Родин глянул в открытую настежь детскую комнату. Попкорн был повсюду: на полу, кроватях, письменном столе.
Приходько простонал:
– У-у, отморозки!
Он поднялся и с силой захлопнул дверь.
Тут появилась совершенно невозмутимая хозяйка с деревянным подносом, на котором лежал, благоухая, запеченный в фольге кусок мяса. Виктор мгновенно переключился, причмокивая, развернул серебристую «одежку», отрезал ножом несколько дымящихся кусков говядины с сочащейся изнутри кровинкой. Это, действительно, было произведение искусства, блюдо, достойное лучших ресторанов. Бронзовая корочка истекала золотистыми каплями жира, а букет специй навевал грезы о знойной Кастилии и Андалузии.
Вкусив «дона Педро», между тостами и рюмками Иван оценил:
– Я теперь понял: твое призвание – это кулинария. Предлагаю партнерство: ты готовишь, а я со своими промальпами доставляю блюдо на любую высоту, прямо в окна. Специальное предложение для романтиков! Дон Педро – прямо в постель!
Света засмеялась.
– А что, я согласна на такой расклад. У меня тоже имеются кое-какие кулинарные изыски для романтиков. Только с условием, Витек, с земли ни шагу. Ни метра, то есть. А то я знаю вас, мужиков: вслед за Педро и сам в постель прыгнешь к какой-нибудь шалопутной дамочке.
Виктор усмехнулся, посмотрел на настенные часы.
– Сейчас будут московские новости. Криминальные новости. Давай, посмотрим.
– Тебе это надо? – досадно глянула на мужа Светлана. – Нечем больше гостя развлечь?
– А сейчас по телевизору меня будут показывать, – хохотнул Приходько.
– Тебя?! Мне кажется, тебе уже хватит на сегодня, муженек, – с сожалением посмотрела Светлана.
– Давай поспорим на коньяк.
– Я не пью.
– Хорошо, – не унимался Приходько. – Тогда, если я выиграю, с тебя коньяк. А если ты, то с меня десять страстных поцелуев.
– И даром не надо такое счастье.
– Пацаны, Борька, Васька! – тут же переключился Виктор, – идите сюда, вашего папку будут по телевизору показывать.
Света покачала головой, вопросительно глянула на Ивана. Иван пожал плечами.
Мальчишки тут же ворвались, будто подслушивали, аккуратно прикрыли за собой дверь.
– Садитесь за стол, мясо будете? – спросила мать.
– Не-а… – отмахнулся Борис.
– И я не буду, – тоже отказался младший сын.
– Не надо было эту химию есть, – не преминула заметить Света.
Все промолчали.
Братья плюхнулись на диван, Васька уточнил:
– А, правда, тебя покажут?
– Правда, правда…
После затянутого интервью мэра о перспективных нанопокрытиях на московских дорогах, первой новостью была о теракте в клубе «Шесть поцелуев». Ведущий программы с ироничной интонацией поведал: «Сегодня в 18.30 в кафе-клубе «Шесть поцелуев» неизвестными лицами был совершен террористический акт. Устройство, по предварительным данным безоболочного типа, было взорвано в туалете. О готовящемся взрыве злоумышленники предупредили, позвонив по телефону администратору заведения. После эвакуации посетителей клуба взрывное устройство было приведено в действие. Клуб «Шесть поцелуев» известен как место отдыха лиц мужского пола с нетрадиционной сексуальной ориентацией. По мнению оперативных источников на месте происшествия был сообщник преступников, который координировал их действия. Телегруппа нашей программы была первой на месте происшествия, и вот что удалось узнать о происшествии. Наш корреспондент взял эксклюзивное интервью у одного из охранников, который лично участвовал в организации эвакуации гостей клуба.
Виктор откинулся на стуле, самодовольно хмыкнул.
– Смотрите, сейчас будет!
На экране появилось крупным планом дымящееся заведение. Пожарные, не суетясь, заливали пеной выбитые взрывом окна, входную дверь. Милиция удерживала на расстоянии любопытных. Потом на фоне клубов пены камера показала Приходько. Он был, словно на облаках, и строго взирал на мирскую суету.
Увидев папу, сынишки взревели от восторга, а Света с ужасом глянула на мужа:
– Это что – в твоем клубе случилось?
Виктор кивнул и – заговорил уже с телеэкрана.
– Где-то в 18.30 администратору позвонил неизвестный, сообщил, что в туалете заложена бомба. Ну, и как положено по инструкции по антитеррористическим мероприятиям, провели эвакуацию гостей клуба. Ничего особенного. Служба. Жертв нет, разрушения есть.
Корреспондент спросил:
– Скажите, а ваш клуб имеет какие-то особенности, ориентацию?
Виктор нахмурился, отрубил:
– Особенность тут одна: пострадало заведение, могли погибнуть люди. А ориентация должна быть одна: как можно быстрей найти этих негодяев…
Иван посмотрел на ухмылявшегося Виктора и расхохотался. Понял, что сглупил, прикусил губу.
Света мрачно произнесла:
– Я не понимаю, что происходит. Что смешного? Ты хоть понимаешь, что остался без работы? Как дурачок, который радуется на похоронах и на пожаре…
Она перевела взгляд на детей.
– Ну, чего сидите, уши развесили? Или ешьте, или в свою комнату идите.
Пацаны, чтобы не пропустить развитие событий, взяли по куску «дон Педра».
– Я не дурачок, – произнес сурово Виктор. – Я, кстати, и подорвал бомбу в сортире…
Братья прекратили жевать, застыв с открытыми ртами.
