Одновременно с избиением главных морских сил Винетии у проливов наш маломерный флот в другой части моря высадил ночной тактический десант, который с ходу, без предварительного артиллерийского обстрела захватил порт Риест с целенькими береговыми батареями, складами и пароходами. Нападение гарнизон и горожане тривиально проспали, привыкнув считать себя самой большой акулой в море.
Численность десанта наращивалась, и следующим шагом имперского командования стало блокирование винетского егерского корпуса, который все это время упирался в построенные мною укрепления на перевале.
По винетским егерям впервые в мире была проведена бомбардировка с воздуха, и, как с восторгом писали в газетах, весьма эффективно показали себя авиабомбы в узких ущельях. В налете участвовали два полужестких дирижабля старой конструкции. Отмечалась при этом возникшая паника среди элитных винетских частей.
Фотография графа Клевфорта с новеньким Солдатским крестом в петлице красовалась на первой странице. Его обозвали «отцом бомбардировочного воздухоплавания». Присвоили досрочно чин старшего лейтенанта. Но про дальнейшие бомбардировки ни полслова в газетах не говорилось. Отчего я сделал вывод, что весь запас бомб у графа закончился в первом же полете.
Восточный фронт отбил массированное наступление вдоль железной дороги на форты с помощью орудий особого могущества и бронепоезда. Воздавали заслуженную хвалу ольмюцкому королю за своевременное создание нового рода войск и умелое руководство ими. Император им прислал такое же поздравление, как и флоту.
Царский фельдмаршал Смигл, устав упираться в наш укрепрайон на юге, попробовал совершить одновременно с наступлением вдоль железной дороги обход королевских фортов с севера по замерзшим болотам, но, утопив в них половину полевой артиллерии, отказался от этого замысла и отозвал армейский корпус обратно.
На Западном фронте, как писали, «без перемен».
Много, гораздо больше, чем в мирное время, газеты писали о культурных новинках: выставках художников, патриотических постановках в театрах и опере, даже балет отметился чем-то из жизни древних героев, в одиночку сражающихся против всего света.
Модные писатели наперебой осваивали военную тему, даже те из них, кто специализировался исключительно на описании тонкостей взаимоотношений полов, теперь писали о том же, но в антураже боевой обстановки. Их справедливо критиковали за незнание предмета (не полового, а боевого), за картон положительных героев, надуманность сюжетов и шараханье общих настроений текстов от унылости до бравурного пафоса, скатывающегося в восторженный идиотизм. Когда нация стоит на пороге выбора «свобода или смерть», то неуловимые полсотни оттенков лирических переживаний становятся просто неуместными, — считал известный в столицах критик.
А вот экономических статей в прессе публиковалось намного меньше, и в них стали избегать цифр в абсолютных величинах, в основном напирали на проценты. Зато в ассортименте представлены советы, что, как и на чем можно сэкономить. Или заменить. Рекламировались различные экономичные печки, в том числе вставные в камин. Я еще подумал, что поздновато отдал поверенному на регистрацию патента «буржуйку» и «Булерьян». Опередили меня.
Светская хроника пестрела великосветскими банкетами и раутами со сбором пожертвований на военные нужды. По-прежнему аристократия бросала на алтарь победы санитарные поезда, только уже объединив их в «Общество спасения увечных воинов». Для пополнения бюджета общества ему высочайше разрешили проводить общеимперскую лотерею.
Министерство финансов выпустило «заем свободы» под пять процентов годовых с погашением облигаций через год после окончания войны.
Писали о первом выпуске в империи женщин-фельдшеров. Воинствующим противникам женского интеллектуального труда заявлено, что лучше пусть будет в поселке женщина-фельдшер, чем вообще никакого, когда все мужчины-выпускники прямиком отправляются на фронт.
Богатый фермер-конезаводчик, сын которого служил добровольцем в дивизионной артиллерии, пожертвовал императору сумму, достаточную для изготовления пятидюймовой гаубицы, с условием, что среди орудийной прислуги будет находиться и его сын. Император дал добро этой инициативе и заявил, что данный патриотический порыв как нельзя лучше олицетворяет дух нации. И повелел сделать надпись на стволе этого орудия: «Шавельский конезаводчик». Шестерка мощных лошадей для этого орудия была также преподнесена в дар монарху. Я отметил про себя патриотическую изощренность этого буржуя, который таким образом отводил сына, служившего в полевой артиллерии, от передней линии фронта.
Сообщалось также, что вводится в крупных городах нормирование некоторых продуктов, в основном колониального происхождения, ввиду трудности их доставки в империю в условиях противодействия вражеского флота и ужесточается уголовная ответственность за спекуляцию ими.
Тут принесли ужин. А после него увлекательное чтение пришлось прекратить ввиду того, что стемнело, а никакой лампы мне в камеру не принесли. Не положено.
Пришлось засыпать, как птичке, с закатом солнца.
