Trader Joe’s, чтобы спросить, не сможет ли та выйти вместо нее на смену. Джулия не знала, что Эмма только что подписала контракт с агентством суррогатного материнства, чтобы заплатить за колледж. Эмма была двадцатидевятилетней замужней матерью, которая хотела получить образование, и ей нравилась сама идея – помочь семьям реализовать мечту о детях и вместе с этим реализовать собственные мечты о колледже. Когда Джулия поведала Эмме о своих проблемах с маткой, Эмма немедленно вызвалась помочь. Именно Джулия вдохновила ее вернуться к учебе и даже помогла с поступлением. Они работали бок о бок несколько месяцев, и Джулии никогда не приходило в голову, что Эмма может выносить ее ребенка. Но если раньше она постоянно задавалась вопросом «Почему?», в этот раз она спрашивала себя: «Почему бы и нет?»
Так что Джулия и Мэтт сошлись на новом плане, как делали уже много раз со времен своей свадьбы. Она удаляет фиброму и пробует забеременеть еще раз. Если это не сработает, они обратятся к Эмме. Если и это не сработает, они попробуют стать родителями через процедуру усыновления.
– По крайней мере, у меня нет рака, – сказала Джулия в моем кабинете, закончив рассказ о неудачах с беременностью и новых планах. Но когда она готовилась к удалению фибромы, врачи Джулии обнаружили, что это не единственная проблема. Ее рак вернулся и начал распространяться по организму. Они больше ничего не могли сделать. Не было больше никаких волшебных лекарств. При желании Джулии они могли сделать все возможное, чтобы максимально продлить ее жизнь, но на этом пути ей придется от многого отказаться.
Ей придется решать, с чем она будет дальше жить – или без чего – и как долго.
Когда врачи рассказали последние новости, Джулия и Мэтт, сидящие рядом в виниловых креслах, залились смехом. Они смеялись над серьезным гинекологом, а на следующий день – над серьезным онкологом. К концу недели они посмеялись еще и над гастроэнтерологом, урологом и двумя хирургами, к которым обратились за сторонним заключением.
Они хихикали, еще не увидев врача. Когда медсестры, сопровождающие их на обследования, риторически спрашивали: «Как вы сегодня?», Джулия беспечно отвечала: «Я умираю. А как у вас дела?» Медсестры никогда не знали, что сказать.
Джулия и Мэтт считали это уморительно смешным.
Они смеялись и тогда, когда врач предложил удалить те части тела, где рак может расти наиболее агрессивно.
– Ну, от матки нам уже никакой пользы, – небрежно сказал Мэтт, сидя с Джулией в кабинете врача. – Лично я голосую за сохранение влагалища и удаление толстого кишечника, но решение по влагалищу и кишечнику за ней.
– «Решение по влагалищу и кишечнику за ней», – хихикнула Джулия. – Он такой милый, правда?
На другом приеме Джулия сказала:
– Я не знаю, док. В чем смысл оставлять влагалище, если мы удалим толстый кишечник и привяжем мешочек с какашками к моему телу? Не слишком похоже на афродизиак.
Тогда Мэтт и Джулия тоже смеялись.
Хирург объяснил, что можно восстановить влагалище из другой ткани, и Джулия снова рассмеялась.
– Кастомизированная вагина! – сказала она Мэтту. – Как тебе такое?
Они смеялись и смеялись, и смеялись.
А потом заплакали. И плакали так же сильно, как смеялись.
Когда Джулия рассказала мне это, я вспомнила, как расхохоталась, когда Бойфренд заявил, что не хочет жить с ребенком еще десять лет. Я вспомнила пациентку, которая истерически смеялась, когда ее горячо любимая мать умерла; вспомнила пациента, который смеялся, когда узнал, что у жены рассеянный склероз. Потом я вспомнила, как рыдала в кабинете Уэнделла на протяжении целой сессии – как и мои пациенты, как и Джулия несколько недель назад.
Это горе: вы плачете, вы смеетесь, повторяете снова.
– Я склоняюсь к тому, чтобы сохранить влагалище, но удалить кишечник, – говорит Джулия сегодня, пожимая плечами, как будто мы ведем абсолютно нормальный диалог. – Ну то есть… у меня уже искусственная грудь, С искусственной вагиной я не слишком буду отличаться от куклы Барби.
Она уже прикидывает, чего можно лишиться, чтобы при этом не перестать быть собой. Что представляет собой жизнь, даже когда вы живы? Я думаю о том, как редко люди обсуждают все эти еще не рассматриваемые «вы бы лучше» со своими пожилыми родителями. Это отличный мысленный эксперимент, пока вы еще не на той стадии. На что вы не готовы пойти? На отсутствие способности двигаться? На помутнение рассудка? И до какой степени – в обоих случаях? И станет ли это для вас решающим моментом, случись оно на самом деле?
Вот камень преткновения Джулии: она лучше умрет, чем не сможет есть обычную еду или чем позволит раку достичь ее мозга и лишить ее способности связно мыслить. Раньше она думала, что лучше умереть, чем выводить какашки из дыры в животе, но сейчас ее лишь беспокоит мешок для колостомы.
– Мэтта это оттолкнет, да?
