Луиза повернула голову и улыбнулась говорящему, не сразу поняв, что это Джованни Виченцо – ее спаситель.
Он держал в руках кисти и делал быстрые мазки на холсте.
– Не шевелитесь, прошу вас! – воскликнул он. – Портрет еще не завершен.
– Чей портрет? – машинально спросила Луиза.
– Инфанты Маргариты, – улыбнулся он.
– Тогда попросите ее замереть, – сказала Луиза, отвернувшись.
– А я и попросил ее об одолжении, – сказал он, сделав еще несколько мазков. – Итак, мы говорили о том, что отличительной особенностью работ Тьеполо является мерцающий колорит оттенков и эмоциональная насыщенность жестов.
– А еще о том, что вы, Джованни, передаете не только внешнее сходство, но и внутренний мир своих персонажей, – сказал пожилой господин, заглядывая художнику через плечо. – Вижу, вы вновь решили поупражняться с тягучим пространством, не похожим на реальность.
– Да. Ревущая морская волна не имеет ничего общего со спокойной реальностью озера Комо, – проговорил Джованни. – Вы согласны, Луиза?
Она медленно повернула голову и, пристально посмотрев в его карие глаза, сказала:
– Да.
– Чудесно! – воскликнул он. – Хотите увидеть портрет?
Луиза поднялась и тут же опустилась в кресло, прошептав:
– Как вы сумели за столь короткое время создать этот шедевр?
– Это вовсе не шедевр, – усмехнулся он. – До великого Веронезе мне еще далеко, как впрочем и до всемирной славы, которая приходит лишь тогда, когда человек покидает бренный мир. Я намерен задержаться здесь… Я должен еще показать вам заколдованный город. Хотите прогуляться?
– Да, – ответила она.
Он протянул ей руку и повел за собой по длинному коридору, стены которого были украшены картинами и портретами. У Луизы закружилась голова от сверкающей роскоши нарядов и пугающего великолепия. Ей захотелось промчаться мимо картин и распахнуть дверь в прохладную июньскую ночь.
Словно угадав ее мысли, Джованни едва коснулся золоченой рамы одного из полотен и жестом пригласил Луизу на выход. Она шагнула в темную пустоту открывшегося пространства. Ночная прохлада легла ей на плечи тонким покрывалом. Луиза подняла лицо к небу и прикрыла глаза. Несколько минут она стояли молча, вслушиваясь в шелест ветра и пронзительное пение цикад.
– Вы слышите стихи? – спросил Джованни. Луиза кивнула. Ей не хотелось говорить. Ей было сладостно молчать и слушать звуки вечности, зная, что за всем происходящим внимательно наблюдает высокомерная Луна. Луиза увидела, как с гор спускаются причудливые тени и, почувствовав странный озноб во всем теле, прошептала:
– Тень моя за Вами следует,
Хоть не следует, не следует
Ей сочувствия просить,
Ей всю жизнь лишь тенью быть…
– Вы не боитесь превратиться в тень? – спросил Джованни.
– Нет, – глядя мимо него, ответила Луиза. – Когда-нибудь мы все станем тенями… тенями прошлого, до которого нашим потомкам не будет никакого дела.
– Верно, – усмехнулся он. – Какое вам дело до Вероники, которая стала тенью, загадкой, мечтой…
– Вашей мечтой? – спросила Луиза с интересом глянув на Джованни. Он снял свой смешной берет, растрепал волнистые волосы, закрыл глаза и нараспев проговорил:
– Вероника Скортезе – мечта любого мужчины, попавшего на виллу Сьюдад Энкантада.
Где-то вдали захлопали крыльями разбуженные птицы. Порыв ветра пригнул к земле молодые деревца, луна спряталась за рваную завесу облаков, а тени стали видны отчетливей.
Луизе показалось, что это не тени, люди, живые, реальные, занятые своими делами. Ей почудилось, что она слышит их голоса, а, прислушавшись, поняла, что это звучат в ночной прохладе стихи. Стихи для нее. Её стихи…
Мне ли петь тебе песни, мой свет,
Коль не вместе с тобой столько лет
Коль не ведаешь, как я живу,
И не знаешь про злую молву,
И не хочешь навстречу шагнуть,
И в глаза мне без страха взглянуть,
И прогнать одиночество прочь,
Пожалеть, защитить и помочь?
Мне ль не прятать усмешку свою,
Когда ложь, как водицу, я пью?
О том, что это ее стихи, Луиза поймет много позже, когда будет слушать цыганский танец и повторять: до, ре, ми, ре, до… А пока она вслушивалась в звуки ночи, наблюдала за странными гигантскими тенями и мечтала, чтобы эта ночь длилась вечно.
– Хотите, чтобы утро не наступало? – тронув ее за руку, спросил Джованни. От неожиданности Луиза вздрогнула и выпалила:
– Да, нет, не знаю, не уверена, да, но…
Джованни улыбнулся и поманил ее туда, где тени были более отчетливыми.
– Ничего не бойтесь, – долетело до ее слуха.
– А я и не… – Луиза не договорила, увидев прямо перед собой царственную особу в пышном одеянии. Дама прошла между ними, одарив Луизу недоброжелательным взглядом.
– Если вы были внимательной, когда мы шли по галерее, то сможете уловить поразительное сходство обитателей сада теней с их портретами.
