год с лишним! Короче, на ушах весь гарнизон. А сделать ничего не можем. Потом позвонили из администрации, и начался вообще капец: «Вы там в Кремле “район красных фонарей” устроили?! Так там вас, бл. ей, завтра всех не будет! Понятно?!». Наконец эти твари перестали лететь, где-то в полпервого ночи.
«Странно, – подумал я, – мы же позже закончили. Ой, точно, в начале первого принесли клубнику и мороженое!»
– А потом снова началось. Но к этому времени мы уже знали все. И чей дом, и кто там находится, и что вы там. Не один, между прочим…
– Как это не один?
– Внизу вас ждал водитель Игорь, восемьдесят седьмого года рождения, уроженец Украины, работает у вас десять лет, недавно женился на…
– Сильно…
– Кстати, хорошо, что вы с Инной Трушенной, уроженкой Кишинева, девяносто шестого года рождения, безработной, так сказать, ничего существенного не сделали. Правда, сейчас от всего лечат, но зачем? А вот ваш товарищ…
– Олег Николаевич, я так понимаю, все суды и приходы – это ваших рук дело?
– Александр Андреевич, у нас все только по закону.
– Это понятно. Но мне кажется, есть смысл договориться…
…Две недели назад я приехал к себе на дачу, и, похоже, не очень вовремя. Дети и их университетские друзья шумно отмечали что-то, требующее крика, идиотской музыки, пива и белого вина. С ужасом я обнаружил, что на задней террасе идет интенсивный запуск фонариков. Помня не так давно с огромными усилиями закрытое дело, я подумал, что до Кремля очень далеко, но на всякий случай решил посмотреть на розу ветров и карту близлежащих районов.
Неожиданно появился студенческий ребенок с грустным лицом:
– Пап, у нас больше не зажигаются и не взлетают фонарики. Ты не знаешь, в чем дело?
Только я собрался сказать что-то ехидное по поводу рук, растущих у будущей адвокатуры ниже пояса, как раздался звонок:
– Александр! Ви меня не знаете, но оно вам и не надо. В полутора километрах от вас находится дача израильского посла. Таки уже скажите Адри, шо еще двадцать две минуты ничего, кроме мух, взлетать у вас не будет. А когда ветер подует оттуда туда, шобы дети были живы и здоровы, то пусть уже обзапускаются до «Фенькиного загарения». И зайдите уже к новому послу за сказать «здрасьте», а то у вас ни стыда ни совести. Шалом!
Любовь и Ленин
– Вам же не сложно это сделать? Ну один раз. Ваш любимый Tatler даже не почувствует измену. А у нас дети. Они тоже хотят улыбаться, читая рассказы Добровинского. Вы же любите детей?
– Очень. Начиная с их пути к яйцеклетке. Я часто об этом пишу.
– А если о них же, но когда они чуть выросли? Дело в том, что после известного секс-скандала в одной московской спецшколе мы хотели бы напечатать очерк о том, как все было целомудренно и хорошо в СССР. Что вы думаете по этому поводу?
– Даже не знаю. Хотя есть у меня одна история…
…На мои последние летние каникулы меня отправили, естественно, в Одессу, к родственникам. Мальчика перед выпускными экзаменами в школе и «поступательными» в университет надо было отдохнуть и фигурно поправить. На одесский вкус я был «ходячим заморышем из Освенцима». Многочисленные родственники начали усиленную борьбу за право откормить любимого московского ребенка, и обсуждение пошло на повышенных одесских тонах. Дядя Фима предложил разыграть будущего студента в деберц (карточная игра) и таким образом снять все споры. Так вот, на дяде надо остановиться отдельно. Собственно, с него все и началось.
Кандидат математических наук, с блеском окончивший мехмат МГУ, Фима довольно быстро понял, что от прикладной науки он наживет только головную боль. Ну, может быть, еще от долгого сидения на стуле – полипы в прямой кишке. Взяв эту дилемму через интеграл, Фима пришел к выводу, что людей науки в семье и так хватает, поэтому кто-то должен все-таки уйти в бизнес.
Бизнес в Советском Союзе был, процветал и за процветание удачно карался тюрьмой, хотя это бизнесменов не смущало. Дядя, несмотря на конец 60-х, провел в коммунистическом гиганте сложное маркетинговое исследование и пришел к выводу, что в стране ничего нет. Тяга к прекрасному носила фамильный характер, и Фима решил сосредоточиться на удовлетворении прекрасного пола путем выпуска серебряных колечек «Неделька», чрезвычайно популярных в те годы. Успех был ошеломляющим, и одесский полуподпольный цех работал на износ практически двадцать четыре часа в сутки. Профессорско-научно-академический клан решил, что в семье не без урода и тяжело вздохнул. Фима откупался от презрения колоссальными деньгами, помогал всем, начиная с близких, а также среднеудаленных родственников и заканчивая синагогой с одесскими ментами. Бизнесмен к тому же собирал французский революционный фарфор и малых голландцев. На оставшиеся деньги жила его семья и «страдала» с двумя горничными, садовником и охранником, которых в то время надо было называть домработницами и чернорабочими. Кстати, в трудовой книжке у них было записано, что они – служащие одесского областного метрополитена. Что это за зверь, не знал никто, но, честно говоря, никто и не интересовался, почему такое учреждение в Одессе есть, а метрополитена нет.
