Установка эта исходила еще от Маркса. Опуская ссылки на тома, приведу лишь текст ФЭ с цитатами. Как вы увидите, здесь уже вовсю применяется понятие «принципиальность»:
«Первая – это партийность беспринципности, “полная оглядок”; вторая – партийность принципиальности, обязывающая “…исследователя истины прямо стремиться к ней, не оглядываясь ни вправо, ни влево”.Первая старается “…приспособить науку к такой точке зрения, которая почерпнута не из самой науки (как бы последняя ни ошибалась), а извне, к такой точке зрения, которая продиктована чуждыми науке, внешними для нее интересами…”, это – “низость в отношении науки”; вторая есть партийность самой науки».
Чудовищная, бесчеловечная машина Науки, творила свои войска руками и умами идеологов, которые беспринципно плевали на то, ошибается ли наука и как она ошибается: главное – не оглядываться ни вправо, ни влево, шагать по трупам и головам и ни в коем случае не прислушиваться к тому, что снаружи, где живут люди…
Естественно, наш Ильич не мог остаться в стороне от этой кормушки, крошившей тела и души, и тоже принял участие в борьбе против субъективизма. Это знамя подхватили из его рук те самые марксисты, которые, как он писал, через пятьдесят лет не поняли Маркса и построили социализм в отдельно замученной стране. Как жилось в ней психологии, мы знаем из истории. Эта наука едва не была запрещена полностью и едва-едва умолила убрать кованый сапог со своего хребта…
«В условиях социализма марксистский принцип партийности ориентирует на преодоление элементов субъективизма, как практического, подменяющего реальное решение реальных проблем администрированием, так и идеологического, подменяющего компетентный научный анализ суесловием».
Есть искушение посчитать, что, говоря «субъективизм», идеолог из «Философской энциклопедии» имел в виду лишь что-то философское, вроде субъективного идеализма. Думаю, что одного упоминания администрирования достаточно, чтобы развеять эту иллюзию философичности. Хорошо ученые люди, читая такое, понимали все верно: от врага народа надо отрекаться всецело и в любых его проявлениях! Вот и попробуйте прочитать это не как философы из будущего, а как практичные и озабоченные выживанием психологи из той эпохи.
Ну и догадаться сами, у кого при чтении слов о какой-то науке, подменяющей научный анализ суесловием и субъективизмом, захолонуло сердечко… И сделать вывод о том, как это сказалось на поведении целого сообщества.
Заключение субъективности
Вот такое неожиданное заключение я позволяю себе сделать: не было у слова субъективность того значения, за которое его избегают психологи: пристрастность, предвзятость, односторонность – определения, взятые, как вы помните, из психологических словарей Немова и Петровского. В этом значении, субъективность – слово исключительно русское, как и интеллигентность.
Но исходно субъективность означала всего лишь то, что свойственно человеку «как субъекту», то есть как деятелю! А уж если быть совсем точным в философском смысле, то исходно как Я, которое мыслит и тем достоверно доказывает свое существование. Именно так, потому что первым в европейской философии начал использовать и рассматривать это понятие именно Декарт, и именно он посчитал это «когито» (когито эрго сум – я мыслю, значит, я существую) единственным достоверным основанием для любого рассуждения…
И именно эту вершину достоверности марксизм превратил в вершину недостоверности в интересах своей партийной борьбы. Как вы думаете, почему? Ответ уже звучал в приведенных мною марксистских цитатах: потому что философским основанием марксизм избрал воинствующий материализм, как орудие уничтожения главной опоры существовавшей в то время Власти – Церкви. Чтобы осуществить переворот и занять место на Олимпе, надо было выбить из-под вражеского трона подпорки, поэтому уничтожали Церковь, а за ней и традиции – богов, суеверия, древние знания, культуру…
А Декарт верил в душу!
Именно поэтому метафизика, выросшая из его сомнений, была объявлена лжеучением и уничтожалась вместе с его подходами к пониманию мира. Субъективность, с которой воевали марксисты, не была просто личностной ненадежностью человека, это была ненадежность его души, как союзника в борьбе за власть. В сущности, ненависть к субъективности – это как раз ненависть к душе, как основному источнику суеверий и веры в божественность этого мира…
Если вы сомневаетесь в том, что субъективность в этом значении только русское понятие, сравните с тем, как это слово используется в европейских языках. Они все знают слова «субъективность» и «субъективное», но именно в том значении «принадлежащего субъекту», то есть как личное. Ни в одном из доступных мне словарей этого подчеркивания, что субъективное – это ложное, нет.
«Французско-русский словарь» Ганшиной просто переводит все производные французского subjectif через «субъективное». Перевод, конечно, плохой, но никаких дополнительных значений не указано, и это уже показательно.
