– Люди думают, что если они будут говорить обо мне как об умирающей, то это станет реальностью, но ведь это уже реальность, – говорит Джулия, качая головой. Мне тоже это кажется правильным, и не только в тех случаях, когда дело касается смерти. Умалчивание не делает ситуацию менее реальной – скорее более страшной. Для Джулии худшим стало молчание: люди начали избегать ее, чтобы им не приходилось вступать в разговор и говорить все эти ужасные вещи. Она бы предпочла глупости тотальному игнорированию.
– Что бы вы хотели, чтобы говорили люди? – спрашиваю я.
Джулия думает об этом.
– Они могут сказать: «Мне так жаль». Или: «Чем я могу помочь?» Или «Я чувствую себя таким беспомощным, но я переживаю за тебя».
Она меняет положение на диване. Одежда на ее истончившемся теле висит мешком.
– Они могут быть честными! – продолжает она. – Одна женщина брякнула: «Я понятия не имею, что сказать» – и мне стало намного легче! Я сказала ей, что пока не заболела, тоже не знала, что говорить в таких случаях. В университете, когда мои студенты узнали, первое, что они сказали: «Как же мы без вас!» – и это тоже хорошо, потому что это выражает то, как они ко мне относятся. Люди говорили: «Не-е-ет!» или «Я всегда не связи, звони, если захочешь поболтать или просто развеяться». Они помнили, что я – все еще я. Что я все еще их подруга, а не просто раковый пациент, и они могут поговорить со мной о своей жизни, о работе и последнем эпизоде «Игры престолов».
Одна вещь удивляет Джулию в процессе наблюдений за собственным умиранием – насколько живым стал ее мир. Все, что она воспринимала как должное, рождало ощущение откровения, как будто она снова была ребенком. Вкусы: сладость клубники, сок которой стекает по подбородку, или нежная выпечка, тающая во рту. Запахи: цветы на лужайке перед домом, духи коллеги, морские водоросли, выброшенные на берег, потное тело Мэтта в постели ночью. Звуки: струны виолончели, визг машины, смех племянника. Впечатления: танцы на дне рождения, наблюдение за людьми в кафе, покупка красивого платья, открытие писем. Все это, каким бы мирским оно ни было, бесконечно радует ее. Она стала гиперприсутствующей. Когда люди слепо верят в то, что у них есть все время этого мира, заметила она, они становятся ленивы.
Она не ожидала испытать подобное удовольствие в своем горе, и это в некотором смысле бодрит ее. Но даже пока она умирает, осознала она, жизнь продолжается: пока рак распространяется по ее телу, она по-прежнему проверяет Твиттер. Поначалу она думала, зачем терять даже десять минут из оставшегося времени на такую ерунду. А потом решила: «Почему нет? Мне нравится Твиттер!»
Она также старалась не зацикливаться на том, что теряет. «Пока я могу нормально дышать, – говорила мне Джулия. – Становится труднее, и я печалюсь. Но сейчас я дышу».
Она приводит еще примеры того, что помогает ей, когда она говорит людям, что умирает.
– Объятия – это здорово, – говорит она. – И еще «Я люблю тебя». Мое самое любимое – это простое «Я люблю тебя».
– Кто-то так говорил? – спрашиваю я.
Мэтт говорил, отвечает она. Когда они узнали, что у нее рак, его первые слова были не «Мы справимся» или «Черт!», а «Джулс, я так тебя люблю». Это все, что ей нужно было знать.
– Любовь побеждает, – говорю я, ссылаясь на историю, которую Джулия однажды мне рассказала. Когда-то ее родители переживали непростой период и расстались на пять дней – ей в то время было двенадцать. К концу недели они снова были вместе, и когда Джулия с сестрой спросили, почему, отец с нежностью посмотрел на мать и сказал: «Потому что в конце концов любовь побеждает. Всегда помните это, девочки».
Джулия кивает. Любовь побеждает.
– Если я напишу эту книгу, – говорит она, – может быть, я скажу, что лучшие ответы, которые я получала, шли от людей, которые говорили от чистого сердца и не редактировали сами себя. – Она смотрит на меня. – От вас, например.
Я пытаюсь вспомнить, что сказала, когда Джулия сообщила мне, что она умирает. В первый миг я почувствовала себя неуютно, во второй – опустошенно. Я спрашиваю Джулию, что она помнит. Она улыбается.
– Оба раза вы сказали одно и то же, и я этого никогда не забуду, потому что не ожидала такого от психотерапевта.
Я качаю головой. Не ожидала чего?
– Вы невольно произнесли таким тихим, грустным голосом: «О, Джулия…» – что было идеальным ответом, но то, что вы не сказали, значило больше. Вы прослезились, но я заметила, что вы не хотели бы, чтобы я это видела, поэтому не сказала ничего.
Картинка постепенно вырисовывается у меня в голове.
– Я рада, что вы видели мои слезы, и вы могли что-нибудь сказать. Я надеюсь, теперь будете.
– Ну, сейчас я бы сказала. После того как мы вместе написали мой некролог, думаю, я прямо открытая книга.
