ожил с себя полномочия, — что можно было понять, — и уехал домой, оставив Боливару Перу для завоевания. К сожалению, она уже была у него в руках. Всё, что Ламару было необходимо, — это немного войск, чтобы избавиться от небольшой армии роялистов. Ламару не было нужно, чтобы Перу потеряла Гуаякиль — это всё равно никому не принесло никакой пользы.
Боливар становился бездеятельным, когда сталкивался с проблемами из двух разных областей, он не знал, какой путь ему выбрать. Поэтому не делал ничего.
Превосходящий любого другого генерала в истории храбростью на поле битвы, в Андах или в бурных реках, он, в действительности, не имел храбрости, необходимой для того, чтобы доверять людям, уступающим ему в уме, и поддерживать их, когда они совершают свои часто шокирующие промахи. Он страшился их промахов. Поэтому, не осмеливался отпустить с привязи множество своих гончих, которые только и ждали приказов.
Он умел вести людей за собой, умел создавать у людей великолепное настроение, заставлять людей сражаться и отдавать свои жизни после таких лишений, с которыми не сталкивалась ни одна армия в мире ни до, ни после этого. Но он не умел использовать людей, даже когда они умоляли его об этом.
Это устрашающий уровень храбрости — использовать людей, о которых вы знаете, что они могут быть жестокими, порочными и некомпетентными. Он не боялся того, что они когда-либо станут враждебными по отношению к нему. Он был шокирован только тогда, когда они, в конце концов, сделали это. Но ведь он защищал «народ» от власти, данной людям сомнительной компетентности. Поэтому он никогда, в действительности, не использовал никого, кроме трёх или четырёх генералов, обладающих мягким характером и невероятно выдающимися способностями. А остальным он отказывал во власти. Это было весьма заботливо по отношению к какому-то туманному «народу», но, в действительности, очень плохо для общего блага. Вот что было настоящей причиной его смерти.
Нет, Боливар был театром. Это всё было театром. Невозможно совершать такие ошибки и всё ещё притворяться, что думаешь о жизни, как о жизни — действительной и полнокровной. Реальные люди и реальная жизнь полны опасностей, насилия, живой действительности; раны болят, а голод — это само отчаяние, особенно если вы видите, как это происходит с тем, кого вы любите.
Этот мощнейший актёр, опирающийся на свой фантастический потенциал, допустил ошибку, посчитав, что тема независимости и его собственная выдающаяся роль на этой сцене достаточны, чтобы наполнить интересом каждый час работы и страданий людей, достаточны, чтобы покупать им хлеб, оплачивать их шлюх, стрелять любовников их жен, перевязывать их раны или даже сделать их обременённые тяготами жизни достаточно яркими, чтобы заставить их захотеть прожить их.
Нет, к несчастью. Боливар был единственным актёром на этой сцене, и никакой другой человек в мире не был для него реален.
И вот он умер. Они любили его. Но они тоже были на сцене, где они умирали по его сценарию свободы или по сценарию Руссо, но у них не было сценария для их собственных настоящих жизней.
Он был величайшим полководцем во всей истории, если учесть те препятствия и земли, через которые он прошёл в своих сражениях, и тех людей, которых он встретил.
Но он потерпел полное поражение и привел к полному поражению своих друзей.
при этом он был одним из величайших людей, живших тогда на свете. Так что, это показывает, насколько ничтожны должны быть остальные, кто занимает положение лидеров среди людей.
МАНУЭЛА САЕНС
Трагедия Мануэлы Саенс, возлюбленной Боливара, состояла в том, что Боливар никогда не находил ей применения, никогда, в действительности, не делил с ней власть, никогда ни защищал её, ни ценил её высоко.
Она была умной, эффектной женщиной, обладающей фантастической верностью, одарённостью и выдающимся «чутьём», способная сослужить великую службу и доставить громадное удовлетворение. И только её способность приносить удовлетворение и была использована и то от случая к случаю и даже бесчестно.
прежде всего, Боливар так никогда на ней и не женился. Он никогда ни на ком не женился. Это создавало брешь фантастических размеров в любой защите — которую она когда-либо могла создать — от своих или его врагов, которых была тьма. Таким образом, первой её ошибкой было то, что она не сумела каким-либо способом стать его женой.
У неё был отчуждённый муж, которому её, в сущности, продали, и она допустила, чтобы это косвенным путём разрушило её жизнь.
Она была слишком самоотверженной, чтобы сохранять реальность в своих очень хитрых интригах.
Для решения этой проблемы с женитьбой она могла бы изобрести сколько угодно способов.
У неё была прочная дружба со всеми его доверенными советниками, даже с его старым учителем. И всё же она ничего не устроила для себя.
Она была бесконечно преданной, совершенно выдающейся, но абсолютно неспособной на деле осуществить что-либо определённое.
Она нарушала формулу Могущества в том, что не осознавала, что оно у неё есть.
