После детального объяснения плана девочки захихикали до «ой, не могу», а я, оставив компанию наслаждаться обществом друг друга, уехал домой. Не знаю как Кацману, а мне грядущий день представлялся трудным.
…Резчик по живому или «моэл» на иврите выглядел бодрячком с хорошим запасом юмора, на мой взгляд, так необходимого в этой профессии.
– Этот день вы запомните навсегда, Анатолий. Вы зашли сюда русским, а выйдете евреем. Это ли не чудо? Снимайте штаны как в последний раз.
– Вы будете мне делать операцию под наркозом?
Я с интересом наблюдал за происходящим из кресла в углу комнаты, слегка теребя в руках подобранный со столика журнал «Работница».
Пейсатушка бросил поверхностный взгляд на Толин «недорубок» и, слегка прищурившись, сказал:
– Под наркозом и под лупой. Здесь нужна работа миниатюриста.
– А как же жирная точка-татуировка? – подал я свой голос из углового пространства.
Моэл взял в руки банку с надписью: «Футбол. Быстрая заморозка для ушибов и легких ранений», довольно обильно распылил содержимое, куда хотел попасть, и сказал:
– Жирной точки нет, да и вряд ли она поместилась бы. Работать будем не только под наркозом, но и под микроскопом. Погуляйте четверть часа по коридору или на улице. Стойте! Немедленно натяните штаны – так нельзя выходить наружу, вы что, совсем дурак?
Через пятнадцать минут бледный, как богомол перед случкой, Толик лег на стол и был сразу разделен пополам некой занавеской. Череп держал я, все остальное было в руках экзекутора. Вокруг уже собрались профессиональные иудеи и вовсю взмолились над будущими останками.
– Расслабься и не бойся, а то я не смогу работать. А мне еще надо сделать в это место укол, – слышалось из-под занавески. – А оно ушло полностью в себя. Вернее, в тебя.
Вскоре началась операция. Толик прикрыл глаза и зажмурился. Я сначала подумал, что от боли или от страха, но потом выяснилось, что в ожидании крупных чаевых один из раввинов слишком интенсивно молился, постоянно разбрасывая обильную слюну на небритую рожу Кацмана. У моего же товарища не было сил не только перераспределить слюноотделение, но и вообще выдать из себя что-либо более или менее внятное. Или, может быть, он считал, что так положено по обряду.
Наступил именно тот момент, когда я мог отомстить другу детства за все доставленные мне жизненные мытарства. Адвокат Добровинский должен был держать Толика по правилам за череп на весу. Я же держал ушастого Кацмана за лопоухие уши, которые быстро становились цвета советского флага на демонстрации Первого мая. Что же касается общего натюрморта головы, то она стала смахивать на большую сахарницу с ручками по бокам. Толик тихо стонал, но боялся пошевелиться, чтобы работа за занавеской не вышла слегка наискосок или в виде бахромы, как на скатерти у нас в Одессе.
Довольно быстро трудяга с ножницами объявил, что все в порядке, и он начинает накладывать швы. Тут уже запел весь окружающий нас еврейский хор, давая понять, что скоро наступит момент обговоренных подношений.
Кряхтя и охая, со стола поднялся уже настоящий еврейский аферист.
– Саша, ты не можешь с ребятами рассчитаться? Я забыл деньги дома.
Стало ясно, что остатки совести Кацмана были начисто отсечены пять минут назад.
Я раздал всем выстроившимся в шеренгу присутствующим по пять тысяч рублей и обратил внимание на то, что первые двое получивших деньги пытались тихонько снова встать в строй в конце линии за дополнительной порцией.
Главный хирург заслуженно получил намного больше хористов и на радостях предложил мне в случае необходимости обрезать весь офис. Идея мне понравилась, и мы расстались друзьями.
Вечером Толик напился, как настоящая свинья. Надо было снять стресс. Всем присутствующим в знаменитом «Кафе Пушкинъ» Кацман пытался объяснить, а потом и продемонстрировать, где у него в этот момент находится марлевая повязка. Посетители несколько шугались сумасшедшего рыжего человека с пылающими ушами и с расстегнутой ширинкой. Заинтересовались перебинтованным членом только охранники. Они и выкинули будущего менеджера кладбища на улицу. Я отвез друга домой, и, как всегда, Толик исчез из моего поля зрения больше чем на месяц.
Как-то днем я вышел из офиса в соседний банк по срочной и большой нужде и на ступеньках офиса натолкнулся на немецкое существо с одесским акцентом. Существо в голос ругалось с самим собой.
– Ты представляешь, я вырастил гаденыша. Ой-вей! Горе мне! Попросил собственного сына купить папе хороший косяк. А что принес этот кусок негодяя? Отрыжку от мочалки? А деньги у родного отца, конечно, взял. Боже мой, чтобы в нашей интеллигентной семье вырос такой урод! Ты хочешь меня спросить за работу? Я тебе отвечу без утайки. И без камбоджийки. Смешно пошутил? У этих идиётов нет никакой предпринимательской жилки. Когда я захотел хоронить жмуриков штабелями, они меня сразу выгнали. Ты такое видел? Отказываться от гешефта, который сам идет им в руки! Все страдания зазря. Мы просто выбросили деньги!
– Мы?! Послушай, дефективный, во-первых, деньги на твои жалкие обрезки дал я. А во-вторых, я бы еще заплатил столько же, если бы тебе можно было все обратно пришить, но уже без наркоза. Я был уверен, что, когда месяца два назад ты рассказывал про кладбище, ты шутил.
