— Ты все? На ужин не пойдешь?
Сэйтаро покачал головой.
— Я тоже написал, что ужин пропущу.
Оставив бывших одноклассников, которые продолжали весело шуметь, мы вдвоем вышли через школьные ворота. На нас никто так и не обратил внимания.
До станции мы шли вместе, болтая о том о сем. И что бук вырос, и что зима в этом году теплая. Проходя мимо кафе Mister Donuts, Сэйтаро решительно сказал:
— Давай хоть кофе попьем.
После этого он как-то смущенно заулыбался, тут и я почувствовал себя неловко, но, посмотрев в сторону кафе, кивнул. Мы вошли, заказали только напитки и сели за столик.
— Хироя, а ты здорово рисовал. Ты же занимался потом в школе дизайна, да? — спросил Сэйтаро.
— Да, но у меня ничего не получилось. Мои картинки не нравятся обычному зрителю. Да и в школе дизайна говорили, что слишком гротескные и специфичные.
— Да ты что?! А мне часто говорят, что у меня какие-то слишком обычные рассказы. Пресные, в них нет изюминки, что ли. Я подавал на разные конкурсы новичков, и каждый раз от жюри приходил примерно такой комментарий.
Сэйтаро как-то весело рассмеялся и выпил кофе с молоком. Я проникся к нему уважением.
— Выходит, что ты с тех пор так и продолжаешь писать. Просто невероятно.
— Вечерами и по выходным. В будние дни у меня ведь работа.
Вот оно.
Устроиться на работу и делать совсем не то, что бы ты хотел, но что приносит деньги на жизнь, и при этом продолжать вкалывать ради осуществления мечты. Сэйтаро, я от всего сердца уважаю таких, как ты. Ты твердо стоишь на ногах и при этом следуешь за мечтой.
— В управлении водоснабжением, наверное, стабильно.
Сказал я банальную фразу, но Сэйтаро, обхватив кружку двумя руками, ответил:
— Думаешь, бывает абсолютно стабильная работа?
— Ну, например, госслужащие, как ты, или сотрудники больших компаний.
Сэйтаро покачал головой.
— Не бывает такого. Чтобы была абсолютно стабильная работа, на которой ничего не может произойти. Я думаю, что каждому человеку приходится балансировать.
У него мягкие интонации, но голос серьезный.
— А раз не бывает гарантий, что на сто процентов все получится, значит, нет и того, что на сто процентов ничего не выйдет. Этого просто никто не знает.
Пробормотав это, он прикусил губы. Я понял: Сэйтаро намерен во что бы то ни стало осуществить задуманное.
Я вспомнил, что тогда наговорил Нисино. Вновь рассердился и сжал кулаки.
— Сэйтаро, ты обязательно должен стать писателем и отомстить Нисино.
Сэйтаро тихо улыбнулся и снова покачал головой.
— В будущем, что бы ни случилось, я могу посмеяться над теми, кто смеется сейчас надо мной. Да мне вообще все равно, что обо мне думают те, кто не читал мои работы.
Он сделал еще один глоток кофе с молоком и пристально посмотрел на меня.
— Чтобы мстить, должна быть какая-то пружина обиды внутри, а у меня ее нет. Меня заставляет работать совершенно иное чувство.
Его глаза засияли. Он выглядел спокойным человеком, но с крепким стержнем внутри. Мне было даже немного завидно, что в хрупком теле есть что-то такое сильное, что приводит его в движение.
Тщательно выбирая слова, я спросил:
— А тебя не беспокоит, что ты взрослеешь, а твои работы так и остаются непризнанными?
Сэйтаро поднял глаза и посмотрел куда-то вбок. Было видно, что он глубоко задумался.
— Не то чтобы совсем не беспокоит. Вот Мураками Харуки дебютировал в тридцать лет. Когда мне было еще двадцать, меня всегда это подбадривало.
— Понятно.
— Но вот я уже достиг этого возраста, поэтому стал искать дальше. Дзиро Асада дебютировал в сорок.
— О, появилась десятилетняя отсрочка.
Сэйтаро искренне рассмеялся.
— Но когда мне исполнится сорок, можно и дальше искать. Для писателя возраст дебюта не ограничен. Просто, наверное, наступает тот самый удачный момент, и у всех он в разном возрасте.
Щеки Сэйтаро немного покраснели.
Он предложил обменяться контактами в мессенджере, и мне впервые пришлось установить приложение на мобильный.
На следующий день, как и рекомендовала Комати, я отправился в библиотеку.
В читальном зале было пусто. Иногда заходили пожилые посетители, но в основном было тихо. Когда я пришел, Комати, ничего не сказав, положила «Визуальные свидетельства эволюции» на стойку. На книгу была надета резинка, под которой прикреплена карточка: «Взята для чтения». И правда, выходит, я могу читать ее в любое время, когда хочу. Я сел за столик перед стойкой и открыл книгу.
На первой странице предисловия в глаза бросились слова «естественный отбор», я вздрогнул. Это мы изучали еще в школе. Остаются лишь те, кто может приспособиться к среде, а те, кто не могут, естественным образом исчезают… Такая теория. А еще одна фраза вызвала во мне тоскливое чувство.
Благоприятные мутации сохраняются, а неблагоприятные устраняются.
Благоприятное или неблагоприятное.
Кто это решает?!
С беспокойством я продолжал читать дальше, пока не натолкнулся на неизвестное мне имя — Уоллес.
