й стыд и зависимость он испытывает в такие моменты. Как пугающе выглядит эта связь.
– Ладно, – говорю я. – Не терпится увидеть, как герой, – я изображаю в воздухе кавычки, как это делает Джон, – будет развиваться в следующем сезоне. Думаю, в будущем многое возможно.
Тело Джона отвечает за него: он краснеет. Пойманный, он краснеет еще сильнее.
– Спасибо, – говорит он.
Я улыбаюсь и встречаюсь с ним взглядом; он смотрит мне в глаза добрых двадцать секунд, прежде чем снова отворачивается. Глядя в пол, он шепчет:
– Спасибо за… ну, в общем. – Он ищет верное слово. – За все.
Мои глаза снова наполняются слезами.
– Всегда пожалуйста, – говорю я.
– Ладно, – говорит Джон, прочищая горло и укладывая свои напедикюренные ноги на диван. – Раз уж мы закончили с прелюдиями, о чем нам теперь разговаривать?
54Не испорти все
Есть две основных категории людей, которые настолько подавлены, что обдумывают самоубийство. Первые думают: у меня была отличная жизнь, и если я смогу справиться с этим жутким кризисом (со смертью любимого человека или затяжной безработицей), мне будет к чему стремиться. Но что, если я не смогу? Вторые думают так: моя жизнь бесплодна, и мне не к чему стремиться.
Рита – из второй категории.
Конечно, история, с которой пациент приходит на психотерапию, может быть не той же самой историей, с которой он живет. То, что было включено в рассказ вначале, может оказаться уже вычеркнутым; то, что осталось в стороне, становится центральной сюжетной линией. Некоторые главные герои становятся второстепенными, некоторые второстепенные персонажи занимают основные позиции. Собственная роль пациента тоже может измениться: от массовки до протагониста, от жертвы к герою.
Через несколько дней после своего семидесятилетия Рита приходит на очередную сессию. Никакого самоубийства. Она приносит мне подарок.
– Это на мой день рождения, но для вас, – говорит она.
Подарок красиво обернут, и она просит меня открыть его при ней. Коробка тяжелая, и я пытаюсь угадать, что внутри. Бутылочки моего любимого чая, который она приметила в моем офисе? Большая книга? Набор гротескных чашек, которые она начала продавать на своем сайте? (Я очень надеюсь на последнее.)
Я разрываю слои оберточной бумаги: на ощупь это что-то керамическое (кружки!), но, вынув этот предмет, я смотрю на Риту и улыбаюсь. Это салфетница, исписанная словами «Рита говорит: “Не испорти все!”». Дизайн одновременно дерзкий и непритязательный – как и сама Рита. Я разворачиваю предмет и замечаю ее фирменный логотип: ИП «Надежда умирает последней».
Я начинаю благодарить ее, но она меня перебивает.
– Это отсылка к нашему разговору о том, почему я не беру салфетки, – говорит Рита, словно я не понимаю. – Раньше я думала: да что не так с этим психотерапевтом, которая то и дело твердит о том, какими салфетками я пользуюсь? Я не понимала этого, пока одна из девочек, – она имеет в виду девочек из «привет-семейства», – не увидела, как я достаю платочек из сумки, и не сказала: «Фу-у-у! Мама говорит, никогда нельзя использовать грязные салфетки!» И я подумала: а ведь мой психотерапевт тоже. Каждому нужна свежая пачка салфеток. Так почему бы не добавить шикарный футляр?
Она произносит слово «шикарный» с иронией в голосе.
То, что Рита сегодня пришла на сессию, не означает, что ее психотерапия заканчивается, а я не измеряю успешность наших встреч тем, что она еще жива. В конце концов, что, если Рита решила не совершать суицид на свой юбилей, но все еще находится в тяжелой депрессии? Сегодня мы празднуем не столько ее физическое присутствие, сколько продолжающееся эмоциональное возрождение – риск, который она взяла на себя, чтобы начать двигаться от окостенения к открытости, от самобичевания к чему-то вроде самопринятия.
Так что у нас сегодня много поводов для праздника, но терапия Риты продолжится, потому что от старых привычек трудно избавиться. Потому что боль утихает, но не исчезает. Потому что разорванные отношения (с собой и со своими детьми) требуют чуткого, осознанного восстановления, а новые для развития нуждаются в поддержке и самосознании. Если Рита хочет быть с Майроном, ей нужно лучше понимать себя и свои проекции, свои страхи, ревность, боль и разочарование, чтобы этот новый брак – четвертый по счету – стал последним. И первой прекрасной историей любви.
Майрон, оказывается, не отвечал на письмо Риты целую неделю. Она переписала от руки свое послание и засунула его в почтовый ящик. Поначалу Рита мучительно обдумывала, что могло произойти. Зрение было уже не таким хорошим, как раньше, а артрит мешал просунуть письмо в слегка проржавевшую щель. Могла ли она случайно положить письмо не туда – например, в ящик «привет-семейства»? Это было бы ужасно! Она не могла избавиться от этой мысли всю неделю, накручивая себя, пока от Майрона не пришло сообщение.
