Конечно же, я кликнула.
Вопросы и ответы, которые разрослись в десятистраничную семейную историю, оказались статьей в блоге организации, уже полвека документировавшей ход жизни значимых семей, живших в городе Мидвестерн.
Оба родителя Уэнделла, как я узнала, росли в бедности. Его бабушка по материнской линии умерла при родах, так что его мать жила в маленькой квартирке с теткой по отцу, чья семья заменила ей родную. Отец Уэнделла был человеком, который «сделал себя сам», первым в семье, кто смог поступить в колледж. В университете штата он встретил мать Уэнделла – первую женщину в своей семье, получившую высшее образование. После свадьбы они открыли свой бизнес, она родила пятерых детей, и к тому времени, когда Уэнделл стал подростком, семья была неприлично богата – что и дало один из поводов взять интервью, которое я читала. Родители Уэнделла отдавали большую часть денег на благотворительность.
К моменту, когда я узнала имена братьев и сестер Уэнделла, их супругов и детей, я стала такой же неуравновешенной, как Анджела Л. Я изучила всю его семью: чем они зарабатывают на жизнь, в каких городах бывают, сколько лет детям, кто уже в разводе. Найти все это было не слишком просто: моя миссия включала множество перекрестных ссылок и кучу убитого времени.
Надо признать, что я знала какие-то вещи от Уэнделле из комментариев, стратегически брошенных им во время наших сессий. После одного из моих воплей о том, что ситуация с Бойфрендом несправедлива, Уэнделл посмотрел на меня и мягко ответил: «Вы говорите, как мой десятилетний ребенок. Что заставляет вас думать, что жизнь должна быть справедливой?»
Я приняла это к сведению, но еще и подумала: «Ого, у него ребенок примерно того же возраста, что и мой». Когда он подбрасывал эти кусочки информации, они казались редкими подарками.
Но тем вечером в интернете я раз за разом находила еще одну зацепку, еще одну ссылку. Он познакомился со своей женой через общего друга; его семья жила в доме, построенном в испанском стиле, и с момента покупки он, согласно данным агентства по недвижимости, удвоился в цене; его недавний перенос нашей встречи оказался связан с тем, что он выступал на конференции.
Когда я, наконец, выключила ноутбук, уже близилось утро, а я чувствовала себя виноватой, опустошенной и измотанной.
Интернет может быть спасением и зависимостью – способом заблокировать боль (спасение) и одновременно создать ее (зависимость). Когда кибернаркотик выветривается из организма, ты чувствуешь себя хуже, не лучше. Пациенты думают, что хотят знать больше о психотерапевтах, но часто, раскопав что-то, они жалеют об этом, потому что это знание потенциально подрывает отношения, заставляя людей фильтровать – сознательно или нет – то, что они говорят на сессии.
Я знала: то, что я сделала, деструктивно. И также я знала, что не скажу об этом Уэнделлу. Когда мой пациент случайно давал понять, что знает обо мне больше, чем я ему рассказывала, и я спрашивала об этом, я понимала, почему возникала та короткая заминка, пока человек решал, рассказать правду или нет. Трудно признаться, что следишь за своим психотерапевтом. Я чувствовала стыд – из-за влезания в личную жизнь Уэнделла, из-за потерянного вечера – и поклялась (возможно, как Анджела Л.) никогда больше так не делать.
Однако сделанного не вернуть. Отправляясь на прием к Уэнделлу в следующую среду, я чувствовала давление своего нового знания. Я не могла перестать думать о том, что отступлюсь – как и мои пациенты. Это был лишь вопрос времени.
28Зависимая
ПРИМЕЧАНИЕ К ИСТОРИИ БОЛЕЗНИ: ШАРЛОТТА
Пациентка двадцати пяти лет жалуется на «тревожность», хотя ничего значительного в недавнее время не происходило. Говорит, что ей «скучно» на работе. Рассказывает о проблемах с родителями и активной личной жизни, но значимых романтических отношений не имела. Признается, что каждый вечер выпивает «пару бокалов вина», чтобы расслабиться.
– Вы меня убьете, – говорит Шарлотта, неторопливо входя и медленно устраиваясь в огромном кресле по диагонали справа от меня. Она кладет подушку на колени, затем набрасывает на нее одеяло. Она никогда не сидела на кушетке, даже на первой сессии; это кресло – ее трон. Как обычно, она поочередно выкладывает вещи из сумки, доставая все самое необходимое на ближайшие пятьдесят минут. На левый подлокотник она кладет телефон и шагомер, на правый – бутылку с водой и солнечные очки.
Сегодня на ней румяна и помада, и я знаю, что это значит: она снова флиртовала с парнем в приемной.
Около наших кабинетов есть большая приемная, где ждут пациенты. Можно выйти более приватным путем – через выход к внутреннему коридору, который ведет в холл здания. Пациенты обычно держатся особняком в приемной – но не Шарлотта.
«Чувак» – так Шарлотта называет объект своего интереса (ни одна из нас не знает его имени) – пациент моего коллеги Майка, и они с Шарлоттой приходят на сессию к одному времени. Если верить ей, когда он впервые пришел на прием, они сразу друг друга приметили, украдкой переглядываясь поверх телефонов. Так продолжалось несколько недель, и после сессий, которые заканчивались в одно и то же время, они выходили через внутреннюю дверь, только чтобы снова перекинуться взглядами в лифте и разойтись.
