— Ты заезжему расскажи не старое, — вмешалась жена, — а как в последнюю войну злодеи злодействовали. Изничтожили нашу деревню, почитай что напусто.
В избу заходили люди: чужой, свежий человек явился.
И стали меня водить из одной избы в другую, какие тут еще сохранились. Рассказывали. Услышал я тогда и про немцев, и про «шавулистов» — так называли шпаки литовских, да и русских полицаев.
Стемнело. Просто ночь. Лиц уже не различить. А люди все говорили. Уж и не мне — себе, освобождая душу, выплакивая свое горе.
…Изба Васты Трубкиной. В избе по лавкам сидят люди. Мужики бородаты, в темных рубахах с длинными рукавами.
Васта Трубкина. Один ворожбей приходил. Будете жить, говорит, да не в этом доме.
Рогатая рожа приплюснулась к окну, пропела. На зеленом на лужочке заяц волка пожирал. Васта, тебе к НЕМУ идти.
Васта Трубкина. Мне один ворожбей и сказал — подходит к печи с чугуном: «Ты, Васта, крестивши ребенка, еще попробуешь родить». И правда, мы с Минкой и матерью… тогда молодая, глупая была… крестивши когда ребенка, приходим мы с ём, давай вужинать. А я чувствую — не могу встать. Я говорю матке: тяни мои ноги на землю — ну, лезет ребенок вон. А матка мне: кричи гвалту, кричи. Да схватила медную икону — и с молитвой. А я приплыла к кровате — чувствую, не могу. Согнулась. Говорю матке: мой мне ноги. Она ноги мне мыть — и уж не помню — с тазом. И опять ко мне. А у меня медью все — так порыгала, порыгала… А другой ворожбей говорит: «Одна ты останешься».
Григорий Шевайтийский,поднявшись с лавки. Меня-то как пороли — ой! Зубров бил. Вот Семен Ребятников скажет. Скажи, Семен Моисеевич.
Семен Ребятников. Верно. Зубров бил. Остальные поют песни, ладошками кляцкают. Рубаху на ем порвали, предательки.
Рогатая рожаприлипла к окну, кричит. Боров, боров, боровей, нарожал мешок детей. Куда девати, куда распихати… Васта, купи ребеночка, купи боровеночка. Рожа исчезает.
Васта. Пошла в баню — ой, умри, горе, — не приду домой. Это я все про мужа и ребят — как вспомню…
Григорий Шевайтийский,обращаясь к Семену Ребятникову. Ты скажи, скажи, как меня секли, как издевалися.
Семен Ребятников. Да чего… Входит жена Григория Шевайтийского. Вот ты у нее. Показывает на жену Григория Шевайтийского. Пускай она расскажет…
Григорий Шевайтийский. Расскажи, Нюра! Расскажи, как меня полосовали…
Нюра Шевайтийская. У нас теленочек заболел. И встал слабо и не пил…
Григорий Шевайтийский. Не об теленке сейчас. Слышь, обо мне. Как меня пластали.
Входит Федосей Авдеенок.
Григорий Шевайтийский,радостно. Вот и его тоже. Верно, Федосей?
Федосей Авдеенок. Чего?
Григорий Шевайтийский. Расскажи, Федосей, как нас резиной охаживали.
Федосей Авдеенок. Лошадей пораскрепляли. Одна на три двора.
Нюра Шевайтийская. А с кем же нас? К кому нас определили?
Федосей Авдеенок. С Гурьяном Елькиным и Варфоломеем Кирилловым.
Васта Трубкина. А когда лошадей будут давать?
Федосей Авдеенок. Кто же знает? Инспектор оттуда пришоци. Мне обратно сотку срезал.
Нюра Шевайтийская. Да, уж это правда. Язык другой раз и втиснешь.
Григорий Шевайтийский. Все вы не про дело. Не про дело! Расскажите, как меня на порог валили, как рубаху закатывали.
Нюра Шевайтийская. Тебя тогда выкликают. А мы в дому, с дочерью. А когда тебя на подводу сажали — так мы выбегли. И я кричу: Люська, голоси, кричи, Люська, гвалту, отца твоего повезли. Отца забирают.
Григорий Шевайтийский. А я как с подводы ластану, а меня схвативши да стоячего еще ожгли. А рядом слышу — ду-ду-ду — расстреливают.
Свинячий крик. Все слушают.
Федосей Авдеенок. Суков Михаил парсюка зарезал. Повезет сдавать.
Входит Иван Авдеенок, брат Федосея. Молча садится на корточки рядом с Федосеем.
Григорий Шевайтийский. Иван! Ты же недалеко стоял.
Иван Авдеенок. Чего стоял?
Григорий Шевайтийский. Стоял. Я же видел. Чего?.. Когда нас с братом твоим Федосеем клеймовали, а?
Иван Авдеенок. Ну, как раз меня, брата и отца из дома вычистили. И отца к старикам повели, которых на расстрел. Закопали отца, а потом задерновали так мы чуть нашли. И хоронить не дают — чтоб ни писку, ни визгу, значит.
Нюра Шевайтийская. Я рано проснулась — чуть светало. Пошла к корове, гляжу, катят — одна фурманка, другая фурманка — а рядом с автоматами… Ну, думаю, — ой-ёй-ёй!
Заходит Лысов Еремей, двоюродный брат Ребятникова.
Еремей Лысов. Ну чего? Не объявляли?
Семен Ребятников. Еще рано. Сколько время? — Подходит к репродуктору, глядит на черную тарелку радио. — Давно включен, а молчит. Васту приходили звать — а так тихо. С утра ни гу-гу.
