Вопрос застал донью Ромеру врасплох. Она всплеснула руками, забормотала что-то невнятное и побежала вниз по лестнице. Мария перегнулась через перила, но тут же отшатнулась. Блеск золота, о котором она забыла во время болезни, напугал ее. На фоне этой помпезности она выглядела жалкой простушкой даже в таком изысканном кружевном наряде.
– Зачем я здесь? – простонала Мария, бросившись ничком на кровать. – Почему я не умерла?
– Глупо думать о смерти, когда Всевышний даровал вам жизнь, – проговорил доктор, вошедший в комнату.
Мария поднялась, вытерла слезы и попыталась улыбнуться.
– Доброе утро, – сказал доктор, пощупав ее пульс. – О, вы в полном порядке. Поздравляю с выздоровлением. Наши совместные усилия не прошли даром. Вам следует немного погулять по саду. Свежий воздух подрумянит ваши щечки, и тогда ваша красота…
– О, прошу вас, не говорите об этом, – взмолилась Мария. – Я – простая девушка, волею судьбы попавшая в такую роскошь, от которой чуть не умерла. Я не знаю, что делать.
– Привыкните, – усмехнулся эскулап. – К роскоши быстро привыкают. Скоро вы будете смотреть на все вокруг с таким же равнодушием, как и все остальные.
– Как и все, – машинально повторила Мария, проведя рукой по тонким кружевам.
– Вам очень идет наряд невесты, – улыбнулся доктор. – Вы готовитесь к венчанию?
– Нет, – усмехнулась Мария. – Как утверждает донья Ромера, мы с господином Бернини уже обвенчались.
– Вот как, простите, я не знал. Примите мои поздравления, – смущенно проговорил он, целуя руку Марии. – Мне пора. Я навещу вас дня через три – четыре…
Доктор поспешно вышел, плотно прикрыв за собою дверь. Мария подошла к окну и посмотрела вниз. Небольшой зеленый сад с аккуратными дорожками был устроен с такой любовью, что Марии захотелось немедленно попасть туда. Она сбежала по лестнице и зашагала по шуршащей под ногами гальке.
Каждый уголок сада таил в себе что-то особенное. В одном месте росли удивительные цветы с пряным ароматом, в другом – кустарники в форме животных и птиц, в третьем находились небольшие прудики с разноцветными рыбками, в четвертом среди деревьев с пурпурными цветами стояла скамейка. Мария присела на нее, посмотрела на пурпурные цветы сквозь которые едва просвечивала зелень листьев, и с тоской подумала о Венеции.
– Когда я смогу вернуться в свой маленький плавучий город? Почему я вдруг так сильно затосковала по его узким улочкам, по белью, полощущемуся на ветру, по крикам торговцев, мусору базарной площади и даже… даже по разбитому стеклу?
Мария закрыла глаза и запрокинула голову. Так ей было легче восстанавливать в памяти самые потаенные уголки, где ей довелось побывать.
– Мария, Мария, Мария, – пели гондольеры, проплывающие мимо.
– Санта Лючия, – пели другие.
А в промежутках между их пением звучал голос колокола с колокольни Сан Марко. Многозвучие сменило беззвучие пустоты и потребность принять все, как неизбежность. Неизбежность – неизбежно. Не избежать. Не убежать никуда. Значит, не стоит противиться. Надо принять все, как должное. Надо плыть по течению. По течению дней, лет, столетий…
– Плыву, – прошептала Мария. – Плыву по небосводу, заглядывая в воду, где звезды отражаются, и где не искажаются обычные черты, где мы с тобой на «ты». Хотя прекрасно знаю я, что это лишь мечты…
Донато Бернини появился в Риме лишь через несколько месяцев. Мария успела привыкнуть к своему одиночеству. Оно стало неотъемлемой частью ее бытия и нравилось ей все больше и больше. Она могла часами бродить по саду и думать, думать, думать, зная, что никто из слуг не посмеет потревожить ее, нарушить ее раздумий. Донато Бернини посмел. Но он не был слугой. Он был господином, хозяином дома-дворца, в котором жила Мария, повелителем, властелином ее судьбы.
Мария сидела на своей любимой скамье с закрытыми глазами и мечтала. Донато подошел очень тихо, закрыл ей глаза ладонями, поцеловал в лоб.
– Донато, – прижав свои руки к его рукам, прошептала Мария. – До-на-то!
– Салют, Мария, – воскликнул он, усаживаясь рядом с ней на скамью. Она повернула голову, внимательно посмотрела на его демонический профиль и спросила:
– Надолго?
– На пару дней. Дела.
– Де-ла, – повторила она, тяжело вздохнула и отвернулась.
Он расценил этот жест по-своему. Прижал к губам ее руку и зашептал:
– Не сердись, Мария. Я бы остался у твоих ног навеки, но я не имею права. Я – известный режиссер, великий режиссер Донато Бернини, владелец самого лучшего оперного театра Ла Фениче должен быть в Венеции…
Мария вздрогнула.
– А я? Почему я не могу быть в Венеции вместе с тобой?
– Потому что ты нужна мне здесь, в Риме, – строго сказал он и поднялся. – Мария, ты должна меня понять… Я прошу тебя понять меня, – сказал он так нежно, что у нее похолодело внутри.
Она думала, что за этой нежностью скрывается агрессия, страх, безысходность.