Переворачивая страницы, я все больше склонялся над книгой.
Всем известно, что теорией эволюции занимался Дарвин. Чарлз Дарвин описал ее в книге «Происхождение видов». Но в его тени работал еще один исследователь — Альфред Рассел Уоллес. Он был ученым-натуралистом, на сорок лет младше Дарвина.
Оба были учеными, энтузиастами, любили исследовать насекомых. Но их жизненные ситуации и характеры были абсолютно разными.
Дарвин обладал состоянием, Уоллес испытывал финансовые трудности. Независимо друг от друга каждый из них вывел теорию эволюции, происходящей в результате естественного отбора.
Однако в те годы основной концепцией был креационизм, описанный в Библии. Все в этом мире считалось созданным Богом или Творцом, а все, кто выдвигали иные теории, подвергались жестокой критике.
Дарвин опасался открыто выступать, а Уоллес написал статью без раздумий. Это стало толчком для Дарвина. Если не хочешь потерять право первенства в теории, которую вынашивал столько лет, нужно ее опубликовать, — так Дарвин принял решение.
Сомневавшийся до этого, он поспешно занялся публикацией «Происхождения видов». И теперь его имя и название книги известно каждому.
Я бежал по строчкам глазами, испытывая сложные чувства, а когда дошел до слов Уоллеса о Дарвине: «Мы с ним были хорошими друзьями», покачал головой.
Неужели этого для вас было достаточно, господин Уоллес?
Это ведь вы первым бросили вызов и опубликовали свою теорию. Но в результате в истории осталось имя Дарвина — как такое можно принять?
Когда я учился в школе дизайна, со мной тоже иногда происходило подобное. Был парень, который, мельком посмотрев на мою работу, копировал композицию или части рисунка. А поскольку он гораздо лучше меня рисовал, его всегда высоко оценивали. Идею придумывал я, а он просто присваивал ее себе.
Я страдал, но вслух ничего не говорил. Ведь он мог ответить: «Я тоже это придумал» — так бы все закончилось. Выходит, кого признают окружающие, тот и выигрывает. Я глубоко вздохнул и перевернул страницу.
На весь разворот была фотография окаменевшей птицы. В комментарии было написано, что это конфуциусорнис мелового периода. Оба крыла распахнуты — казалось, что птица лежит. Клюв полуприкрыт. Увидев чудом сохранившиеся окаменелости, по которым можно воссоздать внешний вид, я почувствовал соблазн нарисовать ее. Давно со мной такого не было. Хотелось побыстрее взять карандаш — руки просто чесались.
Я вспомнил, что между страниц заложена бумажка, которую мне тогда распечатала Комати. Я встал, подошел к стойке и попросил у Нодзоми шариковую ручку.
Оборотная сторона листа с распечатанным текстом, черная ручка.
Этого достаточно. Рассматривая окаменелость конфуциусорниса, я аккуратно срисовывал.
Я больше ничего не чувствовал. На кончике шариковой ручки рождалась птица. Скоро я в нее вдохну жизнь.
Я не просто срисовывал, мое воображение вело меня дальше. Этот скелет птицы будет живым. Кончики крыльев превратятся в острые серпы, которые будут карать всякое зло. Несмотря на зловещий вид, это существо отстаивает справедливость, пусть об этом никто и не знает. В пустых глазницах живут маленькие-маленькие золотые рыбки.
Я продолжал рисовать, позабыв обо всем на свете. Нодзоми незаметно подошла ко мне и громко воскликнула: «Ого!» Я вздрогнул. Я знаю, что последует за этим «Ого!» — наверняка «Какая гадость!».
Однако у Нодзоми блестели глаза, и она произнесла:
— Сенсей, смотрите! Хироя-сан ну очень классно рисует!
Оттого что она сказала совсем не то, что я ожидал, я вновь изумился. Наверное, когда Нодзоми заполняла мою карточку, запомнила и имя, но все же было удивительно, что она назвала меня по имени и похвалила работу.
Комати неторопливо поднялась и вышла из-за стойки. Покачиваясь, она добралась до стола и встала рядом со мной.
Комати что-то хмыкнула, а потом низким голосом проговорила:
— Невероятно оригинально. — Она одобрительно кивнула.
Нодзоми продолжила:
— Может быть, вам надо на какой-нибудь конкурс свои работы отправить?
— Да нет, ничего не выйдет.
Я хотел было скомкать лист, но Нодзоми поспешно меня перебила:
— Нет, пожалуйста, не выбрасывайте. Вы могли бы отдать его мне?
— Вот это? Это же мрачный рисунок.
— Мне такой и нужен.
Нодзоми выхватила у меня из рук лист и приложила его к груди.
— Мрачноватое, с юмором, чувствуются любовь к делу.
Я был сам не свой от счастья, что меня поняли. Но нельзя слишком поддаваться. Нодзоми просто деликатная и вежливая, поэтому так и сказала.
В любом случае Птица-скелет, которая должна была отправиться в помойку, благодаря этой девушке осталась в живых. Показалось, будто меня пригласили приходить и завтра. Я почувствовал, как губы слегка дрогнули в улыбке.
Когда на следующий день я пришел в библиотеку, в коридоре меня встретила тетушка, которая занималась уборкой, в бандане. Ее звали Мурои. Она протирала перила тряпкой. Увидев меня, она поздоровалась.