Еремей Лысов. Слыхали, говорят, ЕГО лесник Жубчик, седой, стрелял. Да только себя застрелил. И дом свой запалил.
Семен Ребятников. Ловко. Трюх-тюх!
Еремей Лысовобращается к Григорию Шевайтийскому. А что, когда ОН братом был — ничего не замечал?
Григорий Шевайтийский. Чего замечать? Брат и брат. Да вы погодите тарахтеть. Люди по порядку рассказывают.
К окну прижимаетсяРогатая рожа. Васта! Васта!
Семен Ребятников. Я первый шавулистов видел. Гляжу — они еще с горушки катят. Один шавулист подъехал, говорит: «Ты, старик, куда хочешь иди, а языком не болтай». Гляжу — они Забелины окружать.
Входит Михаил Суков.
Михаил Суков. Ну, чего? Не объявляли?
Семен Ребятников. Молчит.
Васта Трубкина. Ой, девочка моя милая. Дети мои дорогие. Всхлипывает. А я на лавочке тут сижу — слышу, народ шумит: привезли! Привезли! Я кинулась. Ну не мои ребята. Плачет. Ну не мои… Лежат рядышком… Хватаю мальчишку… Не мои… Мои ж бы говорили. Боюсь дотронуться. Думаю — им больно. Зачну по девочке плакать, думаю, мальчишке плохо. Плачет. Что-то произносит. Так не разобрать.
Голос под окном. Васта! Тебя что? На веревке тащить?
Васта Трубкинаобращается к Семену Ребятникову. Скажи, оденусь только.
Семен Ребятников,высунувшись в окно, что-то объясняет. Потом оборачивается, говорит. Ой, братцы, тучу нагнало.
Все, кроме Григория Шевайтийского, липнут к окну.
Еремей Лысов. Гляди-ко.
Иван Авдеенок. Хлещет.
Федосей Авдеенок. Глядите, братцы, а дождь-то перешел с градом.
Нюра Шевайтийская. Все потопчет. Рожь. Поглядеть, как там, чего…
Семен Ребятников. А ты, Нюрка, слетай погляди.
Нюра Шевайтийская. Здоровье не дозволит. Молодая-то о-о-о, я летала, бывало, всё бегом.
Еремей Лысов. А смотрите, братцы, что за людишки пошли. Не косцы ли?
Семен Ребятников. Они, косцы, косцы, да не на пожнях. А как рукам махнут, тут и крест кладут.
Григорий Шевайтийский. А меня-то как секли. Ай-яй-яй! Что здоровье всё отобрали. За бороду таскали: «Из шайки к вам приходили?». А я: «Ничего не знаю, не видел».
Иван Авдеенок. Партизан ищут.
Григорий Шевайтийский. Хоть бы родной брат вступился. Отстоял бы.
Нюра Шевайтийскаяповорачивается, отрываясь от окна. Помолчи. Какой ОН тебе сейчас родной брат…
И все тоже отходят, опять на своих местах рассаживаются.
Иван Авдеенок,обращаясь к Григорию Шевайтийскому. А ты как думал? Неровные люди на свете.
Григорий Шевайтийский. Я крепче собаки. Как дали плеткой по голове, а я и не охнул. — Показывает шрам на лбу.
Вваливается Клава. Она совсем пьяная, смеется.
Клава. Меня шавулисты разували, расстегали. Смеется. А и не срамно. К НЕМУ повели… Сладко распевая. А тепло-то у него, как в баеньке. И птички под потолком — чиу-чиу-чиу. И такая на меня благость нашла. Бросилась ему в ножки. Падает на колени, кричит. Что ж, мне в остатную-то жизнь и погулять нельзя?! А ОН мне и говорит: «Не то мне, девушка, надобно, что в тебе есть. А то мне надобно, что в тебе плачет».
Нюра Шевайтийская. Говорят, быдто ступает ОН по коврам, и ходит-то там, где хочет, — и стенка не стенка — прям через стенку шагает.
Клава. Утроба моя разобиделась. Утроба моя трясется. А ОН ручку на голову мне положил, я и забылась. Так все и поплыло. Птички поют. Думаю: где это я? В какую сторону зашла? И легко-то мне, как былинке в саду.
Затарахтело Радио. Все замерли. Слышится грохот солдатских сапог, немецкая песня.
Иван Авдеенок. Маршево поют.
Еремей Лысов. А как же? Для солдата песня первей всего. Немцы, как гусь, ногу вытягивают. И мы тоже — выше ногу, тверже шаг, чтоб удар был. Если на строевой.
Иван Авдеенок. А ты, что ли, ратником ходил?
Еремей Лысов не отвечает, сморкается, зажав сначала одну ноздрю, а потом другую.
Радио(немецкий голос). Внимание, внимание, будем давать важное сообщение.
Затарахтело радио, закашляло.
Радио. Время — 17 ч. 35 м. Мы думаем о вас, скорбим и не забываем. Скоро будем давать важное сообщение.
Опять все замерли. Радио замолчало. Еще подождали немного. Клава поднялась, забилась в угол.
Еремей Лысов. Чего-то нынче долго не начинают.
Иван Авдеенок. Говорят, быдто ОН грехи все наши на себя взял.
Федосей Авдеенок. Добро, коли так.
Семен Ребятников. Значит, точно — с Богом равняется.
Нюра Шевайтийская. Как же ОН через стенку?..
Раздается детский плач.
Васта Трубкинавскрикивает. Ой-ёй-ёй! Детки где мои?! На улице-то ветрено. Вам бы скоряя в тепло, витое гнездышко.