм, то собственный, рационально обоснованный и прагматичный.
2 июня 1993 г.
К украинскому вопросу
Даже поверхностный обзор политической борьбы на Украине показывает, что основные силы, выступающие за украинизацию и самостийность, за политическое противостояние с Россией, идут во власть из Западной Украины. Что же это за регион, отчего он столь откровенно антирусский по массовым настроениям, почему западные украинцы лелеют в себе такие настроения?
Этому есть культурно-исторические предпосылки и основания. На Украине вообще значительно число носителей болезненных комплексов культурно-исторической неполноценности, но на Западной Украине они встречаются чаще, и духовная болезнь эта проявляется там очевиднее. На Западной Украине, как нигде в другом месте, осознаётся и чувствуется, что украинская культура, украинское мировосприятие есть в чистом виде культура и мировосприятие деревенские, а городская культура, архитектура исторических городских центров, создававшаяся при господстве польских колонизаторов, как будто откровенно выпячивает чужеродное религиозное и культурное высокомерие, цивилизаторское, панское. Центры городов Западной Украины постоянно напоминают украинцам об унизительном прошлом, холопском и рабском, в котором не было ни собственной государственной истории, ни собственного дворянского сословия, ни собственных городских культуры и традиции цивилизованности, ни собственного городского мировосприятия.
Вопрос не в том, что русским надо в отместку испытывать от этого желчное удовлетворение. После Преобразований Петра Великого представления об определённой неполноценности укоренились, болезненно проявляются и в русском самосознании, самосознании городском и государственном, опирающемся на великие дворянские и боярско-аристократические традиции служения собственной империи, самосознании, питаемом памятью о выдающейся государственной и народной экспансии, о беспримерных исторических победах над самыми яркими мировыми завоевателями с Востока и Запада. Если даже в среде русских проявляются мучительные комплексы неполноценности от осознания чрезмерно глубокого влияния западной цивилизации на наше прошлое и настоящее, то не могут быть не поняты причины болезненного характера таковых комплексов на Западной Украине. А понимание помогает делать правильные политические выводы.
На Восточной Украине, в Причерноморской Малороссии ситуация конечно же совершенно иная. Из-за общей многовековой истории русского и украинского народного казачества, духовно объединённого одной религиозной традицией, в этих регионах сложились объективные предпосылки естественной русификации. Русская экспансия происходила в Восточной Украине и в Причерноморской Малороссии без малейшего даже намёка на колонизаторство. Противоречие в этих регионах между русским, вернее великорусским культурным и политическим наступлением и украинским народным самосознанием сглаживалось православной религиозностью, проявляясь только, как противоречие между городской великорусской цивилизованностью и украинским деревенским мировосприятием.
По мере индустриализации и урбанизации, когда в городе вырастало второе и даже третье поколение украинцев, это противоречие неизбежно снималось, ибо неизбежно происходила культурная русификация, не вследствие политического давления, но вследствие усложнения городских экономических интересов, влиявших на повышение уровня и качества жизни. Поэтому нынешняя украинизация в этих регионах прошла вторичной волной, инспирированной из Западной Украины и подхваченной прежде всего крестьянской и не разорвавшей с ней связей средой, а так же той частью интеллигенции, которая жила на эксплуатации украинского деревенского сознания, а с сокращением его численности и значения заволновалась за собственное экономическое выживание.
Иное положение дел на Западной Украине. Регион этот самый отсталый, самый крестьянский, самый косный на всей Украине. Раскрестьянивание, урбанизация в нём начались лишь недавно, и городское сознание очень слабое, городская социальная психология ещё в очень значительной мере находится под гнётом традиций деревенской крестьянской культуры. С одной стороны, этот регион наименее промышленный на всей Украине, а с другой - его проблемы подогреваются демографической ситуацией. Из-за демографических проблем рыночные преобразования, рыночные реформы явно встревожили живущих в нём.
Несмотря на горную местность, регион этот был накануне Перестройки самым густонаселённый не только на Украине, но и в Советском Союзе. Полное отсутствие ценных сырьевых ресурсов, слабая урбанизация, тягостное господство крестьянских народных традиций, низкая квалификация рабочих и инженеров, общая нехватка кадров делают его малопривлекательным для широких инвестиций в промышленное производство. Говоря иначе, необходимые для промышленного развития инвестиции могут появляться только вследствие централизованной государственной накачки, за счёт других, уже промышленных регионов Восточной Украины и Причерноморской Малороссии, за счёт правительственных займов за рубежом. Значит, политический контроль над центральной властью в Киеве для Западной Украины очень важен, - чтобы с помощью политической власти осуществлять в свою пользу перераспределение правительственных доходов и займов. Раньше накачка денежными и материальными средствами шла из Москвы, - главным образом, за счёт св