Чтобы это стало очевидно, приведу выдержку из его «Правил». Она показывает путь рассуждений, приведший Декарта к отказу от опоры на предшественников. Это Правило № III, которое к тому же поможет нам понять его метод.
«Касательно обсуждаемых предметов следует отыскивать не то, что думают о них другие или что предполагаем мы сами, но то, что мы можем ясно и очевидно усмотреть или достоверным образом вывести, ибо знание не приобретается иначе.
Следует читать книги древних, поскольку огромным благодеянием является то, что мы можем воспользоваться трудами столь многих людей как для того, чтобы узнать о тех вещах, которые уже некогда были удачно открыты, так и для того, чтобы напомнить себе о тех остающихся во всех дисциплинах вещах, которые еще надлежит придумать. Но при всем том есть большая опасность, как бы те пятна заблуждений, которые возникают из-за слишком внимательного чтения этих книг, случайно не пристали к нам, сколь бы мы тому ни противились и сколь бы осмотрительными мы ни были. Ведь писатели обычно бывают такого склада ума, что всякий раз, когда они по безрассудному легковерию склоняются к выбору какого-либо спорного мнения, они всегда пытаются изощреннейшими доводами склонить нас к тому же; напротив, всякий раз, когда они по счастливой случайности открывают нечто достоверное и очевидное, они никогда не представляют его иначе как окутанным различными двусмысленностями, либо, надо думать, опасаясь, как бы не умалить достоинства открытия простотой доказательства, либо потому, что они ревниво оберегают от нас неприкрытую истину.
Так вот, хотя бы все они были искренними и откровенными и никогда не навязывали нам ничего сомнительного в качестве истинного, но всё излагали по чистой совести, однако, поскольку вряд ли одним человеком было сказано что-нибудь такое, противоположное чему не было бы выдвинуто кем-либо другим, мы всегда пребывали бы в нерешительности, кому из них следует поверить. И совершенно бесполезно подсчитывать голоса, чтобы следовать тому мнению, которого придерживается большинство авторов, так как, если дело касается трудного вопроса, более вероятно, что истина в нем могла быть обнаружена скорее немногими, чем многими. Но хотя бы даже все они соглашались между собой, их учение все же не было бы для нас достаточным: ведь, к слову сказать, мы никогда не сделались бы математиками, пусть даже храня в памяти все доказательства других, если бы еще по складу ума были способны к разрешению каких бы то ни было проблем, или философами, если бы мы собрали все доводы Платона и Аристотеля, а об излагаемых ими вещах не могли бы вынести твердого суждения: ведь тогда мы казались бы изучающими не науки, а истории» (Декарт, Сочинения, т.1, с.82–83).
Что эти слова – не случайность, не к слову пришлись, показывает то, что Декарт вставляет это рассуждение и в другие свои сочинения. Например, в «Разыскании истины посредством естественного света» обнаруживаем:
«Однако я вовсе не стремлюсь исследовать, что знали другие или чего они не знали; мне довольно заметить, что если бы даже вся наука, какой только можно желать, содержалась в написанных книгах, все равно то хорошее, что в них есть, перемешано с таким количеством бесполезных вещей и беспорядочно раскидано в такой куче огромных томов, что для прочтения всего этого потребовалось бы больше времени, нежели нам отпущено в этой жизни, а для выборки полезных истин – больше ума, нежели требуется для самостоятельного их открытия.
Это позволяет мне надеяться, что вы охотно усмотрите здесь более легкий путь, и истины, кои я изложу, будут хорошо вами приняты, хотя я и не заимствовал их ни у Аристотеля, ни у Платона» (Там же, с.155).
Наверное, это было поветрие времени. Мыслители начала XVII века чуть ли не в голос предлагали отбросить весь прошлый научный хлам и переоткрыть все заново с помощью разума или метода. Например, Френсис Бэкон, пришедший к идее нового метода почти одновременно с Декартом, но выпустивший свой «Новый органон», где этот метод излагается, на полтора десятилетия раньше, в 1620 году. Стоит привести его обоснование нового подхода: «Наш <…> способ столь же легок в высказывании, сколь труден в деле. Ибо он состоит в том, что мы устанавливаем степени достоверности, и рассматривая чувство в его собственных пределах и по большей части отбрасывая ту работу ума, которая следует за чувством, а затем открываем и прокладываем разуму новый и достоверный путь от самых восприятий чувств. Без сомнения, это понимали и те, кто такое же значение придавал диалектике. Отсюда ясно, почему они искали помощи разуму, относясь с подозрением к прирожденному и самопроизвольному движению ума. Но слишком поздно прилагать это средство, когда дело уже загублено: после того как ум уже пленен привязанностями повседневной жизни, ложными слухами и учениями, когда он осажден пустейшими идолами. Итак, это искусство диалектики, поздно (как мы сказали) становящееся на защиту разума и никоим образом не поправляющее дело, скорее повело к укреплению заблуждений, чем к открытию истины. Остается единственное спасение в том, чтобы вся работа разума была начата сызнова и чтобы ум уже с самого начала никоим образом не был предоставлен самому себе, но чтобы он был постоянно управляем и дело совершалось как бы механически» (Бэкон, т.2, с.7–8).