Заработанные миллионы рублей, которые имели тенденцию к обесцениванию, надо было немедленно превращать из фантиков во что-то весомое и желательно, в отличие от антиквариата, не объемное. Причина была проста: при приближающейся опасности или обыске громоздкий объем капиталовложенных активов только мешает. На семейном совете, состоящем из Ефима Рувимовича и любимой кошки Вагинки, было принято решение вкладывать средства в драгоценные камни (изумруды, бриллианты и, фиг с ними, сапфиры), а также золотые монетки – десятки царской чеканки.
С годами и ростом благополучия страны в отдельно взятой еврейской семье из маленького пластикового мешочка вырос здоровенный куль, который сохранял, в отличие от племянника, тенденцию к стремительному утолщению.
Держать его на виду в гостиной было, конечно, престижно, но небезопасно. Куль надо было куда-то спрятать, и математические мозги хозяина начали интенсивно работать.
Фима жил в большом доме с огромным садом и хорошо знал милицейские уловки. Было понятно: если кто-то настучит на подпольного миллионера, первое, где начнут искать клад, – это дачный участок. Так как дело происходило одновременно в Советском Союзе и в Одессе, то Фиме пришла в голову не очень простая идея. После недолгих поисков на центральной клумбе сада Раппопортов вырос средних размеров памятник Ленину. Очумевшая от такой новости семья, включая нас с мамой, съехалась со всей страны посмотреть на сидячего альбиноса Ильича в пальто нараспашку от портного Зингера. Отдельный интерес для всех представлял родственник Фима, у которого с головы должна была от денег съехать панамка. Гордый обладатель памятника выдержал весь шквал реплик и насмешек молча, как статуя Ришелье, и даже не прогнал кошку Вагинку, уютно пристроившуюся на коленях у лидера большевиков.
– А он у тебя летом в лапсердаке не вздрогнет, вспотевши?
– А шо, лепили уже со старой тети Песи с овощной базы? Шо-то мне знакома интонация этой лысины…
– Мавзолей уже построй на следующий год у тещи. Он туда ходить ночами будет. А нет – так теща сама ляжет, не пропадать же гхраниту.
– А на Суккот ты ему шалаш на гхолову наденешь?
Володя, муж одной из моих двоюродных сестер, не понял юмора. Недоумку объяснили, что в осенний праздник Суккот евреи должны сидеть в шалаше и что «если его взяли в приличную семью, то пусть он уже постоит около синагоги и подучится тому, чему там можно подучиться, а то на его зарплату жене даже стыдно взять любовника на глазах у всего города. А обманывать в нашей семье как-то не привыкли».
Когда все расселись за столы, слово взял хозяин Ленина. Для конспирации Фима заговорил на русском через идиш:
– Стойте там и слушайте сюда, дорогие припоцанные родственники. Я имею сказать важную многочленную теорему.
Дальше до изумленных родственников стал доходить замысел математика. На случай, когда (хотя хотелось бы, чтобы этого не было никогда) нехорошие люди придут с постановлением на обыск, то из сокровищ они смогут найти только киску Вагинку и малых голландцев, в которых они разбираются приблизительно так же, как и во французском революционном фарфоре. Ни у одного мента не поднимется рука залезть застывшему Ленину в тухес [ «задница», идиш] за бриллиантами или в его гениальную копф [ «голова», идиш] за золотом. Действительно, представить себе в 1970 году какого-нибудь лейтенанта, который лопатой разносит черепушку дедушке Ленину, чтоб найти там много денег, да еще на его столетний юбилей, было довольно сложно. Не говоря уже о психологических трудностях неопытных проктологов из МВД и моральной подоплеке поиска драгоценных каменей в жопе Ильича.
Семья, включая всех профессоров разных кафедр, аплодировала Фиме стоя.
Год спустя после презентации памятника это была по-прежнему тихая улица одесских дачных пригородов, где не так часто чавкали даже машины. А тут… Тихий ужас громких звуков. Барабанный бой с несанкционированной трубой! Я быстро оставил вчерашний клюквенный морс с чаем и местной минеральной водой «Куяльник» в туалете, обочкарился и тревожно распахнул занавески.
Окна моей комнаты на втором этаже Фиминой дачи как раз выходили на спину супруга товарища Крупской.
Однако в настоящий момент обитателям дачи было совсем не до Владимира Ильича в Разливе. Перед дачей, вернее, перед забором стоял отряд пионеров с хрипящим горном и пожилым барабаном, плюс очень хорошенькая молодая девушка с красным галстуком, отделявшим загорелое лицо от красивой груди, и Лева, известный одесский хохмач, дальний родственник Фиминой жены.
– Товарищ Раппопорт, не зачинайте калитку, советские пионеры хочут присягнуть бриллиантовому уму и золотой усидчивости дедушки Ленина.
Позже выяснилось, что Лева за червончик уговорил начальника близлежащего пионерлагеря провести линейку с горном и барабаном у некого «истерического» памятника.