– Тогда оставайся в Риме и жди меня, – поцеловав ее в бледную щеку, сказал Лучано…
Он вернулся через полгода. Взбежал по лестнице в комнату Марии, расположенную под самой крышей, и бросился к ее ногам:
– Ма-ма!
– Ты убил ее? – испуганно прошептала Мария.
– Нет, нет, – замотал он головой и разрыдался. Разрыдался так же, как много лет назад рыдал его отец Донато, а она, шестнадцатилетняя девочка, гладила его по волосам, по вздрагивающей спине и шептала: «Люблю».
– Я потерял голову, – простонал Лучано. – Я обезумел, мама. Я влюбился…
– Любовь – это прекрасное чувство, дорогой, – улыбнулась Мария. – Ты должен радоваться, а ты плачешь…
– Мама, я влюблен в женщину, которая старше меня на целую жизнь… Мою жизнь, мама…
Мария до крови прикусила губы, решив выслушать все, что скажет сын.
– Все это время я жил в ее заколдованном городе, понимая каждой клеточкой своего тела, что отец боготворил эту женщину, – продолжая всхлипывать, заговорил Лучано. – Он любил ее по-своему, как мог только Донато Бернини, эгоистично, грубо, жестоко. Но он не мог иначе. Он не умел, не хотел быть другим, таким, каким она хотела его видеть…
Лучано поднял заплаканные глаза и посмотрел на Марию.
– Только с тобой он был другим. Он был нежным, человечным, добрым и преданным. Почему?
– Наверное, потому что он… – Мария запнулась, подбирая слова. Ей было трудно говорить, слезы душили ее, но она не хотела огорчать сына, не хотела показывать, как больно слышать ей об измене Донато. Да, она знала, что у него есть жена, что вокруг него всегда вьется множество молоденьких актрис, с которыми он развлекается. Он – мужчина. Он – великий режиссер. Он – гений. Все эти шалости она ему прощала. Но… Вероника Скортезе посмела вытеснить Марию из сердца Донато. Теперь Мария не сомневалась, что колечко с бриллиантовой звездочкой, он отдал ей. И вот, чем закончилась эта страсть… Огонь спалил Донато. Огонь лишил Марию смысла жизни.
– Я стала тенью Донато Бернини, – проговорила она, сглатывая слезы. – Нет, не тенью, душой, потерянной душой. Душой, отданной на поругание злу…
Лучано поцеловал ее ладонь, посмотрел на бриллиантовый полумесяц и спросил:
– А где твоя звездочка?
– Донато забрал ее, когда тебе было десять лет. Забрал у черепашьего фонтана, – ответила Мария, низко опустив голову, чтобы Лучано не видел ее слез. Они все-таки потекли из глаз.
– Фонтана делле Тортаруге, – мечтательно проговорил Лучано, поднялся и подошел к окну. – Вероника тоже говорила о фонтане, о предчувствии счастья, о… Мама, поедем в Венецию, – резко обернувшись, сказал Лучано. Я должен восстановить театр Ла Фениче. Мы должны сделать это… Помоги мне, мама. Стань моей душой, моей помощницей, моей подругой, умоляю…
Он вновь бросился к ее ногам и уткнулся в колени. Мария поспешно вытерла слезы и прошептала:
– Я готова ради тебя на все, милый…
– На все, – повторил он. – На все и даже…
Театр Ла Фениче был восстановлен. В день открытия давали оперу «Орфей» Клаудио Монтеверди. За ней последовало еще несколько громких премьер Верди и Россини. Билеты раскупались в считанные минуты. У театра выстраивались очереди, желающих побывать на спектаклях. Мария не пропускала ни одной постановки. После того, как выключали свет, она проходила в директорскую ложу и с замиранием сердца следила за всем, что происходило на сцене.
– Ах, как много прекрасного прошло мимо меня. Как много я не знала о жизни Донато Бернини. Как было бы восхитительно, если бы… – вздыхала она и тут же укоряла себя за то, что не стоит вздыхать о невозвратном, что надо радоваться тому, что есть сейчас, потому что каждое мгновение прекрасно своей неповторимостью.
– Я не могла быть рядом с Донато здесь в театре, зато я была его тенью, его якорем, его мечтой, живущей в Риме. И хорошо, что меня не было рядом с ним в Венеции, потому что он мог бы возненавидеть меня так же как Be…
Мысль о Веронике Скортезе больно кольнула Марию. Она никогда не видела эту женщину, но до мельчайших подробностей знала каждую черточку ее лица, каждую морщинку. Она потерла глаза, пытаясь стереть образ Вероники, но не смогла. Он преследовал ее всюду, был выведен резцом перед ее внутренним взором. Почему? Потому что ее любил Донато. Ей он передал фамильную драгоценность – колечко со звездочкой. К ней послал единственного сына… Зачем?
Мысли терзали Марию, не давая ей покоя.
– Почему ты не женишься, сынок? – спросила она Лучано, увидев его в окружении молоденьких актрис.
– Прошу тебя, мама, никогда больше не заводи этот разговор, если не хочешь, чтобы мы поссорились, – довольно резко сказал он.
– Неужели ты все еще думаешь об этой…
– Мама! – крикнул он и с такой злостью глянул на Марию, что у нее похолодели руки.
– Прости, – прошептала она и выбежала из театра. Слезы хлынули из ее глаз. Она поспешила свернуть в проулок, чтобы никто не видел, как исказилось от боли и страдания ее лицо.
