В тишине гостиной были слышны лишь вздохи Джессики. Йоркшириха явно чувствовала некое напряжение в воздухе.
– Послушай, папа знает все. Давай спросим, пока мамы нет дома.
Мы с Джессикой навострили уши и слегка насторожились.
– Папа! Паап, ты ревнивый?
«Фига себе… – пронеслось в голове. – Это еще что за поворот событий на ночь глядя?»
На всякий случай надо было срочно включать адвокатские финты:
– Вы что-то знаете о нашей маме такого?
– Папа! Как ты можешь… Нет, конечно, ты просто скажи: ты ревновал когда-нибудь свою жену? Нам правда это нужно знать… Ну пожалуйста, ну папа!
Вообще-то я совсем не ревнивый. Меня пытались много раз развести на ревность. Без особого успеха. Одна дама присылала себе цветы, и в тот момент, когда я был у нее дома, как раз приезжал посыльный. Другая (или эта же, уже не помню) брала у подруги кольцо, показывала мне «трофей» и со словами «Ни он, ни его кольцо мне не нужны, но видишь, как меня любят мужчины» демонстрировала мне за ужином урок актерского мастерства Школы-студии МХАТ. Я обычно на всю эту ерунду не очень реагировал. То ли оттого, что я о себе большого мнения (есть грешок), то ли еще отчего. Ревность – не очень мое…
Но вот однажды много лет назад…
В это утро, день и вечер мне морочили голову все, включая любимую собаку и обеих ассистенток. Это была теплая пятница, и всем хотелось уйти домой пораньше обычного. Не дождавшись своего «двуглавого орла» (папу и мужа), семья свалила на дачу в гольф-клуб до начала московских бесконечных часов пик – конца недели. Моя же последняя рабочая встреча закончилась около девяти тридцати головной болью и пониманием того, что вечер придется бездарно провести в Москве в ожидании окончания пробок. Общее офисное нытье по поводу того, что уже очень поздно, было прекращено одним взглядом и краем улыбки босса. Тут же все благополучно разбежались тратить зарплаты и гонорары уходящего в историю месяца.
Неожиданно позвонил приятель, узнал, что меня все бросили, и тут же предложил поужинать в компании прелестных нимф, за которыми он нежно ухаживал вот уже вторую неделю или второй час – я так и не понял. Ухаживания и ужин произрастали в сумасшедше-модном в ту пору ресторане «Марио» недалеко от зоопарка. Компания требовала меня на четвертый стул ближе к десерту и, очевидно, к счету. Понимая, что я безумно устал и выдержать еще поездку на дачу будет сложно, я позвонил любимой, сказал, что, наверное, заночую в Москве и появлюсь на даче рано или не рано утром.
«Мариозные» клиенты гуляли и балагурили, как моряки в Марселе в двадцатых годах. В дыму вырисовывался силуэт носа моего приятеля с застенчивыми нимфами. Мы познакомились. Украинские нимфы поначалу выглядели как московские бл*ди, но при дальнейшем рассмотрении оказались все-таки нормальными проститутками. Меня пытались покормить с ложечки соскальзывающими спагетти и одновременно соблазняли глубоким, как донецкая шахта, декольте. Я брезгливо отказался от шампанского, и, попросив официанта в честь наступивших выходных принести мне чего-нибудь крепкого, заказал крепкий чай.
Разговор клеился только в одну сторону. Клеили в основном меня: одна из дивчин, понимая, что есть вероятность остаться на ночь без денежного приплода, так как подругу вроде как уже разобрали, увеличивала обороты. С другой стороны меня пытался уговорить на измену любимой и родине в одном лице мой собственный близкий друг. Он преследовал, в отличие от нимфы Оксаны, две цели: сбагрить лишнее тело приятелю и поделить с ним счет за ужин с дорогущим вином и шампанским. Я был стоек, как при осаде Моссада, и потихоньку отодвигал подносик со счетом в сторону болельщика киевского «Динамо». Приятель внаглую положил сверху свою кредитную карточку и передал пас подносом под нос товарищу. Этот еврейский баскетбол был мне знаком с детства. Пришлось положить в обратку скидочную карточку ресторана «Марио», объявить, что минус десять процентов – это моя доля за чай, и улыбнуться, давая понять, что с моей скидкой к тааакому счету мой друг определенно еще и нажил. Девушки и их жених начали наконец понимать, что на этой станции кипяточку не попьешь, и замолчали. С выражением лица морской свинки во время помета товарищ расплатился в гордом одиночестве.
На улице под романтический майский дождик была предпринята последняя попытка навязаться ко мне домой на просмотр коллекции. Я сослался сначала на Шабат, но после оплаты ресторана и так было понятно, что я не русский. Следующей отговоркой было то, что мне нужно ехать на дачу, и вот тут постепенно переходивший в бывшие друзья друг ухватился за мои слова и попросил довезти их до гостиницы по дороге на асьенду. Позвонить из машины любимой и сообщить ей, чтобы она не волновалась, так как пришлось задержаться, но я все-таки еду на дачу и скоро буду, мне не удалось. Мешал днепропетровский смех за пятьсот долларов за ночь. Я решил устроить сюрприз.
А еще через час, опьяненный ночным воздухом поздней весны, я тихонько открывал незапертый замок загородного дома.
Бросив портфель в угол, я подошел к нашей спальне и тут увидел «их» около двери справа.
В любом возрасте приятно открывать в себе новые грани характера. Когда к человеку приходит понимание того, что в нем, в его душе, в теле, в сознании происходит что-то новое, дрожат ноздри, блестит глаз, молния пролетает через голову с фарфоровым визгом «Ты способен на все» – на тебя падает тропическим дождем счастье. Хотя бы раз в жизни это надо испытать.
