Внутри меня просыпается смех.
– Забавно. Потому что я тоже тебе завидовала. По тем же самым причинам.
Оливер улыбается.
– У нас с Сэмом была куча планов, знаешь ли. Уехать из Элленсбурга однажды. Когда нас начинало тошнить от этого местечка или у кого-то из нас случался плохой день, мы шли сюда и переступали через границу. – И он делает шаг вперёд. – Мы хотели поступать в Центральный, мечтали о том, куда отправимся после. Но потом он начал строить планы с тобой.
– И поэтому ты меня всегда игнорировал?
– Прости за это.
– Да ничего. – Я тоже пересекаю границу. – Я ведь тоже не была образцом для подражания.
Оливер рвано выдыхает. Глаза его блестят.
– Это меня убивает. Что он так и не выбрался отсюда. Что так всё и закончилось. Что он смог переступить только эту линию.
Оливер качает головой. Я сглатываю.
– Мне тоже от этого больно.
– Но я рад, что он тебя встретил. – Оливер всё ещё не смотрит на меня. – Ты делала его счастливым. Всё то время, что вы провели вместе… у него хотя бы было оно.
Я не отвечаю, и Оливер продолжает:
– Не слушай никого. Тех, кто тебя винит. Ничего они не знают. Сэм тебя очень любил. По-настоящему. И если бы они знали его, то поняли бы, насколько ему были бы неприятны их слова. Если услышу что-нибудь такое – попытаюсь их урезонить.
Я не нахожу иных слов, кроме…
– Спасибо.
Мы так и стоим в тишине, глядя на траву. А потом Оливер говорит – то ли самому себе, то ли луне.
– Я бы очень хотел сказать ему что-нибудь на прощание. – Он поворачивается ко мне. – Ты думала об этом? О том, что бы сказала Сэму, если бы у тебя был такой шанс?
Я опускаю взгляд. Оливер ведь не знает, что у меня уже есть этот шанс. У меня всё ещё есть Сэм. Но ему я об этом рассказать не могу.
– Да, я об этом думала.
– И я тоже.
Уже совсем поздно, но мы не сдвигаемся с места: тонем в тишине наедине со своими мыслями и смотрим на другой конец мира… пока не решаем, наконец, что нам пора возвращаться.
Оливер провожает меня до двери.
Но до того, как зайти внутрь, я не удерживаюсь.
– Что бы ты ему сказал?
Оливер буравит меня немного ошарашенным взглядом.
– Я имею в виду Сэму. Если бы у тебя был такой шанс?
– Оу, ну, я… – запинается он. Открывает и закрывает рот, словно разучился разговаривать. Словно что-то его останавливает.
Мне невыносимо смотреть на эту пытку, и я касаюсь его плеча.
– Можешь не говорить.
Оливер облегчённо выдыхает.
– Как-нибудь в другой раз, – обещает он.
Я улыбаюсь и открываю дверь.
– Как думаешь, сможешь выкроить для меня время? – спрашивает Оливер.
– На ещё одну прогулку?
– Да. – Он кивает. – Ну, или чтобы просто позависать. Или типа того.
Я хорошенько это обдумываю.
– С радостью. Но в следующий раз лучше стучи. Или сообщение скинь.
– Я это запомню, – отзывается он. – Хотя я ведь тебе написал. Но ты так и не ответила.
– Когда?
– Сегодня, чуть раньше. И вчера тоже.
– То есть… даже не один раз? Не может этого быть. – Я проверяю сообщения, чтобы удостовериться. Ничего от Оливера.
Вообще, если подумать, мне ни от кого не приходило сообщений. Может, просто не доходят? Это ведь тянется с тех пор, как я начала говорить с Сэмом.
– Может, телефон глючит. Он себя странно ведёт в последнее время.
– Радостно слышать, – произносит Оливер. – Я думал, ты меня игноришь.
– И поэтому ты решил дойти до моего дома и покидать камешки в моё окно?
Оливер пытается сдержать улыбку.
– Ну что я могу сказать… я доставучий.
– Разве что чуть-чуть. Мне, пожалуй, пора.
Но до того, как я успеваю сделать хоть шаг, Оливер чуть наклоняется и заключает меня в объятия. Длятся они дольше, чем в прошлый раз, но я не вырываюсь.
– Твоя рубашка, – шепчет он мне на ухо, – всё ещё пахнет, как Сэм.
– Так и есть.
Мы желаем друг другу спокойной ночи. Я закрываю дверь и слушаю, как Оливер топчется на крыльце, а потом, наконец, сбегает по ступеням.
Позже, уже лёжа в постели, я думаю, что бы Оливер сказал Сэму, если бы у него был ещё один шанс. И сможет ли он довериться мне и рассказать об этом.
А может, я уже знаю, о чём пойдёт речь.
Глава шестая
Когда я сажусь писать, я всегда включаю Fields of gold – живую запись в исполнении Евы Кэссиди. Песня начинается с тихих гитарных рифов и печального голоса, который похож на плач певчей птицы или волка, который скулит. Я закрываю глаза и представляю себя на золотом ячменном поле: ветер играет в волосах, закатное солнце греет кожу. Я здесь одна – наедине с бесконечными колосьями и звуками гитары, доносящимися словно из ниоткуда.