Мария брела по улочкам Венеции, сама не зная куда. Ей просто нужно было двигаться, вперед. Нет, не вперед, назад, в прошлое…
Мария случайно забрела в тот самый переулочек, в котором они стояли с Донато. Здесь ничего не изменилось. Все было таким же, как много-много лет назад.
– Целая вечность прошла, а цвет домов остался таким же, – улыбнулась Мария. – Так же пахнет прелым деревом и отходами. Белье полощется не веревках…
Порыв ветра стукнул форточку о каменную стену. Разбитое вдребезги стекло полетело на землю с таким оглушительным звоном, что Мария на миг оглохла. Ей показалось, что те мгновения возвращаются. Вон мелькнул черный плащ Донато, зазвучал его голос…
– Донато! – крикнула Мария, побежав догонять его.
У канала она остановилась, прижала ладони к губам и прошептала:
– Господи, за кем я бегу? Это же тени, тени прошлого, которые… – Мария вздрогнула и побледнела. – Тени прошлого зовут меня с собой. Неужели и мне пора уходить?
По-ра-аа-а-а, прошептал ветер.
Ночью Марии приснился пожар. Горел театр Ла Фениче. Донато метался от окна к двери, не находя выхода.
– Спаси меня, Мария, – кричал она, но она была далеко. Она никак не могла перебраться через Канал Гранде. Она бежала, бежала, бежала вдоль него, зная, что мост где-то рядом, но его нигде не было, он исчез. Разом исчезли все мосты Венеции. Все четыреста пятьдесят три моста растворились, пропали.
– Спаси Лучано, Мария! – крикнул Донато, с противоположного берега. – Не дай театру погубить нашего сына.
– Донато, – прошептала Мария, протягивая к нему руку. Ей показалось, что она вот-вот дотронется до него, что их руки сомкнуться в крепком рукопожатии, но иллюзия сна перестала владеть ее сознанием. Мария вынырнула из небытия в реальность. Открыла глаза, посмотрела вокруг, привыкая к повседневной обстановке, пошевелила пальцами, улыбнулась:
– Доброе утро, мир.
Но это утро почему-то не желало быть добрым. Мария почувствовала жжение во всем теле. Сердце сжали тиски отчаяния и тоски.
– У меня совсем мало времени, – подумала Мария, зная, что болезнь, пощадившая шестнадцатилетнюю девочку Марию, не пощадит синьоры Бернини.
Мария с трудом поднялась с постели и, поняв, что времени у нее нет, постучала в комнату сына. Он не ответил. Она постучала настойчивей.
– Я не один, – раздался из-за двери недовольный голос Лучано.
Мария толкнула дверь и упала на пороге.
– Мама?! – бросился к ней перепуганный Лучано. – Что случилось? Чем я могу помочь? Подожди, я велю позвать доктора…
– Нет, не уходи, Лучано, слушай, – прошептала Мария, собрав последние силы. – Ты должен уехать из Венеции. Ты должен оставить Ла Фениче…
– Почему?
– Чтобы не повторить судьбу отца…
– Ты хочешь сказать, что театр вновь… – Лучано побледнел. – Ты видела сон?
– Да. Прощай, милый. Я ухожу… Возьми мой перстень. Отдай его той, которая станет твоей судьбой. Я тебя очень лю…
Она тяжело вздохнула и закрыла глаза. Закрыла, чтобы уже никогда не открывать. Лучано прижал ее холодное лицо к своей груди и разрыдался. Юная актриса, проведшая с ним бурную ночь, попыталась его утешить, но только вызвала приступ ярости.
– Убирайся! – закричал она, прожигая ее своим взглядом. – Сделай так, чтобы я никогда больше не видел тебя, иначе…
Девушка всхлипнула и выбежала из дома, оставив дверь открытой настежь. Ветер ворвался в дом, подхватил тонкий бело-розовый шарф Марии и швырнул его в лицо Лучано.
– Почему, почему, почему, мама? – простонал он. – Ма-ма, ма-а-а-а-а…
Торопливой походкой шел Лучано по едва заметной тропе, уводящей его все выше и выше в гору. Тонкий бело-розовый шарф Марии развевался на его шее, а под ним на золотой цепочке висел перстенек с бриллиантовым полумесяцем.
– Отдай его той, которая станет твоей судьбой, – стучало в висках Лучано. – Станет, станет, станет…
Он еще издали увидел ее, стоящую у ажурной ограды. Она кормила лебедей и что-то беззаботно напевала. Сердце Лучано забилось с неистовой силой: успеть бы, успеть бы, успеть… Скорее сказать ей все, все, все…
Лучано ускорил шаг, почти побежал, потом остановился и принялся теребить шарф. Она повернулась и поднесла руку к глазам, чтобы лучше видеть того, кто стоял против солнца. Она не сразу узнала в темном силуэте своего незваного гостя. Своего долгожданного мальчика Лучано. Своего белоголового сорванца, ставшего старше на целое столетие.
– Я вас старше на целую жизнь…
– Я вас младше почти на столетье…
– Что же делать нам с этим, скажи?
Но в беседу врывается ветер.
Он уносит, как листья, слова
И играет, как мячиком звуком:
Старше, младше, людская молва,
Неизбежность забвенья, разлука…
– Лучано! – воскликнула она и шагнула ему навстречу. – Салют, Лучано!
– Салют, – прошептал он, прижавшись к ее груди.
Слезы потекли из его глаз. Он не хотел их больше прятать. Он не желал больше притворяться, делать вид, что он сильн