Мануэла столкнулась с мужчиной, с которым трудно было иметь дело. И она не обладала достаточными знаниями, чтобы сделать свой двор эффективным. Она его создала. Но она не знала, что с ним делать.
Самой смертельной её ошибкой было то, что она не привела Сантандера, главного врага Боливара, к краху. Это стоило ей всего того, что у неё было перед кончиной и после смерти Боливара. В течение долгого времени она знала, что Сантандера надо убить. Она говорила это или писала об этом каждые несколько дней. И всё же она ни разу не обещала какому-нибудь молодому офицеру приятную ночь или пригоршню золота за то, чтобы это осуществить — и это в те времена, когда дуэли были в моде. Это всё равно что стоять и обсуждать, что необходимо застрелить хорошо видимого волка, который пожирает в саду цыплят и, даже держать ружьё и ни разу не поднять его, тогда как твои цыплята пропадают из года в год.
На земле, переполненной священниками, она так и не «приручила» какого-нибудь священника, чтобы осуществить свои цели.
Она была фантастическим разведчиком. Но она снабжала своими данными человека, который не мог предпринимать никаких действий, чтобы защитить себя или своих друзей, который мог только эффектно сражаться. Она не понимала этого, а также не взяла на себя обязанности шефа тайной полиции. Её ошибкой было ждать, когда её попросят, когда её попросят прийти к нему и начать действовать. Она добровольно стала его лучшим политическим тайным агентом. Поэтому ей следовало принять на себя и дополнительные роли.
Она следила за его перепиской, была в дружеских отношениях с его секретарями. И при этом она ни разу не выпросила, не подделала, не выкрала ни одного документа, чтобы отделаться от врагов, предоставляя его либо Боливару, либо своему двору. А там, где этика была на таком низком уровне, это было фатально.
Она открыто полемизировала и яростно, как в битве, сражалась с окружавшим её сбродом.
В её распоряжении были огромные суммы денег. На земле продажных индейцев она никогда не потратила ни гроша, чтобы подкупить какого-нибудь громилу или хотя бы достать надёжную улику.
Когда ей было достаточно просто открыть рот, чтобы получить любое конфискованное у роялистов поместье, она начала судебный процесс по вопросу законно принадлежащего ей наследства и так и не выиграла его, а другой выиграла, но так ничего и не получила.
Они жили на границе зыбучих песков. А она так и не купила ни доски, ни веревки.
Увлечённая великолепием происходящего, полностью преданная делу, являвшаяся способным и грозным противником, она не предпринимала никаких действий.
Она ждала, чтобы её позвали к нему, даже когда он умирал изгнанным.
Его господство над нею, никогда не подчинявшейся никому другому, было слишком неограниченным! для выживания их обоих.
Ошибки, которые ей приписывали (на которые в то время указывали как на её капризы и притворство), не были её упущениями. Они лишь делали её интересной. Они были далеко не смертельными.
Она не была настолько безжалостной, чтобы возместить недостаток его безжалостности и настолько предусмотрительной, чтобы возместить недостаток его предусмотрительности.
Пути, доступные ей для приобретения состояния и для действий, были свободными от преград. Дорога, простирающаяся до горизонта.
Она храбро сражалась, но просто не предпринимала никаких действий.
Она была актрисой лишь для театра.
И из-за этого она умерла. И позволила Боливару умереть из-за этого.
Мануэла ни разу не огляделась и не сказала: «Послушайте, дела не должны идти настолько неправильно. У моего милого — пол континента, а его войска преданы и мне, И всё же эта женщина запустила в нас гнилым помидором!»
Ни разу Мануэла не сказала врачу Боливара, который по слухам был её любовником: «Скажите этому человеку, что он не выживет, если я не буду подле него и твердите это ему, пока он в это не поверит, или у нас будет другой врач».
Перед ней был. весь мир. Тогда как Теодора, жена константинопольского императора Юстиниана I, простая циркачка и шлюха, управляла жёстче своего мужа за его спиной — Мануэла ни разу не принесла бушель золота, чтобы Боливар отдал его своим солдатам, которые ничего не получали, сказав при этом: «Просто нашла, милый» — на его: «Откуда, чёрт возьми…?», после того, как кто-то предприимчивый из её собственного окружения или её друзей-офицеров требовал бы выкуп за то, чтобы выпустить из тюрьмы пленных роялистов. Она ни разу не отдала дочь какого-нибудь ропщущего против неё семейства солдатам-неграм и не спросила затем: «Ну, какое слишком разговорчивое семейство следующее?»
Она даже имела звание полковника, но пользовалась им лишь потому, что днём носила мужскую одежду. Это была жестокая, безжалостная страна, а не детский сад.
Так что Мануэла, не имевшая ни гроша и будучи непредусмотрительной, умерла нелегкой смертью, в нищете, изгнанная врагами и покинутая друзьями.