Сэм научился играть эту песню на гитаре ради меня – после того, как легонько тронул меня за плечо прямо в классе и спросил, что я слушаю. Однажды мы с ним лежали в траве, и я попросила его спеть мне, хотя знала, как Сэм стесняется своего голоса. И он ответил: «Когда-нибудь». И я просила его об этом ещё много раз, но он всегда находил отговорку, мол, не размялся, или горло побаливает, или практики не хватает. Может, он боялся испортить для меня впечатление от песни, поскольку знал, как сильно я её люблю. Он только напевал её под нос пару раз: например, в тот вечер, когда я помогала отцу выносить из дома вещи и провожала его взглядом. Мы с Сэмом сидели на крыльце, и он мычал знакомые ноты.
Я слушаю эту песню сейчас и вдруг понимаю, что Сэм никогда её мне не споёт. «Когда-нибудь» так и не наступило.
Следующее утро наполнено музыкой Сэма: я нашла один из его старых дисков в маминой машине и слушаю его перед школой прямо на парковке. Этот плейлист Сэм собрал для меня сам, из перепевок популярных баллад, которые превратил в свои собственные силой переливов акустических гитарных рифов и голоса. Он записал их в своей спальне.
Музыкальный вкус Сэму достался от отца: Элтон Джон, Air Supply, Hall & Oates. Никто сейчас больше не слушает диски, но Сэм всегда записывал их для меня. На всякий случай – он знал, что я предпочитаю физические копии любым цифровым записям. Так же и с книгами: я люблю держать их в руках.
За несколько лет Сэм записал мне несколько дюжин дисков: каждый последующий длиннее и продуманнее, чем предыдущий. Каждый – отражение того, что он думал обо мне во время записи. Об этом я узнала, конечно, позже.
Ему нравились медленные песни, – это у нас с ним было общее. Например, Lanslide Fleetwood Mac Сэм играл довольно часто: если его просили что-нибудь сыграть, он обычно выбирал именно её.
Музыкальная сцена в Элленсбурге была почти несуществующей, но Сэм всегда на ней сиял. Выступал на школьных шоу талантов, на свадьбах, в парочке кофеен, которые давали ему на то разрешение, и, конечно, сотни раз только для друзей. Я всегда говорила ему, что Элленсбург – слишком маленький пруд для такой крупной рыбы, как он. Он говорил то же обо мне.
Этот диск – единственный из тех, что остались, ведь я собственноручно выбросила всё остальное.
На диске написано моё имя – синие чернила, знакомый почерк. Я аккуратно кладу его в коробочку, закидываю её в сумку и вылезаю из машины.
С тех пор как я вернулась, школа никак не изменилась: от меня отворачиваются, со мной не говорят. Но меня это больше не беспокоит. Есть в этом и положительные стороны – меня наконец оставили в покое.
Я очень ждала урока по искусству, ведь это единственный класс, в котором мы пересекаемся с Микой. Но она не пришла.
Я давно её не видела. Написала ей утром, но ответа так и не получила. Стоит ли волноваться?
Надеюсь, с ней всё в порядке. Или мои сообщения просто до неё не добрались?
Джей ловит меня после шестого урока: на нём синяя рубашка, незастёгнутая, с закатанными рукавами. И волосы как-то по-другому лежат: чуть налезают на брови. Он похож на поп-звезду. То, что в школе никто не замечает его стиля, – почти преступление. Я одариваю его комплиментом, и он улыбается.
– Напомни-ка, ты не был моделью у себя в Таиланде? – спрашиваю я.
Джей смотрит в потолок, и в его глазах отражается свет ламп.
– Это так очевидно?
– А всё твои скулы.
Мы договорились встретиться с Юки и пообедать вместе. Рейчел не придёт: она пытается организовать Клуб азиатских студентов с друзьями, и им нужно собрать двадцать пять подписей до следующей недели. Джей упомянул, что им сложно набрать даже такое количество людей.
В конце коридора установлен их стенд: Рейчел сидит рядом с Кономи, и они разговаривают со столпившимися вокруг старшеклассниками. Я замечаю среди них Тейлор и Лиама, и по коже пробегают мурашки.
Лиам берёт в руки один из флаеров.
– Так что, нам в ваш клуб нельзя? Написано, что это только для азиатских студентов.
– Ничего такого там не написано, – отвечает Рейчел.
Тейлор чуть склоняет голову, словно ей интересно.
– Так какие условия?
– Никаких условий нет, – объясняет Рейчел. – Любой может вступить в этот клуб.
– Тогда почему он называется Клуб азиатских студентов? – Тейлор указывает на табличку на столе. – Звучит не очень-то инклюзивно. Чем вы в вашем клубе вообще занимаетесь?
– Небось тратят школьные деньги на просмотр аниме, – смеётся Лиам.
У меня пылают щёки. Сэм бы это так не оставил, но его здесь больше нет.
Неужели никто ничего не скажет? Не заступится за Рейчел?
Пока я пытаюсь понять, как лучше поступить, к столику подходит Джей.
– Какие-то проблемы?
Лиам одаривает его взглядом.
– Кто тут говорит о проблемах?
– Если вас не интересует клуб, вступать в него необязательно, – замечает Джей. – Не нужно над ним смеяться.
Тейлор скрещивает на груди руки.
– Шуток никогда не слышал?
– И тебя никто не спрашивал, – поддакивает Лиам, а потом расправляет плечи, словно бы в надежде отпугнуть Джея. Но тот не сдвигается с места. Пока дело не приняло совсем плохой оборот, я встаю между ними, надеясь послужить миротворцем.