Теперь мне кажется, что всё свое детство я провел в этих фантастических путешествиях из обычной советской действительности в параллельную реальность и обратно. Первые книжки издательства «ДетГИз», виниловые грампластинки с разноцветными кружками в середине, бархатные альбомы со старыми семейными фотографиями. И, конечно, диафильмы.
Вновь мысленно проезжаю по тому самому виртуальному маршруту. Пункт отправления – вечер, зима, хрущевка, наша маленькая квартира, вся семья в сборе, папа приглашает детей смотреть сказку, вынимает из шкафа фильмоскоп.
Далее – по всем пунктам. Остановка за остановкой.
Белая простыня на стене. Это экран. Крепится при помощи булавок. Мама ругается – опять порвете обои.
На столе черная волшебная коробка – фильмоскоп. Источник радости, интереса, знаний, страхов и еще много чего. Когда фильмоскоп выводит из темноты на экран образы других миров, он кажется Машиной Времени. Восхитительной и опасной одновременно, трогать эту штуковину нельзя. А днем я его не боюсь, запросто играю, как будто это автомобиль или паровоз.
Из кладовки достается и открывается заветный ящичек. В нем круглые баночки с диафильмами. Они источают кисловатый химический запах, который хочется нюхать снова и снова. Какую ленту будем смотреть сегодня?
В комнате гаснет свет. Из круглого окошечка вылетает волшебный луч. Условный рефлекс: сейчас всё начнется. Мы уже в другом измерении.
Луч светит мимо экрана. Да еще и криво. Под ножки фильмоскопа подкладываются книги. Теперь всё выровнялось, и прямоугольник света точно ложится на лоно простыни. Пауза. Папа колдует над фильмоскопом. Малыши сидят, замерев. По-моему, мы даже не дышим.
Свернувшаяся в клубок пленка, как змея, заползает внутрь проектора. И тут же спускается на экран огромной темной тенью. Сначала – какая-то серая пустота, вся испещренная точками и царапинами. Потом кадр с загадочными цифрами. Что они означают, непонятно, а спросить невозможно.
И вот, наконец, яркие цветные квадратики – желтый, зеленый, синий, красный, а справа еще три – коричневый, серый и белый. Заставка с надписью «Диафильм». Детское сердечко уходит в пятки от предвкушения сказки.
– Шарль Перро. «Мальчик-с-пальчик»! – Папа медленно «листает» страницы и читает титры. Прочитав, на несколько секунд замолкает. Кадр надо подержать подольше, чтобы все успели рассмотреть картинку.
Характерное поскрипывание колесика, пропускающего пленку через фильмоскоп. Голос за кадром. Заплатка в углу простыни. Вот, пожалуй, и всё, что напоминает о той станции, с которой мы отправились в путь. Ничего в этот момент не существует, кроме сказки, героями которой мы теперь тоже являемся.
Самый ненавистный момент – когда злорадно, предательски, откуда-то с потолка на экран вылезает надпись «Конец фильма». Сейчас включится свет, и волшебство разрушится. Это означает возвращение из параллельной реальности. Но, к счастью, ненадолго. До следующего сеанса.
Как я был ниспровергнут
Ниспровергнут я был многажды. И всякий раз это происходило по-своему, по-особенному, нестандартно. Для этого всегда выбирались особые средства, неповторяющиеся ситуации и формы. Специально подгадывалось время, выискивались места, создавались условия. И всё ради одной цели – сделать падение как можно более чувствительным, чтобы горше были слезы от обиды и боли, чтобы труднее было подняться.
Жизнь шла, а подножки не кончались. Истребление меня настойчиво продолжалось. Кому-то непременно нужно было доказать, что я ноль, никто, и убить волю к тому, чтобы пытаться утверждать обратное. А еще лучше – и вовсе уничтожить, если получится.
Вот маленький человек. Много ли ему надо? Довести до отчаяния – пара пустяков. Разрушить наивную детскую иллюзию о добром мире вокруг него – раз плюнуть.
