И это сразу же дает возможность говорить о большей или меньшей предвзятости исследователя, то есть о его скрытой парадигме. Можно ли в таком случае говорить о понимании текста или же только о его использовании, остается для меня вопросом. О себе могу со всей определенностью сказать, что отчетливо осознаю, что использую все выдержки из других авторов для того, чтобы донести собственную мысль, то есть как иллюстрации.
И последний уровень – это вопрос о том, почему Аристотель (или любой другой автор) невнятен или непонятен? Иначе говоря, зачем он непонятен, какие цели он скрывает?
Все эти вопросы заслуживают отдельных исследований, поэтому я и не пытаюсь дать на них ответы.
Итак, краткое определение Аристотеля, нуждающееся в пояснении: «Поскольку искомое обще многим другим [знаниям] – я имею в виду вопрос о сущности и о сути вещи (to ti esti), – можно было бы, пожалуй, предположить, что есть какой-то один путь познания всего того, сущность чего мы хотим познать, так же как есть один способ показать привходящие свойства вещи, так что следовало бы рассмотреть этот путь познания»
Для пояснения этой мысли Аристотеля я использую объяснение замечательного немецкого философа Генриха Риккерта, которым он вводит понятие «естественнонаучный метод» в книге «Науки о природе и науки о культуре». Это не простое объяснение, поэтому я время от времени буду в него вмешиваться. Первое, что я сделаю, – это разделю его сплошной текст на отдельные образы и выделю, где нужно, главные мысли.
«Согласно традиционному воззрению, сущность всякого научного образования понятий или изложения состоит прежде всего в образовании общих понятий, под которые различные единичные образования подводятся в качестве экземпляров.
С этой точки зрения существенным в вещах и процессах является то, что они имеют общего с подходящими под то же понятие объектами, и все чисто индивидуальное в них, как не существенное, не входит в науку» (Риккерт, с.66).
Риккерт называет это «генерализацией», что, собственно, означает обобщение. Но это нам ничего не дает. О чем говорит Риккерт в этом отрывке. Во-первых, о том, что наука, если отобрать у нее приборы и лаборатории, занимается тем, что создает свои понятия. Здесь слово «понятие» можно использовать в двух смыслах. Первый. Понятие – это нечто у нас «в голове», особый, сложный образ предмета или явления. И второй. Понятие – это понимание. Наука же стремится что-то понять. Как только ей показалось, что поняла, она тут же выражает это «своими словами» – создает свой образ на своем языке для этого явления.
Очень часто, как мы это обсуждали раньше, это просто замена обычного слова, обычного имени – тайным. Это псевдонаука. Это ложь научного сообщества. Но Риккерт говорит не об этом. Он говорит о науке в собственном смысле этого слова, то есть без сообщества. Настоящая наука тоже занята созданием образов и имен для явлений, которые восприняла и изучила. Но это имена действительно новые, потому что их бытовой язык не знает. Почему?
Потому что бытовой язык знает имена множества вещей, но вещи прибывают в мире; к тому же он не видит всех связей между вещами. Видение новых связей постоянно прибывает. Вдруг что-то у кого-то в голове связывается воедино. И как только он это понимает, рождается образ, которому надо дать имя.
Вот это и есть, пусть очень упрощенно, рождение понятия. Самое главное, что тут надо отметить, это то, что такое новое понятие может родиться в голове у кого угодно. И постоянно рождается у кого угодно. Но для «простых» людей это – случайность, на которую не обращают внимания. А для науки – это основное занятие. «Ей за это деньги платят». Поэтому наука должна постоянно заниматься выявлением всех возможных новых связей между единичными, отдельными явлениями (экземплярами, как называет Риккерт), созданием для каждой возможной связи образа и наделением его именем.
А для того, чтобы эти понятия не путали с бытовыми, им всем создан еще более обобщающий образ, имя которого – научные понятия. Значит, отличительной чертой научных понятий является то, что они обязательно объединяют в себе несколько простых понятий, но сами эти исходные отдельные понятия в науку не впускают.
Получается, что наука – это не простое знание или понимание мира. Это сложное понимание мира. Это понимание мира через второй слой понятий. Через двойные стекла мир, конечно, рассмотреть сложнее, чем без стекол. Но зато так не отвлечешься. А это очень и очень нужно науке, потому что самое высшее обобщение – это закон. Ради его постижения можно пожертвовать и полнотой жизни, а может, и самой жизнью.
«Уже бессознательно возникшие значения слов, которыми мы оперируем, отличаются, если отвлечься от собственных имен, более или менее общим характером; наука же может быть до известной степени рассматриваема как продолжение и сознательная разработка начавшегося помимо нашей воли процесса. Понятия приобретаются тогда или посредством сравнения эмпирически существующих объектов, или они могут также достигать такой всеобъемлющей всеобщности, что далеко выходят за пределы того, что доступно непосредственному опыту. Каким образом это возможно, нас здесь не интересует.
