Соответственно, вполне можно сделать вывод, что психология Сократа – Платона делится на две части: общественную, которую можно назвать нравственной или Этикой, и личную, которую можно назвать прикладной.
Прикладной и в том смысле, что ты можешь использовать ее для работы над собой, для самопознания и самосовершенствования, и в том, что взрослые именно на нее опираются, когда занимаются воспитанием и образованием детей.
Это деление очень и очень показательно. Это самая суть всей бытовой психологии, всего воспитания, которое в нас вкладывается. Чтобы общество было жизнеспособным, оно, в первую очередь, должно быть единым. Чтобы оно не разваливалось, его члены должны быть управляемы. Чтобы сделать человека управляемым, нужны очень и очень сильные рычаги управления, потому что по природе своей человек – могучий и вольнолюбивый Дух. Сделать его «социальным животным» – это все равно как льва увязать нитками. Основа народной педагогики – это кнут и пряник; наказание и поощрение; люби жену как душу, а тряси ее как грушу; бьет – значит любит… Боль и ласка очень быстро записывают в книгу человеческой Души или человеческого сознания, что высшая ценность этого мира – быть хорошим мальчиком, хорошей девочкой. Это самое удаленное от боли место в обществе.
Этой похвалой Боги, Общество, Большие выражают тебе – маленькому и слабому – свое удовольствие от того, что ты не доставляешь им неудобств. Ты ребенок, ты слаб и беззащитен, а они всемогущи, но они довольны тобой, они тебе рады и, значит, тебе с ними хорошо. Ты защищен и любим. Нравственный выбор – добро и зло – предлагается тебе в виде выбора между любовью и лаской и болью и отторжением и закрепляется на всю жизнь, как награда за управляемость.
Смысл этого – ты должен отказаться от своей исключительности в пользу справедливости, чтобы общество жило. И оно должно выбить исключительность из своих членов, если хочет выжить. Ты приходишь в мир маленьким божком, но однажды с потрясением от первого наказания узнаешь, что все равны перед судом, а судит общество. И что такое справедливость, что считать справедливым, решает оно, закрепляя в обычае.
В общем-то, поддерживать обычай справедливости – разумно, поскольку, как кажется, жить в справедливом обществе легче, чем там, где выживает сильнейший. Вопрос, кстати, не такой уж однозначный, потому что все общества по-своему справедливы, что равносильно тому, что справедливости в нашем понимании нет вообще нигде, кроме нашего общества. Это вытекает из понимания справедливости как знания правил выживания в этом обществе. Справедливость – это всего лишь течение жизни в соответствии с правилами или обычаями. Поэтому поддерживать справедливость – значит поддерживать хоть какую-то определенность в обществе. По сути, это то же самое, что и поддерживать Нравственность.
Общество может быть дееспособным и заниматься хоть чем-то, только если ему не нужно постоянно поддерживать нравственность или порядок в своих членах. А это возможно, только если нравственные понятия вписаны прямо в самих людей, как в книгу, и все время с ними, все время судят их прямо изнутри. И хорошо еще поселить туда же и внутреннего надсмотрщика, который бы постоянно напоминал о договорах, согласиях и правилах, которые нужно соблюдать любому члену нашего общества. Да еще и погонял бы человека изнутри, чтобы он сам был постоянно занят выверкой соответствия своего поведения образцам. И нет лучше надсмотрщика и погонялы, чем страх. Страх Божий в христианстве, страх перед грядущим судом и Аидом у Сократа и Платона.
Иное имя ему – забота о Душе, потому что ее можно испортить «дурными» поступками, которые оставляют на Душе рубцы.
Я беру слово «дурные» в кавычки, чтобы показать его условность. «Дурные поступки» – это те, которые совершают «плохие» девочки и мальчики. Иначе говоря, судьей того, что есть «дурно», является общество или культура. В каждой культуре свое понимание хорошего и плохого, в каждом обществе свои обычаи, нравы и нравственности. Даже если эти общества одинаково исходят из предположения, что плохие поступки портят Душу.
О чем это говорит мне как психологу. О том, что Душу портят не сами поступки, а внутренняя оценка их как плохих. Причем, я подчеркиваю, именно внутренняя, глубинная. Задать себе установку – относиться ко всем своим поступкам спокойно, без осуждения или как к хорошим – не поможет. Если где-то «глубоко в Душе» шевелится червячок сомнения, значит, где-то «глубоко в Душе» произошла оценка и рубец от «дурного поступка» все равно остался.
Иными словами, «душа» в данном случае – это некая среда, которая, кроме всего прочего, хранит в себе и следы поступков и знания о том, что хорошо, что плохо, и способность оценивать и вести суд. И этот суд не просто всегда с нами. Если уж исходить из предположения, что Душа есть некая среда, способная хранить впечатления, то единственным допущением, которое кажется мне подходящим, является то, что эта среда способна сама в себе оставлять следы с помощью уже имеющихся отпечатков. В частности, с помощью знания о хорошем-плохом.
