При этом за понятием деятельности, безусловно, есть психологическое содержание. Не такое огромное и ампирное, как его раздули в советское время, но важное и обязательное для понимания прикладника.
Кавелин пишет о деятельности задолго до того, как она стала знаменем прогресса. Поэтому он пишет кратко и просто, говоря лишь о том, что необходимо учесть, чтобы понять нравственность и нравственное поведение. Возможно, он что-то упускает, а в чем-то не прав. Но он – первый из русских психологов, кто поднял этот предмет. И поэтому его исследование деятельности, безусловно, является основанием для всей русской психологии. Его можно уточнять и, наверное, улучшать, но не признавать можно было лишь по крайней «субъективности» в том самом русском смысле предвзятости и научной нечистоплотности, что прижился у наших психологов и философов.
Кавелинскую теорию деятельности не приняли именно потому, что он разработал ее без марксизма и, в сущности, до марксистов. По крайней мере, в психологии. Но это вовсе не свидетельство ее ложности. Это всего лишь свидетельство его гениальности.
Итак, Кавелин в четвертой главе «Задач этики» сводит воедино все, что исследовал до этого: идеалы, принципы, мотивы, – чтобы объяснить, как устроена нравственная деятельность. Прежде он показывает, что нравственная деятельность есть деятельность субъективная. Как вы сейчас понимаете, не в том смысле, в каком понимают это выражение психологи, а в смысле философском: это деятельность субъекта. А субъект, если мы обратимся к философским первоистокам, в частности, к Декарту, – это деятель или то Я, что осознается мною мыслящим, когда я заглядываю в себя.
Но чтобы понять, как это Я от мышления доходит до нравственности, психологу необходимо увидеть устройство той среды, которая и обеспечивает Я возможность проливаться в мир, меняя его и воплощая себя в культуре. Кавелин, верный культурно-историческому подходу, идет к этому средоточию жизни и деятельности Я от внешних вещей, которые и были названы под именами мотивов, принципов и идеалов.
Это не значит, что они творят Я, наоборот; но через них проще прийти к пониманию Я именно потому, что они снаружи и их легче понять. Кавелин идет по очевидностям и намеренно говорит так, чтобы его услышали даже злые и опасные в то время физиологи:
«Мы видели выше, что отличие человека от остальных животных состоит в том, что он действует по осознанным мотивам, то есть вследствие побуждений, идущих от него самого, в нем заключающихся и прошедших через его сознание» (Кавелин, Задачи этики, с. 951–952).
Откуда берутся эти побуждения? Из той самой «психической среды», что окружает душу и копится как внутренняя часть культуры, ее нематериальная часть. Это он описывал еще в «Задачах психологии».
«Побуждений такого рода великое множество, и они так же разнообразны, как и источники, из которых они возникают. Всякого рода наклонности и потребности, материальные и психические, нажитые или унаследованные, созданные самим человеком или вызванные в нем, сознательно или бессознательно, внешней обстановкой, обстоятельствами и влияниями, могут, пройдя через сознание, обратиться в психические мотивы.
Мы знаем также, что между мотивами те одерживают верх, которые сильнее» (Там же, с.952).
Не надо забывать еще и о том, что пришедший к психологу человек, кроме вот такой каши из разнообразнейших желаний и потребностей, принесет и сдержанность, то есть неравномерное распределение силы своих побуждений. А это меняет суть задач, которые ему надо помочь решить. Когда он просто хочет чего-то и не может этого достичь, надо понять, какова задача, и показать ему слабость его разума, из-за которой задача и не решается. А значит, если нет сдержанности, задача психолога – обучать разум человека, помогать ему учиться думать.
Но сдержанность рождает скрытность. В итоге человек становится лживым и неровным. К примеру, научная педагогика, в отличие от народного воспитания, запрещает бить детей и интеллигентов, это запрещает и современное общественное мнение и закон вместе с карательными органами. Детей все равно бьют, без этого не получается, а значит, нельзя не бить. Просто потому, что дети проверяют родителей на искренность и делают многие вещи намеренно, чтобы понять, можно ли им верить. Это, так сказать, отрицательное доверие: сказал ударю, значит, должен ударить! И мир стал понятней. Но отрицательное доверие – это тоже доверие. И это доверие, возникающее между детьми и родителями.
Оно для ребенка – лишь продолжение отношений в песочнице, где вторгшегося в твой мир захватчика надо остановить любыми средствами, начиная с лопатки. И это естественно, как и во взаимоотношениях государств. Но посередине – между детьми и государством – естественность почему-то становится запретной. Наверное, так естественной науке было проще управлять нами, насаждая противоестественность. В итоге, родители сдерживаются и копят желание ударить ребенка.