«Англо-русский словарь» Мюллера либо делает то же самое, либо говорит о грамматическом подлежащем. «Новый большой англо-русский словарь» Апресяна и Медниковой повторяет то же самое. Наши словари будто не знают о том, что в других языках у слова субъективность могут быть дополнительные, оценочные значения, которые нам стоило бы знать и учитывать. Они переводят эти слова кальками, не утруждая себя мыслью о том, что мы поймем иностранцев не так, как они хотят, а вложив собственное понимание в их слово.
Один из толковых словарей английского языка – «Харраповский карманный словарь английского» Коллина приводит значения, которые, мне думается, ставят некий предел, дальше которого оценочность в использовании слова «субъективность» в английском не идет: «subjektive – seen from your own point of view». Это не предвзятый и не недостоверный – это всего лишь личностный: видимый с моей собственной точки зрения. И это никак не выходит за рамки философского понимания субъекта и за рамки культурно-исторической психологии: каждый имеет свое мнение и каждый видит мир со своей точки зрения и из своей культуры. И это истинный взгляд, хотя человек может ошибаться.
Декарт верил в душу и сомневался в том, что содержания его мыслей верно отражают мир, но не сомневался в достоверности того, что мыслит. Но высказал он это так, что заложил основы для скептической философии, то есть для философии сомнения. В сущности, именно он дал основания для такого презрительного понимания субъективности.
Субъект, то есть Я – безусловно есть, и Я безусловно мыслю, но то, что я мыслю, и то, как я мыслю, заслуживает только презрения. Это было основной, исходной мыслью его метода, и в силу этого должно было бы заслужить того же самого презрения и сомнения, его философию отрицали, а вот презрение и сомнение почему-то подхватили. Вот исходное рассуждение «Рассуждения о методе»:
«Наконец, принимая во внимание, что любое представление, которое мы имеем в бодрствующем состоянии, может явиться нам и во сне, не будучи действительностью, я решился представить себе, что все когда-либо приходившее мне на ум не более истинно, чем видения моих снов.
Но я тотчас обратил внимание на то, что в это самое время, когда я склонялся к мысли об иллюзорности всего на свете, было необходимо, чтобы я сам, таким образом рассуждающий, действительно существовал. И заметив, что истина Я мыслю, следовательно, я существую столь тверда и верна, что самые сумасбродные предположения скептиков не могут ее поколебать, я заключил, что могу без опасений принять ее за первый принцип искомой мною философии» (Декарт, Рассуждение, с. 268–269).
Рассуждение это слабое и уязвимое во многих своих положениях. К примеру, дикой натяжкой выглядит сомнение в том, что наши представления сомнительны, потому что могут привидеться нам и во сне. Очевидно, и настоящие деньги сразу же теряют свою покупательную способность, как только ребенок сможет их нарисовать, к примеру…
Понятно, что Декарт говорит всего лишь о толчке, который перекинул его к сомнению в действительности мира, которое впоследствии довел до предела Беркли. И сомнение во всем, что мы мыслим, можно рассматривать и самостоятельно, но все же это показатель качества самой способности рассуждать. Декарт еще только начинает, и потому в него желательно не стрелять – он играет, как умеет.
И самое главное, что умеет он логически, а не психологически. Он вдруг замечает, что сам мыслящий – Я или субъект – несомненен, и вместо того, чтобы уйти в осознавание этого, вместо того, чтобы понять, как это есть и что это, он хватает новую игрушку и превращает ее в логический знак – начало цепи рассуждений!..
Вот прямо тут, можно сказать, в руках был миг осознавания себя душой, – и бегом, бегом прочь, в поля, в песочницы, в детский сад…строить новую логику и завоевывать величие в глазах праздной и тупой толпы…
Вот так же и психологи обошлись с субъектом. Плевать на то, что слово плохое и, скорей, затемняет смысл. Оно все же имя и указующий перст, вглядись в него, шагни за, заговори о том же самом на родном и понятном языке – и можно было стать психологом…
Глава 3Субъект и его деятельность. Кавелин
О деятельности советские психологи писали много. Даже слишком. Настолько слишком, что одно упоминание психологического труда, посвященного деятельности, вызывает у выпускника психфака рвотные позывы… Безусловно, это связано с тем, что все эти психологические труды не имели отношения к психологии, а разворачивали марксистское понятие деятельности как активности субъекта по изменению окружающего мира, а через это по изменению себя…
Наблюдение это, безусловно, верное, но из него сделали, с одной стороны, догму, которую надо было лишь разжевывать и вкладывать в тупые головы пролетарских масс, а с другой – лом, которым с добавлением какой-то матери можно было взломать любую задачу психологического сообщества. К примеру, сделать докторскую или даже стать академиком. Кстати, академиком без этого стать точно было нельзя…