Это был как раз тот случай, но со знаком минус. Дело в том, что я, не отрываясь, смотрел на чужие потрепанные кроссовки сорок шестого размера около нашей спальни. Понятно было, что любимая ТАМ не одна, и еще – что такая ситуация в моей жизни до сумасшествия нова. До этой минуты я и не представлял, что в одно мгновение стану мавром со скидкой на вонючий «Адидас» вместо шелкового платочка. Пусть хотя бы это была «Пума» или какой-нибудь «Найк», что ли. Но «Адидас» из девяностых?! Боже, какая деградация! Если бы я мог это предвидеть, то лучше бы остался в другом месте и вошел в трудное положение Днепропетровской области. Причем несколько раз.
Ситуация между тем была на редкость щекотливой.
С одной стороны, скотина из кроссовок, очевидно, находится сейчас в интересном состоянии и удар каминным зацепом примет головой без сопротивления. С другой – прелюбодейка и «адидасный» красавчик могут уже лежать себе и отдыхать, посматривая краем глаза телевизор. И тут я со своим зацепом? Бред. А без зацепа? Без зацепа я опять-таки открываю дверь, и ситуация становится хоть и банальной, но какой-то уж больно неловкой: любимая, спортивная тварь и очкарик… Унизительное выяснение отношений? Фи. Пардон, шер ами, но так не проканает. Просто рыбу ножом… – нет, меня не так воспитывали.
Что же это выходит? Ерунда какая-то, да и только! Получается, что из меня Отелло, как из обыкновенной гонореи – оружие массового поражения. Нет, так тоже не годится. Надо действовать скальпелем и наотмашь! Приняв это дерзкое решение, я выключил у телефона звук и на цыпочках, чтобы не создать неловкость всем присутствующим, вышел из дома.
На улице, вдали от чудовищных кроссовок неизвестного циклопа мне как-то стало полегче.
«Прежде всего надо установить личность негодяя», – решил я и стал обходить дом с тыла. Окна спальни были на первом этаже и выходили в лес. «А почему, собственно, он негодяй? – думал я про себя. – В чем он виноват? А если это какой-нибудь мой друг? Тогда да – негодяй, и зацеп нужен. Нет, это все она. Она во всем виновата. Пока я работал, не покладая рук, сначала в офисе, потом в ресторане «Марио», она предала самое святое. А ведь я мог остаться с этими милыми украинским девочками. Душевно провел бы время, может, из короткой истории завязалась бы новелла или даже роман. А вместо этого я помчался домой к любимой, под одеяло. Идиот. Кретин. Ничтожество. Тряпка. Но ничего… Пусть теперь этот пан спортсмен выйдет – я все скажу сначала ему, потом ей: «Это будет страшный развод, дорогая: в чем пришла – в том и ушла; дети со мной, обожаемая теща тоже. Квартиры, дачи, коллекции, виллы? Забудь! ПОНЯТНО?» Нет, так тоже нельзя. Вся Москва узнает, что мне изменила любимая, и кто там кого бросил – толком не объяснишь. А засмеют так, что лучше уходить в эмиграцию куда-нибудь в Улан-Батор. Придется все-таки тихо и без скандала. Да пусть заберет все: не первый раз с нуля буду начинать. Но такое не прощается».
Между тем через штору в окне ничего не было видно. Мало того – ничего не было слышно. Я опять отошел от дома метров на десять и набрал Ее.
– Саша, ты же сказал, что останешься в Москве. Я почти сплю. Так ты приедешь?
– Я приеду и очень скоро. А ты на даче одна?
– Ты с ума сошел совсем на своей работе. Дома дети, мама, горничная Нина и детская черепаха с собакой.
Я подождал еще пять минут на улице. Из дома никто не вышел. Пришлось смело вернуться к искомой двери с кроссовками, но и на всякий случай постучать в дверь спальни.
– Заходи, – услышал я знакомый голос.
Я нажал на ручку и вошел в комнату. Любимая была явно одна. В шкафу, под ковром, под кроватью и даже в тумбочке никого не было.
– Чьи кроссовки перед дверью нашей спальни? – спросил я холодным тоном испанского инквизитора.
– Это я вечером пошла к соседям чай пить. Вдруг налетела гроза, а мне уже пора было домой. Чтобы ноги не мочить по траве и грязи, Андрей Шелухин (хозяин соседской дачи) и одолжил мне свои дурацкие ласты. Можешь с утра их ему обратно отнести? Ложись, поздно уже. Что ты стоишь, как статуя Венеры без рук?
Мое «венерическое» состояние продолжалось еще какое-то мгновение. В голове мелькали разные мысли: злость на самого себя, неясная обида непонятно на кого, желание все рассказать любимой и извиниться непонятно за что и т. д. В конце концов руки у статуи отросли, и я, сославшись на недельную усталость, лег спать.
Еще через несколько дней я опять вернулся домой очень поздно. Дача спала, чуть посапывая из разных комнат. Я разделся в гостиной и тихонько прошел в ванную принять душ. Моему удивлению не было предела, когда я, самый высокий человек в семье, не смог снять конец шланга с фиксатора. Пришлось принести табуретку и залезть наверх. Стоя под душем, я анализировал ситуацию с табуреткой и почему-то вспоминал двухметрового красавца Райнера, немецкого экспата и гольфиста, который в последнее время зачастил к нам домой. Я силился что-то еще сообразить, но ледяная струя летнего душа прошептала мне, что весь свой запас ревности я оставил в кроссовках «Адидас» в ту дурацкую ночь.