– А как он меня узнает?
– Люба, у него будет табличка с вашим именем. Простите, но я сейчас занят.
– А он говорит по-русски?
– Нет, не думаю.
– А как я ему скажу, куда ехать?
– Я все скажу ему заранее. И буду ждать вас в холле отеля. Люба, я не могу больше говорить.
– А что с вами случилось? У нас завтра суд!
И тут появилась моя!
– Картина размером 13,7 на 6,8 футов или четыре метра двадцать на два метра десять сантиметров в континентальном измерении известного парижского художника русского происхождения Пожедаева. Холст, масло. Картина скорее служила панно в знаменитом русском кабаре Poisson d’or в 20–30-х годах прошлого столетия. Абсолютный шедевр ар-деко, панно является знаковой вещью эпохи. Приведено во многих каталогах. Сто десять тысяч фунтов? Желающие в зале есть?
Желающий в зале был – я. Poisson d’or (по-русски «Золотая рыбка») был действительно самым изысканным кабаре в Париже. Тогда между двумя войнами кабаре несли на себе функцию ресторанов и ночных клубов одновременно. Там можно было и поужинать, и потанцевать, и познакомиться, и поболтать. За ночь на сцене проходили перед гостями два-три оркестра, а может быть, и больше, в зависимости от приглашенных на вечер звезд: обязательный цыганский (чтобы быстро напиться), экзотический казачий (русский флер для французов и ностальгия для наших) и, безусловно, джазовый (а как же без танцев-шманцев-обжиманцев?). Именно там Александр Вертинский познакомился с Марлен Дитрих, Эйзенштейн с Кокто, а знаменитая модель Кики вообще со всеми… На самом панно был нарисован гуляющий Париж с удивительными и вечно современными персонажами. Панно было ярким, насыщенным и безумно привлекательным. Короче, шедевр. Понятно, что всех пугал размер картины. Всех, но не меня. Я давно хотел завесить огромное окно в приемной от любопытных глаз в доме напротив, а тяжелые портьеры действовали мне на мозг. На нервы действовала только новая клиентка Люба. Битва была не очень долгой. На ста пятидесяти тысячах существо без пола посмотрело на меня взглядом гиперболоида инженера Гарина и, увидев арийскую внешность и твердость русского духа в еврейских глазах, торговую войну со мной прекратило. Я направился в офис, чтобы расплатиться и заказать доставку в Москву, когда позвонила Люба:
– А мне точно надо выглядеть на суде дурой, которая ничего не знала о делах и банковских счетах мужа?
– Точно. Вам это будет не трудно. Если суд вам поверит, то есть шанс, что вашего бывшего обяжут показать и вскрыть все счета.
– Но он же негодяй. Он ничего не скажет! А то, что он может показать, я много раз видела. Ничего интересного. А зачем он это будет делать для суда?
– Люба, ваша задача – быть дурой. В остальном разберемся. Главное, не выходите из образа.
Две милые девочки в офисе Sotheby’s сказали, что доставка такой большой работы будет совсем непростой. Сначала надо вызвать профессора по упаковке. Это полторы тысячи. Потом купить твердый цилиндр и намотать с помощью мистического профессора упаковки картину на рулон для сохранности. Затем, когда все поймут, что «вот она, вот она, на рулон намотана», надо ее запаковать в прыщавый пластик – bubble и сверху еще во что-то типа брезента, почти такого же, как у Burberry. Дальше следует страховка и долгий или короткий путь в Москву. Быстрый – самолетом за неделю, долгий, очевидно, на верблюдах за три месяца. Общая стоимость? Вот, пожалуйста. Я посмотрел на итоговую цифру, вспомнил затраты на строительство «Зенит-Арены» и Керченского моста и поинтересовался, можно ли ограничиться профессором и упаковкой. Tax free я сделаю сам в аэропорту. Ну и за скорость, естественно. Я через тридцать шесть часов улетаю. Рассчитавшись за еще не оказанные услуги, я попросил заказать на завтрашний вечер транспорт в аэропорт для меня, Любы и рулона, заплатил в третий раз и вышел на свежий воздух. Позвонила уже понятно кто и сказала, что она боится, но вылетает. Легонько подвывая от клиентки, как Джессика перед стрижкой, я пошел обедать.
Две недели подготовки к процессу прошли не зря. Люба была идиоткой и такой же выглядела в зале. Просто прелесть. Обманутая шатенка, говорящая как блондинка. Ничего не знала, доверяла мужу, потому что любила. Когда он украл деньги из своего банка, она была с ним не согласна, потому что рушился их привычный уклад жизни. Муж нашел причину устроить скандал и улетел в Лондон, где уже давно готовил себе плацдарм. Оставил ее практически без средств. Кстати, квартиру в Белгравии обставляла именно она, а сейчас он там живет с другой. Слеза. Стакан воды. Слеза. Ехидный вопрос адвоката противной, и я бы сказал, даже очень противной стороны, прозвучал незамедлительно:
– Что же вы столько лет прожили с, как вы утверждаете, любимым супругом, и он ни разу не сказал вам о состоянии ваших финансовых дел? Значит, он вам не доверял? Вы были плохой женой?
Я ждал, что такое будет. Люба к этим выпадам была отлично подготовлена, но тут неожиданно все пошло наперекосяк.
– Нет, почему. Один раз доверил, правда, пьяный был. У него все документы в ячейке на вокзале Waterloo.