По сути, Бэкон призывает к очищению ума от мышления и созданию машиноподобного инструмента думания, который Кант впоследствии назовет «чистый разум».
Скорее всего, Декарт не был знаком с этой работой, когда ему пришел образ его метода. Но даже если бы он и читал «Новый органон», он вряд ли бы признал Бэкона своим учителем или даже предшественником. У Декарта нет предшественников, он отринул само понятие школы, отринул схоластику, а вместе с ними и все, что написано до него. Можно сказать, он отринул все связи с миром памяти и истории. Есть метод и с его помощью проще все открыть самому! И этот метод был ему подарен богом через озарение! Признавать после этого хоть кого-то, кроме Бога, своим учителем, значит немало потерять в своей исключительности. Найти у Декарта хорошее и нефальшивое слово о ком-то из предшественников так же сложно, как и у Аристотеля. И все же!
В «Письме автора к французскому переводчику “Первоначал философии”» обнаруживаются примечательные слова о Платоне. Однако, прежде чем их привести, надо сделать отступление и немного рассказать об этом озарении.
Не случайно Мераб Мамардашвили считал все творчество Декарта медитацией, смысл которой не в написании книг, а достижении иного состояния сознания.
Однажды еще совсем юношей получив озарение, Декарт понял, что истина доступна человеку только с помощью разума. А разум – это определенный способ вести рассуждение и проверять его на соответствие действительности. Можно сказать, что разум и есть способность вести рассуждение определенным образом. Это было первое великое открытие, совершенное Декартом.
Ничего особенного в этом вроде бы не было. Вряд ли то, что я только что сказал о разуме, хоть кого-то потрясло. А Декарта потрясло и захватило на всю жизнь. Это значит, что он не услышал, не поверил, не запомнил, а сам понял! Понял на уровне видения образа действия разума. Подобные переоткрытия давно известного бывают с каждым. И они всегда потрясают. Привычная вещь из памяти вдруг становится твоим откровением только потому, что ты понял ее сам. Сила потрясения Декарта была столь велика потому, что он увидел в тот миг: все, что сделано в мире для достижения истины, сделано этим орудием. Никто не применял ничего другого! При этом многие, даже применяя его, всего лишь делали так, как их учили, в общем-то даже не осознавая то, что используют! И он понял, что, если поставить себе такую задачу, то можно перепроверить все, что сделано, а еще лучше, просто переоткрыть это все заново просто походя, на пути к полному описанию мира. Орудие позволяет. Нужны надежные начала, первоосновы, зацепившись за которые, можно шаг за шагом развернуть весь образ мира. Нужно только одно – не ошибиться с отправной точкой. Вот этой ошибки Декарт боялся, поэтому он и отдал поиску первооснов десятки лет. Ради них он стал философом – можно сказать, вынужденно. Его интересовала не философия, а именно первоосновы. Но философия – это наука о первоосновах. Именно здесь мы обнаруживаем хорошо скрываемую им связь с платонизмом.
Впрочем, если не понимать, что Декарт многое скрывает, и воспринимать его лишь по открытой парадигме, то может сложиться впечатление, что он очень плохо относится к философии.
Вот что говорится о ней в «Рассуждении о методе», опубликованном в 1637 году:
«О философии скажу одно: видя, что в течение многих веков она разрабатывается превосходнейшими умами и, несмотря на это, в ней доныне нет положения, которое не служило бы предметом споров и, следовательно, не было бы сомнительным, я не нашел в себе такой самонадеянности, чтобы рассчитывать на больший успех, чем другие. И принимая во внимание, сколько относительно одного и того же предмета может быть разных мнений, которые могут быть поддержаны учеными людьми, тогда как истинным среди этих мнений может быть только одно, я стал считать ложным все, что было не более чем только правдоподобно.
Далее, что касается других наук, то, поскольку они заимствуют начало от философии, я полагал, что на столь слабых основаниях нельзя построить ничего прочного» (Декарт, 1953, с.14–15).
Все это отнюдь не отказ от философии вообще – как раз наоборот. Через несколько лет, в 1644 году, Декарт напишет собственные «Первоначала философии». И то, что это отнюдь не внутренняя непоследовательность, показывают слова о том, что философия – это наука о началах или первоначалах всего. Следовательно, и метод Декарта невозможен без философии. Его не устраивает не философия, его не устраивает плохая философия! Философию надо иметь очень основательную, потому что именно она позволяет выбрать основания. Все остальное – дело метода. Все остальное – дело почти что механическое, говоря словами Бэкона, даже особой одаренности не нужно, это Декарт постоянно подчеркивает. Метод все сделает сам, только не отступай от него. Человек среднего ума, владеющий методом, добьется большего, чем более одаренные.