В конце концов, в один из дней Шарлотта пришла с новостями.
– Чувак заговорил со мной! – прошептала она, словно тот парень мог услышать ее сквозь стены.
– Что он сказал? – спросила я.
– Он спросил: «А в чем твоя проблема?»
Отличное начало, подумала я, впечатленная, несмотря на всю его примитивность.
– А теперь объясняю, почему вы меня убьете, – сказала она и сделала глубокий вдох. Я уже слышала этот мотив. Когда Шарлотта слишком много выпивала на предыдущей неделе, она начинала сессию с фразы «Вы меня убьете». Когда она проводила ночь с парнем и потом жалела об этом (что случалось часто), она начинала с «Вы меня убьете». Я должна была убить ее даже тогда, когда она отложила выбор программы в аспирантуру и пропустила срок подачи заявок. Мы уже говорили о том, что под этой проекцией скрывается глубокое чувство стыда.
– Ну ладно, не убьете, – уступила она. – Но черт. Я не знала, что сказать, поэтому просто застыла. Я проигнорировала его и притворилась, будто пишу сообщение. Боже, я себя ненавижу.
Я представила себе Чувака, в тот же момент сидящего в кабинете Майка через пару дверей от нас и излагающего тот же инцидент: «Я наконец-то заговорил с той девушкой в приемной, и она меня отвергла. Черт! Звучало очень по-идиотски. Боже, я себя ненавижу».
Однако на следующей неделе флирт продолжился. Когда Чувак вошел в приемную, сказала Шарлотта, она начала с того, на чем они остановились на прошлой неделе.
– Хочешь знать, в чем моя проблема? – спросила его девушка. – Я цепенею, когда незнакомые люди в приемных задают мне вопросы.
Чувака это развеселило, и они оба смеялись, когда я открыла дверь, чтобы поприветствовать Шарлотту.
Увидев меня, Чувак покраснел. Вина? Мне стало интересно.
По пути в мой кабинет мы с Шарлоттой встретили Майка, который шел за своим пациентом. Майк и я встретились взглядами и поспешно отвернулись. Да, Чувак определенно рассказал ему о Шарлотте.
К следующей неделе флирт в приемной был в самом разгаре. Шарлотта сказала, что спросила Чувака, как его зовут. Он ответил:
– Не могу тебе сказать.
– Почему? – спросила она.
– Все, что здесь происходит, конфиденциально, – сказал он.
– Хорошо, Конфиденциальный, – отреагировала она. – Меня зовут Шарлотта. Я собираюсь поговорить о тебе со своим психотерапевтом.
– Надеюсь, что получишь что-то стоящее за свои деньги, – сказал он с сексуальной ухмылкой на лице.
Я видела Чувака несколько раз, и Шарлотта права: у него потрясающая улыбка. Хотя я ничего о нем не знала, что-то во мне подозревало неладное. Зная ее историю отношений с мужчинами, я чувствовала, что все закончится плохо. И две недели спустя Шарлотта пришла с самыми свежими новостями: Чувак привел на сессию женщину.
Ну конечно, подумала я. Занят. Как раз тип Шарлотты. На самом деле, она использовала то же самое выражение каждый раз, когда упоминала Чувака. «Он точно мой тип».
Под типом большинство людей подразумевает чувство влечения – тип внешности, тип личности, который их заводит. Но на самом деле тип складывается из ощущения чего-то знакомого. Не секрет, что люди, которые росли с агрессивными родителями, часто выбирают партнеров-абюзеров; те, чьи родители были алкоголиками, часто привязываются к выпивающим партнерам; те, чьи родители были замкнутыми или придирчивыми, сочетаются браком с такими же замкнутыми или придирчивыми супругами.
Почему люди так с собой поступают? Потому что влечение, которое они испытывают, чувствуя что-то похожее на «дом», с трудом позволяет им отделить свои взрослые желания от детского опыта. Их жутковатым образом тянет к партнерам с характеристиками родителя, который каким-то образом вредил им. В начале отношений эти признаки будут едва заметны, но у нашего подсознания есть чуткий радар, неподвластный разуму. Это не значит, что люди хотят, чтобы им опять вредили. Они хотят справиться с ситуацией, в которой чувствовали себя беспомощно, будучи детьми. Фрейд называл это «навязчивым повторением». Подсознание думает: «Может быть, в этот раз я смогу все переиграть и залечить старую рану, вступив в контакт с кем-то знакомым – но неизвестным». Единственная проблема в следующем: выбор знакомых партнеров гарантированно ведет к противоположному результату – раны снова начинают кровоточить, а люди чувствуют себя еще более неадекватными и непривлекательными.
Мы этого совершенно не сознаем. Шарлотта, например, говорила, что ищет надежного партнера, способного на близость, но каждый раз, когда она встречала кого-то «ее типа», наступал полнейший хаос и разочарование. И наоборот: после недавнего свидания с парнем, который, казалось, обладал многими качествами, которые она хотела видеть в партнере, она пришла на сессию и доложила: «Все очень плохо, вообще никакой химии». Для ее подсознания его эмоциональная стабильность была слишком чуждой.