– Это смешно, миссис Булкина. Вы в Королевском суде. Может быть, вы еще номер ячейки знаете?
– Да, он мне тогда сказал. Только я не знаю точно, вдруг он как всегда мне врал. Но номер я запомнила.
– Ну и что вы там нашли?
– Да как вы смеете! Это же чужие вещи. Я бы никогда не позволила себе туда залезть. Можете это сделать без меня с вашим клиентом. А вот номер кода я точно знаю. Это дата рождения его любовницы: тысяча девятьсот девяносто восьмой год. Хотя тогда ей было всего пятнадцать.
С криком «Что же ты врешь, сука!» на присущем ему русском вскочил бывший муж. Армада адвокатов банкира набросилась на него в попытке усадить обратно на скамью, как поляки на Тараса Бульбу. Атмосфера от этих не очень британских волеизъявлений накалилась. Суд требовал перевода криков самца. Переводчик лишь сообщил, что это были нецензурные оскорбления и угрозы. Судья неожиданно для всех обязал нас произвести санкционированную выемку всего, что находится в ячейке, если она, конечно, еще существует, впаял две недели тюрьмы мужу за выходку и оскорбление правосудия и объявил перерыв на обед на месяц.
Ячейка оказалась забита ценнейшими документами для нашего дела! Это был невероятный источник всего того, что скрывал от нас негодяйский изменник. Мы с коллегами радовались, как дети, а Люба только в ужасе смотрела на происходящее. Времени оставалось в обрез, и мы помчались в гостиницу за вещами. Надо было еще успеть в аукционный дом и оттуда в аэропорт. Я боялся пробок, так как начался проливной дождь.
Перед Sotheby’s стоял грузовичок, на крыше которого был очень хорошо привязан огромный рулон в диаметре больше метра и где-то два с половиной метра в длину, действительно гениально обвязанный со всех сторон. Картину накрутили на огромный цилиндр, чтобы она оставалась в целости и сохранности. У меня были легкие сомнения, что эту трубу примет родной «Аэрофлот», и ужас от того, что я буду делать с ним дальше в случае, если его не примут. Погрузив чемоданы в пустой грузовичок, мы двинулись в аэропорт. Погода за окном стала напоминать мне период дождей в любимом Таиланде с той только разницей, что там дождь намного теплее. Люба молчала всю дорогу и почему-то с интересом поглядывала на меня время от времени.
На подступах к аэропорту, когда до здания оставалось еще метров шестьсот-восемьсот, машина прижалась к обочине.
– Сожалею, сэр, но я не смогу везти вас дальше, впереди ограничение по высоте. Мы с цилиндром не проходим. Вам придется сойти здесь и идти пешком. Мне очень неприятно говорить вам это, сэр, но я не был в курсе ограничений по высоте, которую составляет мой автомобиль и груз на крыше. Примите мои искренние извинения. Я сообщу в компанию, которая меня ангажировала, что их менеджмент плохо работает. Им должно быть стыдно. Я также сожалею, сэр, что не могу здесь стоять, пока вы не найдете помощь. Стоянка автомобилей здесь запрещена. Я могу лишь остановиться на короткое время. Прошу прощения за неудобства, причиненные вам и вашей спутнице.
Пока эта вежливая скотина снимала огромную трубу с крыши, я оставил Любу с чемоданами под дождем, накрыв ее своим плащом, и побежал рысью в здание аэропорта. Информация была рядом со входом.
– Вы живете в иллюзиях, сэр. Великобритания очень демократическая страна. Носильщики есть отголоски ушедшего неравенства, и мы с удовольствием констатируем, что данной профессии больше нет в этом здании уже более двадцати лет.
Когда я прибежал обратно за Любой, сухим во мне и на мне было только горло.
Путем неимоверных усилий, преобразившись в обмочившегося до основания атланта, я взвалил на себя гигантскую трубу и, шатаясь, понес ее ко входу. Люба шла сзади и постоянно теряла мой плащ и совесть. Плащ соскальзывал с ее головы и плеч в лужи, так как в руках она везла два наших чемодана, коронованных сверху моим портфелем и ее сумкой, и, почему-то, глядя на мой зад с трубой, умирала от смеха. В «Аэрофлоте» от увиденного даже привстали.
– Похоже на С-400, который возят на военном параде, – глядя на трубу, заметил представитель отечественного перевозчика. – Чемоданы приму, а эту хрень надо отвезти в конец зала, туда, где сдают лыжи и серфингуёвые доски.
В конце зала никого не было. Это был вечерний рейс на Москву в 22:30.
Наконец из кулис грязных полупрозрачных дверей показался заспанный индей в чалме.
– Это не габаритный багаж, – сообщил мне человек с точкой во лбу. – Вы хотите его сдать?
– Нет, мы пришли на твое рыло посмотреть через эту подзорную трубу, – не выдержала Люба.
Индей уловил флер вежливой интонации русской миссис, и мы общими усилиями засунули наверченную на тубус картину в какую-то просмотровую камеру.
– Моему бывшему несколько лет назад делали ректороманоскопию. Жаль, что не такой трубой. Было бы в самый раз, – заметила моя спутница.
Теперь уже я посмотрел на нее с интересом. Картина уехала куда-то вглубь аэропорта, и нам сразу полегчало. Оставалось проштемпелевать экспортные бумаги Sotheby’s для tax free, и мучения сегодняшнего дня подошли бы к концу.