26
Наконец-то обо мне вспомнили. На следующий день после завтрака в камеру вошел лощеный офицер. Можно даже сказать, хлыщ. Одет с иголочки в выходной пехотный мундир от хорошего портного. Пуговицы позолоченные, которые денщикам драить мелом нет нужды каждое утро. Наград нет. Петлицы лейтенантские. Хорошо подстриженные каштановые волосы. Щегольские усы и коротенькие бакенбарды. Не ниже мочек ушей. Глаза серые. Точнее, оловянные.
Вошел, огляделся, как бы не сразу заметив меня, валяющегося на кровати. Поднял бровь и делано удивился:
— Фельдфебель, вас разве не учили, что старшего по чину приветствуют стоя?
Я хмыкнул и ответил — сознаюсь, что хамски и нагло:
— Как увечный воин, я имею полное право лежать на кровати даже в присутствии его императорского величества. А не только перед каким-то пехотным лейтенантом. А так как выписки из госпиталя о выздоровлении я не получил, то… Я в полном своем праве. Кстати, не подскажете, когда придет врач или хотя бы фельдшер, чтобы сделать мне перевязку, раз уж у вас тут больнички нет.
— Я думаю, этот вопрос решаемый… Но сначала я бы хотел… — недоуменно заговорил офицер.
— Да мне плевать, что вы там хотели, — взорвался я, все же даром не прошло мне одиночество. — Сначала врач, а все остальное потом. Иначе это уже с вашей стороны будет злостное неоказание помощи раненому. И потрудитесь, после того как врач уйдет, объяснить мне, что все это значит? У вас как раз будет время подготовиться, что вы будете отвечать на вопросы военного прокурора.
— Да вы знаете, кто я? — взвизгнул лейтенант.
— Не нюхавший пороха пехотный лейтенант, окопавшийся в тылу благодаря связям богатого папеньки, — ответил я с сарказмом.
— Да как вы смеете?
— Я смею! — заткнул я его и привстал с койки, чтобы ему были видны мои награды.
Офицер выскочил из камеры.
Хлопнула дверь.
Проскрежетал замок.
Я встал с кровати, сел за стол и принялся по второму разу перечитывать газеты. Все равно делать больше нечего. Но, по крайней мере, хоть непонятки эти закончатся быстрее.
Часа через два пришел врач в партикулярном платье, поставил на стол свой потертый кожаный саквояж и попытался сразу снять с меня повязки.
— А руки кто мыть будет? Ушедшие боги? — прикрикнул я на него.
Тот посмотрел на меня с недоумением.
— Вон отсюда, шарлатан, — приблизил я свое лицо к его роже, — и пусть придет настоящий врач. Вместе с прокурором, надзирающим за этим заведением.
До обеда ничего не произошло.
Обед подал все тот же молчаливый кирасир, смотревший на меня в этот раз с некоторым интересом.
А вот после обеда пришел статный кирасирский ротмистр с Солдатским крестом в петлице мундира.
За ним просочился в камеру типичный неприметный писарчук, этакий Акакий Акакиевич, который сразу оккупировал стол и аккуратно разложил на нем свои письменные принадлежности.
— Лежите, фельдфебель, лежите, — помахал на меня офицер правой ладошкой, обтянутой в лайковую перчатку. — У меня к вам только один вопрос: зачем вы прогнали от себя доктора?
— Кто тут доктор? — удивился я. — Та плохо дрессированная обезьяна, что ко мне тут приходила утром?
— Увы… Но это так. Он служит уже двадцать лет тюремным врачом, — спокойно ответил ротмистр.
— Представляю, какая у него там смертность среди пациентов, — усмехнулся я. — В любом случае мне как-то не хочется пополнять личное кладбище этого коновала. Как военнослужащий, я требую к себе внимания армейского хирурга. Тем более что из госпиталя меня направили в санаторий… а не в это… не пойми чего.
Ротмистр сел на стул, положил ногу на ногу, сверкнув надраенным сапогом и звякнув короткой шпорой.
— Вы сейчас не умираете, фельдфебель? — спросил он участливо.
— Нет. Но повязку от пулевого ранения надо менять ежедневно, господин ротмистр.
— Хорошо. День еще не кончился. Будет вам военный доктор. А пока давайте поговорим как военные люди. Как офицер с офицером.
Ну, прямо батяня-комбат, отец родной своим солдатам. Умеет…
Писарь незаметно тихо скрипел перышком, записывая каждое слово. «Магнитофоном работает», — пронеслась по моей голове забавная мысль.
— Я слушаю вас, господин ротмистр.
— Объясните мне, фельдфебель, как вы дошли до жизни такой?
Давно меня так не смешили.
А вот ротмистр очень удивился моей реакции и, когда я отхохотался, несмотря на неприятные ощущения в спине, недоуменно меня спросил:
— А что я сказал вам такого смешного?
— Может, вы сначала представитесь, документы мне свои покажете… А то я тут уже не знаю, что и думать о своем положении. И о том, кто вы такой на самом деле? По мундиру — боевой ольмюцкий кирасир, отличившийся в прошлой войне. И это как-то не вяжется с окружающими декорациями.
— Хм… — наклонил ротмистр свою голову вбок.