Мария ошибалась, нежность Донато Бернини была настоящей. Он умело прятал ее ото всех, маскировал агрессией. Только с Марией он мог дать волю своим человеческим чувствам, которые еще теплились в его душе, теряющей свою воздушность. Бездушие уже стояло напротив него…
– Мария, – простонал Донато, сел на скамью, уронил голову ей на колени и разрыдался.
Вначале она не знала, что делать, а потом провела рукой по вздрагивающей спине, по волосам и зашептала:
– Люблю, люблю, люблю…
Ее шепот и нежные прикосновения успокоили великого режиссера, позволили ему вновь стать простым человеком, веселым мальчишкой, готовым на безрассудства.
– Бежим, – резко поднявшись, скомандовал он и увлек удивленную Марию за собой…
Бернини уехал лишь через десять дней, когда пришло письмо из театра.
– Прости, что покидаю тебя, – сказал он, прощаясь. – Я вернусь, как только представится возможность. Я постараюсь, чтобы такая возможность появилась завтра.
– До завтра, – шепнула Мария.
Он смог приехать через десять месяцев, когда получил сообщение о рождении сына.
– Я назвала его Лучано, – сказала Мария, показывая младенца.
– Удивительное имя, – похвалил ее Донато. – Ты хочешь сказать, что это мой сын?
Мария нахмурилась:
– А чей?
Донато прошелся по комнате, сел в кресло, закинул ногу на ногу, обхватил колени руками, сверкнул глазами и приказал:
– Поклянись, что это мой ребенок.
– И не подумаю, – гордо вскинув голову, сказала она. – Если тебе недостаточно того, что я три года живу здесь, как в тюрьме, то мои клятвы тем более не убедят тебя ни в чем.
– К тебе в дом мог придти кто угодно, – продолжая жечь ее взглядом, сказал Донато.
– Спроси у прислуги, кто приходил ко мне?
– Они скажут все, что ты им приказала. Ты их подкупила.
– Чем?
– Деньгами.
– Теми, которых у меня нет?
Донато сдался. Он поднялся, обнял Марию и в приступе нежности признался, что она никогда не сможет стать его законной женой, потому что он давно женат на Лютиции Доницетти. У них нет и не может быть детей, потому что их брак всего лишь театральный фарс. О разводе не может быть и речи, слишком многое поставлено на карту. Расставаться с Марией он тоже не желает, потому что по-настоящему любит ее. Она – его муза, его Феникс – Ла Фениче. Он написал завещание, по которому большая часть его состояния останется ей.
– Мне ничего не надо. Единственное, о чем я смею просить тебя – дай свое имя нашему сыну. Признай его наследником, – упав к ногам Донато, простонала Мария.
Он согласился. Ребенка крестили в базилике Святой Сабины. Недолгое путешествие по реке Тибр, петляющей по Риму, стало для Марии спасительным воспоминанием во время долгих лет одиночества…
Приезды Донато можно было сосчитать по пальцам. Что Мария и делала. Раз – Лучано исполнилось пять лет, два – десять, три – шестнадцать, четыре – восемнадцать.
Последний приезд Донато был похож на визит императора. Золоченые кареты, пышные наряды, бал, фейерверк в саду, многочисленные гости и долгая прогулка по Тибру на позолоченной ладье.
Донато был облачен в алую мантию. Рядом с ним по правую руку восседал на высоком кресле, похожем на трон, Лучано, одетый в черный с алой подкладкой плащ. Донато торжественно вручил сыну фамильную реликвию, сообщив:
– Этот плащ принадлежал твоему деду – Лоренцо Бернини – великому, гениальному человеку. Носи плащ с честью. Помни, ты – Бернини, а это значит, тебя ждут слава и успех! Тебе пора увидеть Ла Фениче. Тебе пора получить уроки мастерства. Я заберу его с собой, Мария.
Она, одетая в белое кружевное платье, то самое, приготовленное для обряда венчания, побледнела, став похожей на одну из десяти мраморных скульптур на мосту Святого Ангела – Понте Сайт Анджело, мимо которого проплывала ладья.
– Через два года ты тоже сможешь приехать в Венецию, Мария, – сказал он и улыбнулся. – Потерпи два года. Время промчится быстро.
– Быстро летит время, когда ты не считаешь разлучных минут, – потупив взор, проговорила она, подумав о том, что ей вновь придется смириться с неизбежным. Разлуки с сыном ей не избежать.
Мария посмотрела на счастливого мальчика и улыбнулась. Как им было хорошо вместе! Какие удивительные прогулки они совершали по Риму. Это были прогулки людей, не умеющих, не желающих совпадать ни с кем в городском многолюдье. Им было не с кем совпадать. Не с кем и не за чем. Они дополняли друг друга, были единым существом – единомышленниками.
Все изменилось, когда Лучано исполнилось шестнадцать. Донато повез его погулять по ночному Риму, а Мария осталась дома. Она не находила себе места, боясь, что Донато научит мальчика плохому. А потом успокоилась, решив:
– Пусть лучше плохому его научит отец, чем кто-то посторонний.
А Донато и не помышлял о плохом. Он водил Лучано по городу, рассказывая о творениях великих мастеров, чьи шедевры украшают город. Путешествие отца и сына завершилось на Пьяцца Маттеи у Черепашьего фонтана – Фонтана делле Тортаруге, созданного ювелиром Таддео Ландини по чертежам Джакомо дела Порта.