Шутка сказать! Легче извлечь слово из уст глухонемого, чем из этого Мастона! Общее раздражение и волнение возросли до того, что нашлось несколько практичных людей, вспомнивших о средних веках и предложивших, в виду такого исключительного обстоятельства, прибегнуть к пытке, делающей разговорчивым самого упорного молчальника. Положим, это жестоко, но ведь дело шло, говорили эти люди, о спасении не одного, двух человек, а всего человечества.
Но что годилось в средние века, то не может повториться в наш так называемый гуманный, просвещеннный век, ознаменованный изобретением магазинных ружей, разрывных пуль и всяких взрывчатых веществ, до мели-мелонита включительно… И в виду того, что Мастону не грозила опасность подвергнуться участи средневековых узников, оставалась надежда на то, что он сам, наконец, поймет свою ответственность и скажет то, чего от него требовали, или же, что какой-нибудь неожиданный случай так или иначе раскроет тайну.
Глава XIIIВ которой Мастон дает ряд иронических ответов
А между тем время шло, и с ним вместе подвигалась, вероятно, и работа Барбикена и капитана Николя!
Удивительно было одно: как могло случиться, что операция, требовавшая обширной мастерской, огромных печей и вообще всех приспособлений для сооружения гигантских размеров пушки и ядра, оставалась до последней минуты незамеченной и не открытой? Не могли же со всем этим справиться только два человека: очевидно, здесь нужны были сотни рабочих рук! Где, в какой части Старого или Нового Света Барбикен и Николь могли найти столь таинственный уголок, что об их действиях до сих пор не знал даже никто из соседей? Не высадились ли они на каком-нибудь необитаемом острове Тихого океана? Но нет — и этого быть не могло; в наши дни таких островов больше нет: все заняты англичанами. Разве только новоиспеченному акционерному обществу посчастливилось открыть какой-нибудь новый, незамеченный. Ведь нельзя же было, в самом деле, допустить мысль, что Барбикен и его товарищ забрались для своих работ на Северный полюс!
Так или иначе, но искать председателя Пушечного клуба и его соучастника было делом совершенно безнадежным. К тому же в записной книжке Мастона было ясно обозначено, что выстрел должен был произойти близ экватора, а там, как известно, имеются страны если и не заселенные, то во всяком случае годные для заселения. Очевидно, это не могло быть ни в Америке, то-есть ни в Перу, ни в Бразилии, — ни на Зондских островах, ни на Суматре, Борнео, Целебесе, ни в Новой Гвинее. Будь что-нибудь там замечено, державы давно были бы уже осведомлены об этом. Не могли подобного рода работы пройти незамеченными и в Африке, в стране великих озер, перерезанной экватором. Оставались, правда, еще Маледивские острова в Индийском океане, острова Адмиралтейства, Джильберта, Рождества, Галапагос в Тихом океане, Сан-Педро в Атлантическом. Но там повсюду были наведены справки, не давшие никакого результата, кроме отрицательного.
Интересно, однако, что думал обо всем этом Алкид Пьердё? Его пылкая голова не переставала измышлять и соображать всевозможные последствия этого предприятия. Если капитану Николю удалось изобрести взрывчатое вещество, в три-четыре тысячи раз сильнее всех веществ подобного рода, существовавших доселе, и в пять с половиною тысяч раз сильнее старого пороха, употреблявшегося нашими предками, то это было бы крайне удивительно, но не невозможно. Наука идет вперед по этому пути большими шагами и кто знает, что еще выдумают в будущем. Да, наконец, самое перемещение земной оси посредством выстрела было далеко не такого рода предприятием, чтобы оно могло привести французского инженера в ужас.
«Ясно, президент Барбикен, — рассуждал Алкид сам с собою, — что Земля реагирует на все удары, происходящие на ее поверхности. Стреляют ли из ружей или из пушки, падает ли на Землю ядро или сотни их, протягиваю я руки или просто хожу, или даже кровяной шарик движется в моих артериях — все, решительно все, малейшее движение на поверхности Земли производит на нее действие, иногда более сильное, иногда неуловимое. А потому, очевидно, и машина, сооружаемая членами Пушечного клуба, произведет толчок. Но вот вопрос: будет ли он настолько силен, чтобы повернуть земной шар? Судя по вычислениям этого дьявола Мастона, чего доброго, так и есть!»
Но как бы Алкид ни бранил Мастона, — в душе, как инженер, он не мог не восторгаться его гениальными математическими вычислениями. Конечно, они были понятны только избранным, но французский инженер принадлежал к числу этих немногих счастливцев: он читал алгебру, как легкую журнальную статью, и это чтение доставляло ему истинное удовольствие.
Но если выстрел удастся, сколько катастроф и бедствий будет следствием такого успеха! Вообще Пьердё полагал, что произойдут гораздо большие бедствия, чем предполагали многие.