– Вы хотите сказать, что… – Луиза вновь не договорила. Дама постучала веером по ее плечу и строго сказала:
– Не задавайте глупых вопросов, милочка. Радуйтесь тому, что обитатели Сьюдад Энкантада позволили вам нарушить их уединение и дали вам возможность услышать вечность.
– Благодарю, – прошептала Луиза, не совсем понимая, о чем идет речь. Она с надеждой глянула на Джованни, но он показался ей таким же далеким и нереальным, как царственная дама в роскошном наряде.
Вышедшая из-за туч луна, залила сад серебряным светом. Привратники вынесли факелы и равномерно расставили их вдоль дорожек. Очерченное светом пространство напомнило Луизе театральную сцену, на которой разыгрывалось действо.
– Хотите шагнуть туда? – заговорщическим тоном спросил Джованни.
– Нет, – покачала головой Луиза. – Предпочитаю остаться здесь, в зрительном зале.
– Воля ваша, – сказал он и, шагнув в свет, крикнул:
– Ну же, Луиза, не робейте. Раз в жизни стоит испытать это чувство, чтобы понимать разницу между светом и тьмою.
Луиза хотела сказать, что разница между тьмой и светом прекрасно известна даже малышу, но вдруг поняла, что он говорит о другом. Здесь все другое: другая реальность, другой воздух, другая жизнь и даже время движется не вперед, а назад, растекаясь по древу познания янтарной смолой.
– Ничего не бойтесь, – проговорила Луиза и улыбнулась. – А я и не…
Она глубоко вздохнула и сделал шаг…
Ярко освещенная софитами сцена по-особому пахла сосновой смолой. Актеры еще не отшлифовали новые доски каблуками и подошвами своих туфель. Луизе первой довелось ступить на обновленный помост, чтобы услышать музыку вечности.
– Вы опять о своем, – пожурил ее режиссер. – Вечность – это что-то неопределенное, о чем мы доподлинно не ведаем. Нам важнее сегодняшняя реальность, переживания современных людей, страсти, интриги, сплетни, если хотите. Дайте нам товар, который понравится народу. Упакуйте его в яркую обертку, и тогда вам обеспечен успех.
– О, нет! – воскликнула Луиза. – Прошу вас не говорить со мной о повседневности. Мне так хочется показать людям, что есть другая жизнь, другая реальность, другая…
– Да кому нужны ваши фантазии?
– Вам, господин Умберто. Иначе, зачем вы пригласили меня к себе? – скрестив на груди руки, спросила Луиза.
– Я пригласил вас, чтобы… – строгим тоном проговорил он и для пущей убедительности нахмурился. – Чтобы…
Он посмотрел на нее и улыбнулся.
– Луиза, вы замечательная, удивительная женщина. Вы можете то, чего не могут другие. В вас какая-то внутренняя сила, стержень, огонь. Да-да, вы, Луиза – факел, освещающий дорогу во тьме. Долой пошлость и сиюминутность, решил я и позвал вас. Думаю, что наш союз будет долгим, прочным и плодотворным.
– Вы хотите сказать…
– Что вы, дорогая моя Луиза Мацони, тот человек, которого я так долго искал. Искал, отчаявшись найти, разуверившись, потеряв надежду, – крепко сжав ее руки в своих, проговорил он. – Когда я сказал себе: «Паоло, ты никогда не осуществишь задуманного», появились вы, Луиза Мацони – Ла Фениче – мой Феникс, возродивший из пепла мою мечту!
– Ла Фениче, – задумчиво проговорила Луиза, – так назывался, сгоревший в 1773 году оперный театр в Венеции.
– Верно! – воскликнул Паоло Умберто. – Но верно так же и то, что потом театр был восстановлен, и сам Верди написал для него оперы «Риголетто» и «Травиата».
– Осмелюсь напомнить вам, господин Умберто, что в 1996 году Ла Фениче вновь сгорел и до сих пор еще не восстановлен, – назидательным тоном сказала Луиза.
– Я в курсе, – улыбнулся режиссер. – Я даже знаю, почему до сих пор не начаты восстановительные работы.
– Почему? – поинтересовалась Луиза.
– Да потому, что под фундаментом театра обнаружены средневековые постройки! – сообщил он. – Но, если честно, то меня больше интересует ваш фундамент, милая Луиза Ла Фениче.
– Или моя фундаментальность? – улыбнулась она.
– Ваша лояльность, ваше желание сотрудничать со мной, – поцеловав ей руку, сказал Паоло Умберто. – Создайте шедевр для нашего театра Ла Фениче.
– Мне необходимо подумать над вашим предложением, – проговорила Луиза, пытаясь высвободить руку.
– Я не отпущу вас ни за что, – категоричным тоном заявил режиссер. – Думайте здесь при свете софитов, стоя на пахнущей смолой сцене. И помните, дорогая, что эти мгновения никогда уже не повторятся.
– Ни одно из мгновений нашей жизни не повторяется, господин Умберто, – с грустью сказала Луиза. – Помните, при первой нашей встрече вы сказали, что не стоит озвучивать сразу все свои мысли, чтобы они не улетели в воздух?
– Я всегда так говорю, – улыбнулся он. – Вы не согласны со мной?
– Может ли улететь в воздух то, чего нет? – ответила она вопросом на вопрос. Он рассмеялся.
– Вы правы. В пустоте может растворяться лишь пустота. Форму может обрести лишь то, что имеет смысл. «Вначале было Слово»… Верно, верно… чтобы мои мысли материализовались, нужно говорить! Вы поможете мне осуществить мою мечту?