Соответственно, поскольку подобное знание уже само по себе есть признак принадлежности к определенной культуре, можно говорить о двух состояниях этой среды: естественном и неестественном. Естественным должно бы быть чистое, неизмененное состояние, совсем не хранящее в себе следов. Этакая «tabula rasa» Локка. Но этот случай рассмотрению не подлежит, потому что он попросту невозможен и не встречается, если мы говорим о человеке. И весь Сократовский рассказ о суде относится только к людям, то есть к такому состоянию Души, когда следы в ней есть. Хотя бы знание хорошего и плохого, чтобы избежать плохих следов. А это значит, что там есть вся культура, которую можно назвать именем «Человек».
Следовательно, вопрос о суде – это вопрос о том, что такое «естественное состояние» Души, в которой имеется полный набор впечатлений, свойственный человеку данной культуры. Еще точнее, это вопрос о выборе между двумя людьми с разными состояниями Душ или о выборе между двумя разными состояниями Души.
Оба эти состояния – это состояния наличия отпечатков. Но одно из них ощущается как естественное, и ты идешь на Острова блаженных, что попросту значит, что ты живешь в блаженстве при наличии таких отпечатков. При других же отпечатках состояние души неестественно и ощущается как страдание. И это явно связано с судом, то есть с оценкой, которая хранится в тебе же и заложена культурой, то есть воспитанием, а еще точнее, образованием. Об этом стоит сказать особо.
«Советский энциклопедический словарь» определяет Образование – как «результат усвоения систематизированных знаний, умений и навыков; необходимое условие подготовки человека к жизни и труду». Это самое краткое и наиболее соответствующее общепринятым представлениям определение.
Другие словари дают очень сложные и непонятные определения. Например, «Философский энциклопедический словарь»:
«Образование – духовный облик человека, который складывается под влиянием моральных и духовных ценностей, составляющих достояние его культурного круга, а также процесс воспитания, влияния, самовоспитания, шлифовки, то есть процесс формирования облика человека». «Современный философский словарь» определяет так: «Образование – процесс и результат усвоения человеком навыков, умений и теоретических знаний. Слово “образовывать” имеет двоякое значение. Во-первых, оно значит “выставлять образец и устанавливать предписания”, а во-вторых, – “формировать уже имеющиеся задатки”». И это еще далеко не самое сложное из определений.
К платонизму это имеет прямое отношение. Такой большой знаток античной философии, как Йегер, совершенно не зря считал сутью деятельности Сократа, да и Платона, пайдейу – искусство воспитания. Сократовская забота о Душе – это, в первую очередь, воспитание молодежи. Но как воспитание соотносится с образованием?
Один из крупнейших педагогов России, да, возможно, и мира – Константин Ушинский начинает свою основополагающую книгу «Человек как предмет воспитания» так:
«Слово воспитание прилагается не к одному человеку, но также к животным и растениям, а равно и к историческим обществам, племенам и народам, то есть к организмам всякого рода, и воспитывать, в обширнейшем смысле слова, значит способствовать развитию какого-нибудь организма посредством свойственной ему пищи, материальной или духовной» (Ушинский, с.1).
В русских сказках я не встречал выражения «дать образование», но зато там есть выражение «кормить ребенка до возраста», а иногда – «до уса». Воспитать – это обеспечить рост питанием, обеспечить питание в достаточном объеме, чтобы человек вырос. Это следует из самого слова, но мы ощущаем недостаточность подобного определения. Психологический словарь определяет его так, что отличить воспитание от образования почти невозможно: «Воспитание – деятельность по передаче новым поколениям общественно-исторического опыта; планомерное и целенаправленное воздействие на сознание и поведение человека с целью формирования определенных установок, понятий, принципов, ценностных ориентаций, обеспечивающих необходимые условия для его развития, подготовки к общественной жизни и производительному труду» (Психология).
Как бы там ни было, но есть основа, которая звучит в слове воспитать – это взрастить, вскормить. Если следовать Ушинскому, то вскормить материально и духовно. Вот это «духовно» и есть довесок, соединяющий воспитание с образованием.
Дать образование, – если отойти от того, что это такое лично для тебя, а поглядеть, скажем, на прошлый или позапрошлый век, да еще на какую-нибудь мещанскую или крестьянскую среду, где дать образование непросто, – дать образование значит обеспечить своему ребенку возможность жить не хуже других. Это самое малое, но скорее, это означает, что ты обеспечиваешь ему возможность прорваться в класс повыше. Следовательно, дать образование – это дать орудия или инструменты, позволяющие ему занять более высокое жизненное место. Но что является инструментами или орудиями продвижения по общественной лестнице? Там, где глаз человеческий отказывается видеть короля голым, во что он видит его облаченным? Что узнают подданные, глядя на это голое и ничем не примечательное тело? Они узнают не одежду, а точнее, одеяния духовные – КОРОЛЕВСКИЙ ОБЛИК! То ли узнают, то ли рядят в него сами своим воображением. Это уже не важно.