Когда я впервые увидела колостому в медицинском институте, я удивилась, насколько ненавязчиво она выглядит. Существует даже целая серия модных мешочков, украшенных цветами, бабочками, сердечками и всякой бижутерией. Дизайнер окрестил их «Другой Секрет Виктории[29]».
– А его вы спрашивали? – говорю я.
– Да, но он боится ранить мои чувства. Я хочу знать. Думаете, его это оттолкнет?
– Не думаю, что оттолкнет, – говорю я, понимая, что тоже щажу ее чувства. – Но ему, возможно, придется привыкнуть к этому.
– Ему придется ко многому привыкнуть, – говорит она.
Она рассказывает мне о том, как пару дней назад они поссорились. Мэтт смотрел телевизор, а Джулия хотела поговорить. Мэтт угукал, делая вид, что слушает, и Джулия расстроилась. «Посмотри, что я нашла в интернете, может быть, мы спросим врачей…» – начала она, и Мэтт сказал: «Не сегодня, я посмотрю завтра». Джулия заметила, что это важно, поскольку у них не так много времени, а Мэтт посмотрел на нее с яростью, чего никогда раньше не делал.
«Мы можем хоть один вечер побыть без рака!» – закричал Мэтт. В первый раз за все это время Джулия услышала от него не что-то доброе и ободряющее и, застигнутая врасплох, огрызнулась. «У меня нет возможности получить вечер без рака! – сказала она. – Знаешь, что бы я отдала за такой вечер?»
Она ушла в спальню и закрыла дверь, а через минуту Мэтт пришел извиняться. «Я очень переживаю, – сказал он. – Все это очень тяжело для меня. Но это не то же самое, через что тебе приходится пройти, так что прости меня. Я был бесчувственным. Покажи, что ты там нашла». Но его слова потрясли ее. Она знала, что не только лишь ее жизнь изменилась. Жизнь Мэтта тоже – а она не обращала внимания.
– Я не стала ему ничего показывать, – говорит Джулия. – Я была такой эгоисткой. Он должен получать вечер без рака. Он не подписывался на такое, когда женился на мне.
Я пристально смотрю на нее.
– Ну конечно, «в болезни и здравии», «в горе и в радости» и все такое. Но это как отметить галочкой «ОК» в лицензионном соглашении, когда ты загружаешь приложение или расписываешься за кредитную карту. Ты не думаешь, что все это применимо к тебе. А даже если и думаешь, то не ожидаешь, что это случится сразу после медового месяца, до того как вы вообще поймете, что женаты.
Я рада, что Джулия думает о том, как ее рак влияет на Мэтта. Она не любила говорить об этом, меняя тему всякий раз, когда я упоминала, что и для него все это трудно. Джулия качала головой. «Да, он замечательный, – говорила она. – Он такой надежный, так поддерживает меня. В любом случае…»
Если Джулия и представляла, как больно Мэтту, она не была готова столкнуться с этим лицом к лицу. Но что-то изменилось после этого взрыва, заставив ее осознать напряжение: они вместе в этом несчастливом путешествии, но при этом и сами по себе.
Сейчас Джулия плачет.
– Он по-прежнему хочет забрать свои слова назад, но они уже сказаны, висят между нами. Я понимаю, почему он хочет вечер без рака. – Она делает паузу. – Готова поспорить, он хочет, чтобы я уже просто умерла.
Готова поспорить, иногда это правда так, думаю я на секунду. В браке и без того достаточно сложно постоянно идти на компромисс, сочетать свои потребности и желания с потребностями и желаниями другого. Но здесь весы накренились, дисбаланс наблюдается постоянно. Но я знаю и то, что в реальности все куда сложнее. Я думаю, что Мэтт чувствует себя так, словно время поймало его в ловушку. Он едва женатый, молодой, желающий жить нормальной жизнью и завести ребенка, но он знает: все, что есть у них с Джулией, лишь временно. Его будущее – быть вдовцом; отцом он станет лишь после сорока, а не в тридцать. Он наверняка надеется, что вся эта ситуация не будет тянуться еще лет пять, когда большую часть своей жизни он, будучи в расцвете сил, проведет в больнице, заботясь о своей молодой жене, чье тело постоянно режут на куски. В то же время, мне кажется, его до глубины души пронзает этот опыт, который в какой-то степени заставляет его ощущать себя «навсегда изменившимся и парадоксально живым», как назвал это один мой пациент через несколько месяцев после смерти своей тридцатилетней жены. Готова поспорить, что Мэтт – как и тот человек – не захочет вернуться в прошлое и жениться на другой женщине. Но Мэтт находится на том этапе жизни, когда все движутся вперед: тридцать лет – это тот возраст, в котором выстраивается основа будущего. Он не синхронизирован со своими сверстниками, и по-своему, в своем собственном горе, он, вероятно, чувствует себя совершенно одиноким.
Я не думаю, что Джулии стоит узнавать все эти детали, но я уверена, что их совместное времяпрепровождение будет полнее и душевнее, если Мэтт получит возможность проявлять свою человеческую сущность. И если они смогут глубже познать друг друга за то время, что у них осталось, Джулия будет всецело жить в сердце Мэтта после своей смерти.
– Как вы думаете, что Мэтт имел в виду, говоря, что хочет вечер без рака? – спрашиваю я.