Достаточно будет сказать, что в этом случае содержание понятия состоит из так называемых законов, т. е.из безусловно общих суждений относительно более или менее широких областей действительности. Понятия, следовательно, бывают иногда большей, иногда меньшей всеобщности, стоят поэтому ближе или дальше к особенному и индивидуальному и могут так близко подойти к нему, что под них подпадет только небольшой круг объектов, но все же они всегда общи, в том смысле, что ими не принимается во внимание все то, что превращает действительность в единичную и особенную действительность.
Наука с этой точки зрения представляет контраст действительности, и контраст этот сказывается как в абстрактном характере ее понятий, столь противоположном наглядной представляемости действительности, так и в отличающей ее всеобщности, противодействующей индивидуальному характеру всякого действительного бытия» (Там же).
Далее Риккерт подходит к тому образу научного метода, который я привел выше из Аристотеля.
«Уже в логике Аристотеля, под влиянием которой до настоящего времени в этом пункте находятся почти все логические исследования, научное образование понятий рассматривается указанным способом, притом только таким способом, и, как бы ни отличалось современное понятие закона от античного родового понятия, все же, по-видимому, и теперь, как и раньше, общепризнанным является следующий взгляд: не существует науки об единичном и особом, которое бы она рассматривала именно с точки зрения его единичности и особенности. Наоборот, цель науки – подвести все объекты под общие понятия, по возможности понятия закона» (Там же).
А далее следует чрезвычайно важный вопрос. И отвечать на него Риккерт будет положительно, но с какими-то легкими оговорками, с «если». Почему? Что хочет ими сказать Риккерт? Обратите на них внимание. Эти «если» на самом деле мостик, который Риккерт прокидывает к следующей, очень для него важной теме. Внутри размышлений о естественнонаучном методе, он готовит разговор о методе исторической науки, который считает полностью противоположным. Но мы к нему вернемся особо, когда будем говорить об исторической парадигме.
«Определяет ли подобное образование понятий действительно характер всякой науки?
Вопрос этот должно было бы решить в положительном смысле, если под понятием разуметь только те элементы, из которых наука образует свои понятия, и если, далее, допустить, что из общих элементов можно образовывать только общие понятия. Дело в том, что последние элементы понятий во всяком случае общи и понятие хотя бы уже потому может быть образовано только из общих элементов, что слова, которыми пользуется наука, должны, чтобы быть всем понятными, иметь общие значения. Следовательно, что касается элементов понятия, то на них нельзя строить никакие формальные различия в методах наук» (Там же).
Все, что следует за выделенным вопросом, можно просто опустить, потому что это всего лишь создание неуязвимости для самого вопроса. Смысл его таков: отбросим все, что относится к обычным понятиям, все, что не касается науки. А суть излагается в следующем предложении:
«Поэтому вопрос может быть поставлен лишь относительно научных понятий: не являются ли и научные понятия, образуемые этими общими элементами, всегда общими, и, поскольку речь идет о естественнонаучном методе, мы должны и на этот вопрос ответить утвердительно.
Мы только должны будем тогда понимать слово «природа» в кантовском, т. е. формальном, или логическом, смысле, не ограничивая его телесным миром.
Познавать природу при этой предпосылке – значит на самом деле образовывать из общих элементов общие понятия и, если возможно, высказывать безусловно общие суждения о действительности, т. е. понятия естественных законов, логической сущностью которых является то, что они не содержат ничего такого, что встречается лишь в единичных и индивидуальных явлениях» (Риккерт, с.66–67).
Вообще-то, это издевка над естественнонаучным методом. Познавать природу материалистически, но в кантовском смысле, то есть умозрительно, а не в телесном отношении, это совершенно обратное тому, что обычно понимается под естественными науками. И тем не менее, это не пустая игра словами. Если мы войдем в самое святая-святых естественных наук – через физику и математику к их корням, то обнаружим дичайший «идеализм». Там сплошь – одни только умозрительные допущения, называемые аксиомами. И ни доказать их, ни привязать к «телесности» или материальности нет никакой возможности.
И самое страшное, что без этих умозрительных допущений, совершенно противоположных воспринимаемым в действительном мире «единичным и индивидуальным явлениям», ни одна наука не работает. Значит, без кантовского и, соответственно, аристотелевского увязывания этих «общих понятий» в нечто целое науке не обойтись. А это уже мысль третьего слоя. Это обобщение обобщений. Называется оно логика и методология науки. Или собственно научное тело.