«Если б еще можно было надеяться на то, что проклятый порох, изобретенный Николем, окажется меньшей силы, чем рассчитывали, выпущенное ядро могло бы упасть на Землю и при падении дать обратный толчок; тогда земной шар осядет на свое место сравнительно довольно скоро. Впрочем, дело и тогда не обойдется, конечно, без многих бедствий, но они не будут так велики, как теперь, и во всяком случае поправимы!»
Так рассуждал Пьердё, и в его рассуждениях было много горькой правды, чем, конечно, не замедлили воспользоваться газеты. По обыкновению они опять забили в набат и еще больше увеличили страх и без того напуганной публики.
Подобные обстоятельства делали положение Мастона все более критическим, и миссис Скорбит трепетала за участь своего друга. Действительно, он легко мог сделаться жертвой всемирной мести. Возможно, что теперь ей и самой приходило сильное желание, чтобы он сказал то слово, которое он так упорно отказывался произнести; но она боялась и заикнуться ему об этом и хорошо делала. Это значило бы получить категорический отказ и серьезно рассердить своего друга. Дошло до того, что стало почти невозможно сдерживать народное раздражение даже в Балтиморе, где все-таки имелась еще кое-какая надежда, что узник заговорит. Тревога, раздуваемая газетами и телеграммами, с каждым днем все увеличивалась. Однако непоколебимый ученый продолжал настойчиво хранить молчание, отлично сознавая, что, поступи он иначе, Барбикен и капитан Николь будут схвачены.
Что бы ни говорили, а в этой борьбе одного человека с целым миром было что-то величественное. Нечего и говорить, насколько Мастон вырос в глазах миссис Скорбит и во мнении членов Пушечного клуба. Старые бравые артиллеристы упорно стояли за предприятие Барбикена и Ко. Секретарь клуба достиг такой известности, что уже многие писали ему с целью получить его автограф, как часто бывает с людьми, совершившими какое-нибудь выдающееся преступление.
Но, хотя это и было величественно, такое положение вещей день ото дня становилось опаснее. У ворот балтиморской тюрьмы день и ночь толпился народ, слышались крики, проклятия и требования выдачи Мастона, чтобы расправиться с ним без церемонии на месте. Полиция с ужасом видела приближение минуты, когда она уже не в силах будет сдержать народное волнение и защитить заключенного.
Желая дать удовлетворение массам и дипломатическим представителям европейских держав, Вашингтонское правительство решилось, наконец, предать Мастона уголовному суду.
Присяжные заседатели, поддавшиеся уже общей панике, «не заставят себя просить и живо покончат с этим делом», — говорил Алкид Пьердё, почувствовавший в конце концов нечто в роде благоговения к математику за его упорную энергию и решимость не выдавать товарищей.
5 сентября председатель следственной комиссии лично явился в камеру, занимаемую Мастоном.
Миссис Скорбит, по ее настоятельной просьбе, получила разрешение присутствовать при допросе. Очевидно, надеялись, что ее влияние на упрямого математика возьмет верх и заставит его в последнюю минуту открыть то, чего от него так тщетно добивались.
— Не сдастся, так там увидим, что делать! — говорили некоторые из более дальновидных членов комиссии. — В сущности, какой толк выйдет, если мы даже и повесим Мастона: ведь катастрофы этим не предотвратить!
Итак, 5 сентября в 11 часов утра Мастон очутился в присутствии председателя следственной комиссии и Еванжелины Скорбит.
Разговор был несложен: председателем было задано несколько довольно резких вопросов, на что последовало столько же спокойных ответов мистера Мастона.
И кто бы мог вообразить, что наиболее спокойным и уравновешенным собеседником окажется горячий, вспыльчивый математик?
— В последний раз спрашиваю вас: хотите вы отвечать или нет?.. — спросил Престис.
— На что и по поводу чего?.. — в свою очередь спросил Мастон ироническим тоном.
— По поводу места, где скрывается ваш товарищ Барбикен.
— Я уж раз сто ответил вам на этот вопрос.
— Так повторите ваш ответ в сто первый раз!
— Он находится в данную минуту там, откуда должен произойти выстрел.
— А где этот выстрел будет произведен?
— Там, где находится мой товарищ Барбикен.
— Берегитесь, Мастон!
— Чего именно?
— Последствий вашего запирательства, в результате чего…
— Вы не узнаете того, чего не имеете право знать.
— Мы? Не имеем права знать?! Мы должны узнать!
— Не разделяю вашего мнения.
— Мы привлечем вас к уголовной ответственности!
— Сделайте одолжение.
— И суд осудит вас!
— Это дело присяжных.
— И как только приговор будет произнесен, он немедленно будет приведен в исполнение.
— Пожалуйста, не стесняйтесь.
— О, дорогой Мастон!.. — робко решилась заметить миссис Скорбит, сердце которой невольно сжалось при последних словах председателя комиссии.
— О, миссис Скорбит!.. — с упреком произнес Мастон.
Еванжелина опустила голову и замолчала.
— А угодно вам узнать, каков будет этот приговор? — продолжал допрашивать председатель следственной комиссии.