А когда все-таки делают это, то бьют сильней, чем он заслужил, и обижают его. Сдержанный удар – совсем не то же самое, что вовремя отшлепать по попке и тут же простить, поскольку наказание уже свершилось. Естественное наказание воспринимается ребенком лишь как точное объяснение разуму, куда ходить нельзя. А вот сдерживавшийся удар, переросший в ненависть, оскорбляет и ранит душу. И все мы знаем по себе или другим, что не можем бить, потому что чувствуем: если ударю – убью! Попросту, сорвусь и ударю сильней и разрушительней, чем хотел.
Мир, в котором правит естественная Наука, запрещает бить тела и учит бить в душу…Называется это воинское искусство интеллигентностью…
Это простой пример того, как сдержанность искажает наши желания и позывы. Она, конечно, тоже оправданна, поскольку, как пишет и Кавелин, я – не единственный человек на всем земном шаре. Я вынужден учитывать других людей и их желания, и сдерживать одни побуждения и усиливать другие. Какие? Именно те, что позволят сдержать первые. К примеру, позыв к выживанию в сообществе.
«Такая необходимость одинакова в применении к мотивам, порождаемым и животными потребностями и самыми идеальными стремлениями души.
Меня мучит голод, но я вынужден сдерживать себя и не отнимать нужную мне пищу у того, кому она принадлежит; мне до смерти не хочется оторваться от работы, которая занимает и радует меня; но у меня есть дела, которыми я должен заняться, или я знаю и чувствую, что мне необходимо отдохнуть, и бросаю свою работу» (Там же).
Из побуждений рождаются цели, которые и определяют нашу деятельность.
«Если ничто сильнейшему мотиву не помешает, он получит вид цели, и станет причиною целесообразного действия» (Там же, с.953).
Кавелин еще много исследует то, как различные желания управляют этим, воздействуя на побуждения, но я опускаю эти тонкости, потому что их надо изучать в прикладной части КИ-психологии. Выделю лишь главное: в нас есть желания, которые побуждают нас к действиям. Но при этом желания эти увязаны в сложнейшую сетку, в которой исполнение одного зависит от другого. И это значит, что мы не можем прямо стремиться к тому, чего хотим, а должны соотносить это движение со множеством последствий, которые вызовем. В итоге, желаний много, а вот в цели, которые можно достигать, превращаются лишь те, которым мы это позволим.
«…у животных соображения не идут выше ближайшей потребности самосохранения и удовлетворения непосредственной нужды.
Человек, благодаря способности перерабатывать свои психические состояния в новые формы, подымается до самых далеких соображений, не имеющих с его мотивами никакой непосредственной связи, так что нужно внимательно проследить целый, иногда весьма длинный ряд выводов и заключений, чтобы открыть отношение между ними и мотивами, которыми они управляют, которые регулируют.
Соображения лежат в основании того, что мы называем идеалами» (Там же).
Как вы понимаете, это прямой урок прикладному психологу, как ему вести исследование той задачи, с которой пришел к нему человек. Проскочить мимо такого исследования значит не понять человека. А понимать человека – это главное качество, которым должен обладать психолог. Тому, как понимать другого, надо обучаться осознанно и не жалея на это труда.
И если честно, то я считаю, что в университетах пониманию этого короткого абзаца Кавелина должно быть уделено хотя бы пара семестров. Хотя в действительности настоящий прикладной психолог будет совершенствоваться в этом годами…
Глава 4Мотивы и идеалы деятельности
Соображения лежат в основе того, что мы называем идеалами… Это выражение Кавелина не так уж просто для понимания. Как и последующее разъяснение:
«Идеал есть то представление или понятие, которое связывает разрозненные мотивы в родно целое и дает им одно общее направление. Смотря по мотивам, идеалы бывают очень различны. Есть идеалы близкие, связывающие в одну группу одни наличные мотивы, – и более отдаленные, сводящие в один аккорд не одни настоящие мотивы, и те, которые являются потом» (Кавелин, Задачи этики, с. 953–954).
В чем здесь сложность? По крайней мере для меня она в том, что мое понятие об идеалах обратно сказанному: идеал служит исходной основой или движителем для множества побуждений. А Кавелин, как кажется, говорит об обратном, о том, что имеются разрозненные побуждения, из которых и рождается нечто их связывающее, что мы и называем идеалом.
Это не так, уже в следующих строках Кавелин скажет:
«Есть идеалы личные, индивидуальные, дающие мотивам строй в интересах только данного индивидуального лица, и более или менее общие, когда они отвечают интересам какой-нибудь группы людей – фамилии, племени, местного общества, сословия, народа, государства, всего человеческого рода. По свойству мысли подыматься по лестнице обобщений до самых высших отвлеченностей, каждый идеал, как бы он ни был узок и тесен, стремится подыскать для себя общие основания, оправдаться общими соображениями и тем постепенно обобщается» (Там же, с.954).