– Не нервничай. У меня есть новая идея. Можно крупно зарабатывать на постоянной основе. Шо думаешь? Расскажу и, если захочешь, возьму в долю. Во всем мире каннабис стал легальным. Давай уже законно торговать марихуаной в Москве. Я не видел здесь ни одной точки продажи, ни одного киоска, ни одного кафе! Как тебе моя мысль? Видишь, не ты один вырос гхением!
– Толик! Это потрясающе! Займись немедленно. Без меня. Такой прибыльный бизнес меня страшит. Извини. А так – увидимся лет через восемь. Ок?
Бормоча про себя: «Но почему вокруг меня одни припоцанные люди? Ничего не понимают в бизнесе», Толик поднялся в офис, попросил у ассистенток чашку кофе и принялся с ними заигрывать, ожидая друга детства, которому надо было еще закончить подготовку к завтрашнему суду против страдающего без денег композитора Маруани.
Когда мама говорила про Толика, что он – еврей-тысячник (один еврей-идиот на тысячу умных), она делала ему комплимент или просто жалела.
Придурок Кацман был другом детства, и в память о маме я должен был прощать ему все. «Такова се ля ви», – когда-то говорили в Одессе.
Дневник карантинника
Я переехал на дачу. Один. Любимая осталась в Москве. Пасет старшую дочь. А зачем ее пасти? «Молодежь саботирует карантин». Пусть саботирует. В смысле, пусть пасет. Как же хорошо на даче одному! Белки прыгают по деревьям. Птички что-то там делают. Кошки любят друг друга. Весна. Пойду погуляю. Погода отличная.
Погулял. Видел дом ВВП. Не того ВВП, который настоящий ВВП, а того ВВП, который Познер. Прошел мимо дома Абдулова и Лебедева-Кумача. Великолепное озеро, лес, старые прекрасные дачи, потрясающие новые виллы. Красота. Чуть замерз. Таня сделала на ужин салат с авокадо. Вкусно и полезно. Дел у меня, оказывается, полно. Надо прочесть все, что скопилось за годы, просмотреть то, что взял из офиса (двадцать сложных судебных папок), написать пару рассказов для Tatler, посмотреть все пропущенные фильмы и что-то еще сделать, пока не помню что. Конечно, буду ходить в спортзал (зря что ли я его строил столько лет? Notre-Dame возводили быстрее). Но зато там и гольф, и тренажеры, и домашний кинотеатр! Сбылась мечта! И все это мое! В тишине и покое. Вот оно счастье. Спокойной ночи!
Интересно, кому это я вчера написал «Спокойной ночи»? Утром столкнулся с серьезной проблемой. Бриться или не бриться? С одной стороны, надо поддерживать собственный уровень бытия. Джентльмен должен оставаться джентльменом даже на необитаемом острове. Ну и что, что я на даче один? Здесь, между прочим, меня видит горничная, садовник, пара узбеков, которые следят за всем и все чинят, охрана и белки. И вдруг хозяин небритый. А с другой стороны, надо бы и лицу дать отдохнуть. Не буду бриться три дня. Это красиво и модно.
Сделал зарядку. Принял душ. Побрился. Так, надо одеться прилично. Не запускать же себя? Это такой же рабочий день, как и все другие, только дома. Сел за письменный стол в кабинете. Открыл папку. Занимательное должно быть дело. Вечером почитаю. Как же замечательно в саду – солнце, небо голубое! Пока такая погода, надо пойти погулять. Закрыл папку. На улице ходит народ. Люди здороваются друг с другом. Какие все милые в нашем писательском поселке. Хорошо, что я побрился и прилично оделся. Дача Познера. Дача Абдулова. Дача Лебедева-Кумача. Дача Утесова? Озеро. Лес. Красота. Пришел домой. Переоделся и пошел в спортзал. Три с половиной часа на тренажерах! Побил собственный мировой рекорд стояния в планке на локтях: две минуты сорок пять секунд! Поиграл в гольф. А что на ужин? Борщ. Борщ – это здорово.
Надо что-то почитать сегодня, если уже не стал работать. А что почитать-то? Почему-то не читается. Не страшно. Начну писать. А может, у меня температура? Терпеть не могу мерить температуру таким способом. Вроде нет. Странно. Что, вообще температуры нет? Никакой? Ой, это не градусник. Раньше мама мерила мне температуру под мышкой. А теперь этот новый способ… И почему надо приставлять эту штуку ко лбу? Я понял, что это! Это прибор для определения температуры прожарки мяса. Спокойной ночи!
Все-таки любопытно, кому я пишу каждый день «Спокойной ночи»? Нет сил вылезти из кровати. Какой же я дубиноид. Три с половиной часа вчера качал несуществующие мускулы на тренажерах. Теперь не могу встать. А, собственно, зачем мне вставать? Я что, куда-то должен идти, когда все болит? Посплю еще.
Открыл глаза. 12:45. Ничего себе. Измерил температуру. Непонятно. Своей рукой подержать лоб, конечно, можно. Но точности не хватает. Надо пойти погулять через не могу. Принял душ. Бриться не стал. Дача Познера. Дача Абдулова. А это еще что? Каким надо быть идиотом, чтобы построить такой ужас. Как мне могло это понравиться два дня назад? Те же люди идут навстречу. Не здороваемся. Не смотрим друг на друга. Какие-то кретины. Чего с ними здороваться? Кто они вообще такие? Озеро. Какая грязная вонючая вода! Вот откуда комары летят по всему поселку. И ведь никто не догадается эту проклятую гнилую лужу засыпать. Рассадник заразы.