Несколько недель назад Джулия закончила писать свой некролог. Мы в то время вели весьма серьезные беседы, обсуждая, например, как она хотела бы умереть. С кем бы она хотела быть и где. Чего бы она хотела для утешения и спокойствия. Чего она боялась. Какие похороны планировала. Как и что она хотела сообщить людям.
Даже обнаружив скрытые стороны своей личности после постановки онкодиагноза – более спонтанные, более гибкие, – в душе она по-прежнему была человеком планирующим, и если она собиралась примириться со своей ранней смертью, ей следовало по возможности сделать это так, как она сама бы этого хотела.
Обсуждая ее некролог, мы говорили о том, что было самым важным для нее. Это профессиональные успехи, ее страсть к науке и любовь к студентам. Это субботние утра в Trader Joe’s и ощущение свободы, которое она там нашла. Это Эмма, которая, подав с помощью Джулии документы на финансовую помощь, смогла сократить число смен в супермаркете и поступить в колледж. Это были ее друзья, с которыми она бегала марафоны и с которыми виделась в книжном клубе. В начале списка был ее муж («Лучший человек в мире, с которым можно было бы прожить долгую жизнь, – сказала она, – но и лучший, с которым можно встретить смерть»), ее сестра, племянник и новорожденная племянница (Джулия была их крестной матерью). Там же были родители и бабушки с дедушками (все четверо), которые не могли понять, как в такой семье долгожителей Джулия умирает такой молодой.
– Как будто мы проводим эту терапию на стероидах, – сказала Джулия обо всем, что случилось с момента нашего знакомства. – Как будто наш с Мэттом брак тоже на стероидах. Мы все должны впихнуть так быстро, насколько это возможно.
Джулия поняла, говоря о впихивании, что если ее и злит такая короткая жизнь, то лишь потому, что та была хорошей. Вот почему после нескольких черновиков она решила сделать свой некролог простым: «Каждый день из тридцати пяти лет ее жизни, – гласил, по ее желанию, текст, – Джулию Каллахан Блу любили».
Любовь побеждает.
44Письмо Бойфренда
Я сижу за рабочим столом и занимаюсь своей счастливой книгой, продираюсь через очередную главу. Я мотивирую себя мыслью: если я сдам эту книгу, то в следующий раз напишу что-то по-настоящему важное (чем бы оно ни было). Чем быстрее я закончу это, тем быстрее смогу вернуться на свежую почву (где бы та ни была). Я принимаю неопределенность. И я действительно пишу книгу.
Звонит моя подруга Джен, но я не беру трубку. Недавно я посвятила ее в детали своих проблем со здоровьем, и она была столь же полезной, как и Уэнделл – не в поисках диагноза, а в том, чтобы помочь мне смириться с его отсутствием. Я узнала, как быть в порядке, не будучи полностью в порядке, одновременно с этим планируя консультации со специалистами, которые могли бы отнестись к моему состоянию более серьезно. Больше никаких докторов с блуждающими матками.
Но сейчас я должна закончить эту главу – на это я выделила два часа. Я печатаю слова, и они появляются на экране, заполняя страницу за страницей. Я добиваю эту главу так же, как мой сын иногда делает домашние задания: это просто работа, которую нужно закончить. Я дохожу до последней строчки главы и награждаю себя: теперь можно проверить почту и позвонить Джен! У меня есть пятнадцать минут перерыва – а затем следующая глава. Конец уже близко, остался один финальный раздел.
Я болтаю с Джен и просматриваю письма, пока внезапно не вскрикиваю. Во входящих сообщениях имя Бойфренда выделено жирным шрифтом. Я в шоке: я не слышала о Бойфренде восемь месяцев, с тех времен, как пыталась получить ответы и носила свои многостраничные заметки в кабинет Уэнделла.
– Открывай! – откликается Джен, как только я рассказываю ей, но я просто таращусь на имя Бойфренда. У меня крутит живот, но не так, как тогда, когда я надеялась, что он передумает. Просто даже если он сейчас скажет, что на него снизошло озарение и он все-таки хочет быть вместе, я, без сомнения, отвечу нет. Нутро подсказывает мне две вещи: что я не хочу больше быть с ним и что, несмотря на это, воспоминания о произошедшем все еще ранят. Что бы он ни хотел сказать, это меня расстроит, а я не хочу сейчас на это отвлекаться. Я должна закончить книгу, которая меня не волнует, чтобы написать о чем-то, что меня на самом деле волнует. Может быть, говорю я Джен, я прочитаю письмо Бойфренда после того, как выжму из себя еще одну главу.
– Тогда перешли мне, и я прочитаю, – говорит она. – Ты не можешь заставлять меня вот так ждать!
Я улыбаюсь.
– Ладно, ради тебя я его открою.
Письмо шокирующее и предсказуемое одновременно.
Я зачитываю это Джен. Ли – это девушка, с которой мы с Бойфрендом познакомились независимо друг от друга и которую мы оба втайне считали раздражающей. Если бы мы до сих пор встречались, конечно, он бы поделился этой свежей сплетней. Но сейчас? Это настолько неуместно, настолько игнорирует все, что произошло между нами и на чем закончились наши беседы. Выглядит так, словно Бойфренд по-прежнему прячет голову в песок – а я свою уже достала.