Рита зачитала мне его, сидя в кабинете: «Рита, спасибо, что поделилась этим со мной. Я бы хотел поговорить с тобой, но мне многое надо переварить, так что нужно еще немного времени. Скоро буду на связи. М».
– «Многое переварить!» – воскликнула Рита. – Знаю я, что он там переваривает! То, какое я чудовище, как он рад, что уберег себя! Теперь, когда он знает правду, он переваривает, как бы так вернуть все сказанное в тот момент, когда он терзал меня на парковке!
Я отметила, как она оскорблена тем, что восприняла как избегание Майрона, и как быстро романтический поцелуй превратился в терзание.
– Это одно из возможных объяснений, – сказала я. – Но есть и другое: вы так старательно и так долго прятались от него, что ему нужно время, чтобы принять эту новую часть картинки. Он поцеловал вас на парковке, раскрыл свое сердце, и вы после этого начали его избегать. А теперь он получает это письмо. Здесь многое нужно переварить.
Рита покачала головой.
– Видите, – начала она, словно не услышала ни слова из того, что я сказала, – именно поэтому мне лучше держаться на расстоянии.
Я сказала Рите то же, что говорю всем, кто боится обжечься в отношениях – то есть всем, у кого бьется сердце. Я объяснила ей, что даже в лучших из всех возможных отношений иногда бывает больно. И не важно, насколько сильна ваша любовь, вы порой будете ранить своего партнера – не потому, что хотите, а потому, что вы человек. Вы можете непреднамеренно ранить супруга, родителей, детей, лучшего друга (а они вас), потому что если вы подписываетесь на близкие отношения, то раны – это часть сделки.
Но, продолжила я, самое лучшее в близких, наполненных любовью отношениях – то, что в них есть место исцелению. В терминах психотерапии это «разрыв и восстановление», и если ваши родители признавали свои ошибки, брали за них ответственность и учили вас тому же, то тогда разрывы не будут казаться такими катастрофическими во взрослом возрасте. Если же ваши детские травмы не сопровождались полным любви восстановлением, вам понадобится некоторая практика, чтобы справляться с разрывами, чтобы перестать думать, что любой конфликт – это конец отношений, чтобы поверить в то, что, даже если отношения не сложатся, вы переживете это. Вы сможете исцелиться и вступить в другие отношения, полные своих собственных разрывов и восстановлений. Подобное раскрытие звучит не идеально, но если вы хотите близких отношений, другого пути нет.
Тем не менее Рита звонила мне каждый день, чтобы рассказать, что Майрон все еще не ответил. «Радиомолчание, – говорила она моему автоответчику, потому саркастично добавляла: – Он, должно быть, все еще переваривает».
Я убеждала ее держаться за все хорошее в жизни, несмотря на тревогу из-за Майрона, не поддаваться отчаянию из-за возможной боли, не уподобляться человеку на диете, который срывается однажды, говорит, что бросает, и всю оставшуюся неделю переедает, заставляя себя чувствовать в десять раз хуже. Я просила ее оставлять мне голосовые сообщения с рассказом о том, чем она занималась каждый день, и Рита исправно сообщала мне: она обедала с «привет-семейством», составляла учебный план для лекций, водила «девчонок» – своих названых внучек – в музей на урок рисования, работала над заказами со своего сайта. Но неизменно заканчивала едкой фразой в адрес Майрона.
Втайне, конечно, я тоже надеялась, что Майрон поведет себя достойно, причем чем скорее, тем лучше. Рита совершила невиданное для себя действие, открывшись ему, и я не хотела, чтобы этот опыт подтвердил ее глубоко укоренившееся убеждение в том, что ее нельзя любить. Но дни шли, Рита все больше злилась на Майрона – и я тоже.
На следующей сессии я с облегчением узнала, что у них состоялся разговор. Майрон действительно был ошеломлен всем, что Рита поведала – и тем фактом, что она так много скрывала. Кем была эта женщина, к которой его так сильно тянуло? Это тот же добрый и заботливый человек, который бежал в страхе, когда муж избивал их детей? Могла ли эта женщина, обожающая детей из «привет-семейства», быть той же самой, которая пренебрегала своими собственными? Это та же веселая, артистичная и очень умная женщина, что проводит свои дни в плену депрессии? И если да, то что это значило? Как это повлияет на Майрона, а также на его детей и внуков? В конце концов, он понимал, что с кем бы он ни встречался, этот «кто-то» станет частью его дружной семьи.
За неделю «переваривания», сказал Майрон Рите, он советовался с Мирной – своей покойной женой, чьи комментарии всегда ценил. Он по-прежнему разговаривал с ней, и сейчас она сказала ему не быть таким осуждающим – быть осторожным, но не замкнутым. В конце концов, разве ей не повезло родиться в семье любящих родителей и найти чудесного мужа? Кто знает, что бы она сделала при других обстоятельствах? Еще он позвонил брату, и тот спросил: «Ты рассказал ей об отце?» Под этим подразумевалось «Ты рассказал ей о тяжелой депрессии отца после смерти мамы? Ты рассказал ей, как боялся, что то же случится с тобой после смерти Мирны?»