Света вконец рассердилась.
– Совсем сдурел от водки, детей постесняйся.
Родин тут же в тон заметил, что перевести все в шутку:
– И президента Кеннеди застрелил, и башни-близнецы порушил…
Виктор усмехнулся, встал, прошел в прихожую, вытащил из куртки пульт с двумя кнопками и молча положил его на стол.
– Это дистанционный пульт взрывного устройства. Нажимаются поочередно две кнопки: красная и зеленая. И бомба взрывается…
Он взял пульт и показал, как это делается.
Первым отреагировал старший сын:
– Ну, ты даешь? папань… А чо теперь тебе будет?
Младший же сынуля так и застыл с открытым ртом.
– Слушайте сюда, пацаны, – решил просветить сыновей Виктор. – Я взорвал не просто это дрянное кафе, а притон, где в открытую глотали и кололи наркоту. А теперь уже не будут.
– Ну, пап, ты, прям, как Джеки Чан, – восхищенно оценил Борька.
– Круто… – выдохнул младший.
Светлана, наконец, поняла, что все это очень серьезно.
– А ну, марш спать. У папы сегодня – вечер розыгрышей.
Пацаны нехотя встали, поплелись в комнату.
– Чтоб убрали все, поросята! – приказала Светлана.
– А я не буду, пусть Борька убирает!
Виктор пригрозил:
– Сейчас оба ремня получите. Свиньи!
Из-за закрытой двери донеслось:
– А ты – террорист!
Виктор оглядел стол. Пульт исчез.
– Черт побери, а где пульт?
Родин высказал догадку:
– Может, сынишки взяли поиграться?
Приходько пошел в детскую.
– Где пульт?
Оказалось, что стырил младший, уже успел спрятать под подушку.
– В папу пойдут! – прокомментировала Света, когда пульт вернулся на стол.
– Почему сразу не выбросил?
– Не смог! Я был в центре внимания! – отмахнулся Виктор. – Давай лучше выпьем.
– Ну, да, в центре особого внимания… А по дороге почему не выбросил?
– Потом жалко стало. Захотелось, Ваня, на память оставить.
– Ага, для семейного музея, – тихим мертвенным голосом произнесла супруга. – Ты хоть понимаешь, что натворил, во что ввязался. Не обо мне, о детях хотя бы подумал…
Семейный ужин по насыщенности превзошел все ожидания. Светлана покрылась бордовыми пятнами, еле сдерживалась, чтобы не закатить скандал, по полной программе: с упреками, междометиями, оскорблениями, с вываливанием вне хронологического порядка проступков мужа в разные периоды ее загубленной семейной жизни. На глазах Ивана рухнули основополагающие ценности в семейном очаге. Видно, окончательно. «Наш папа – террорист!» Пора было уносить ноги.
Светлана подошла к окну, будто ожидая увидеть подъезжающую к подъезду милицейскую машину. Потом, глянув в упор, спросила Ивана:
– Это ты его надоумил? Сам бы он вряд ли додумался до такого…
– Я, – ответил Иван. – И бомбу принес.
Глаза Светланы вспыхнули ярче огня фитиля.
– Будь ты проклят!
Виктор протестующе всплеснул руками, но не нашел слов, что ответить. В своем незавидном положении жена выразилась предельно ясно, жестко и, что говорить, справедливо. Женская правда тем и отличается от мужской, что она опирается на любовь ко всему живому и сущему, детям, всему, что заключено в семье и вокруг нее. Мужская правда замешана на дерзании, стремлении покорять, риске, жестокости и жажде власти, насилии.
– Извини, Светлана, но мы давно сделали этот выбор. И сделали это ради наших детей. Виктор, проводи меня.
Родин прошел в коридор, Виктор шагнул вслед за ним.
– Ну, на кой черт ты это сделал?
– Подорвал? – с подначкой спросил Приходько.
– Разболтал!
– За свою жизнь я не сделал ни одного поступка, о котором бы потом сожалел. Единственное, правда, что устроился охранять калиентов в этом паскудном клубе. Но, видишь, искупил вину.
– Я уже и сам не понимаю, что мы сотворили.
Иван вяло обнял товарища, спустился на улицу.
По дороге домой Иван прикидывал, что было бы, если б Витек позвонил минут на пятнадцать позже, и тогда бы он был для него недоступен. И сидел бы в бордовом кресле с выключенным по правилам телефоном, хрумал попкорн заместо ужина, пялился на девчонок, сидевших рядом, смотрел какого-нибудь «Гладиатора», «Разрушителя», «Терминатора» или «Реставратора».
Добравшись домой, Родин сбросил одежду, вошел в ванную, сполоснул лицо, глянул на отражение в зеркале. Унылый субъект с печальным взором смотрел на него, будто ожидая каких-то действий.
– Выпить хочешь? – спросил у него Родин.
Субъект кивнул.
– Тогда пошли.
Иван не стал зажигать свет, включил настольную лампу. Желтый свет ее тоже показался унылым. Он достал из бара бутылку водки, принес из холодильника кусок сыра. Налил полстакана, выпил… «Война – это масса непредвиденных обстоятельств, – подумал Родин. – Для жены Приходько – печальное открытие, что муж – террорист, самолично разрушивший место своей работы. Для меня – неожиданное саморазоблачение Виктора, его глупая выходка с дистанционным пультом в семейном кругу. А для самого Приходько? Наверное, он думает, что он – вершитель судеб, игрок на поле страстей и деяний».