Мы отдыхали с мамой на Черноморском побережье Кавказа. Мне было лет шесть, море я видел впервые. А оказалось оно таким ласковым и соленым, и погода стояла такая вожделенно-жаркая, что этот шумный и грязноватый профсоюзный курорт был для меня сущим раем. И ерунда, что в самолете меня стошнило, а в первый же день я сгорел на солнце. И не беда, что в зоопарке я не на шутку испугался медвежонка, который потянулся ко мне своей когтистой лапой, выклянчивая сладкое.
Всё было хорошо, пока я не заболел дизентерией. Меня положили в местную больницу, в изолятор для инфекционных больных. Одного. Одежду у меня отняли, так как нескончаемый понос делал ее абсолютно бесполезной.
Конечно, мама ухаживала за мной, но остаться ночевать в моей палате ей не разрешали. Строгие в наших больницах порядки. Днем же у нее были дела, и она надолго уходила.
Есть я ничего не мог. Играть не хотел. И очень скучал. Мне было по-настоящему худо. Тогда я залез на окошко и стал высматривать. Вдруг мне показалось, что приближавшаяся к больнице женщина – это мама, так она была на нее похожа. От радости я вмиг соскочил с подоконника и рванул из палаты. В коридоре никого не было, на вахте перед входом тоже, и я беспрепятственно выбежал на улицу.
Уже на крыльце я понял, что это не моя мама, но когда попытался открыть дверь, чтобы вернуться в свою палату, обнаружил, что она не открывается. Я, конечно, ослаб за время болезни, и тяжелая створка могла не поддаться мне, но всё равно это было несколько странно. И только тут я осознал, что стою на пороге стационара абсолютно голенький. Проходившие мимо люди показывали на меня пальцем, некоторые отпускали шуточки. Я попробовал дернуть ручку еще раз, но дверь отказывалась открываться.
Мое внимание вдруг привлекло мельтешение в одном из окон больницы. Посмотрев туда, я увидел за стеклом довольные лица смеющихся медсестер. И догадался: это они заперли входную дверь изнутри, чтобы проучить меня, чтобы впредь неповадно было. Не убегай из больницы, не убегай без спроса, будешь теперь знать!
Пожалуй, это был первый случай ниспровержения меня, который я запомнил. И падать-то было неоткуда, никакого пьедестала, ничего, кроме ростков чувства собственного достоинства. Но падение от этого не было менее болезненным.
Помню, всё помню. То как будто бы забываю за давностью лет, то вспоминаю опять.
Помню, как на новогоднем утреннике в первом классе учительница втолкнула меня в круг детей и велела плясать вприсядку, мол, в знак благодарности за подарки Деда Мороза, а я не посмел ослушаться, хотя танцевать вприсядку не умел и до отвращения не хотел.
Помню, как деревенские мальчишки уговорили меня на спор сходить с ними ночью на кладбище, и хотя мы условились, что будем, что бы ни случилось, держаться вместе, вдруг один за другим исчезли, ради шутки оставив меня одного.
Помню бойкот, который просто так, ни за что, объявили мне лучшие школьные друзья. Они не разговаривали со мной несколько дней, а я бесился и переживал, ощутив себя тотально и несправедливо преданным и брошенным.
Помню злую соседскую собаку, которая не давала мне прохода и, едва завидев, кидалась на меня с диким лаем, оскалив пасть. Не желая показаться трусом в глазах девочки, жившей в этом самом соседнем доме, я всё равно каждый раз упорно шел через двор под ее окнами, а внутри всё дрожало от страха.
Помню, как дворовые хулиганы подстерегли нашу хоккейную компанию после очередного вечернего похода на каток и отобрали у моего приятеля нашу общую гордость – фирменную клюшку «КОНО», пластиковую, с загнутым крюком, которую отец привез ему из командировки в Чехословакию.
Помню, когда увидел свою первую любовь с другим парнем, увидел, как они целовались в кустах, как она его обнимала.
Помню «банан» на экзамене по истории, выставленный мне в зачетку – мне, старательному, но слегка загулявшему отличнику, в то время как остальная группа сдала на «4» и «5».
Помню историю про популярную рок-композицию, которую в молодежной компании меня, как видного знатока английского языка, кто-то из девчонок попросил перевести. Я с апломбом брякнул что-то наобум, после чего из угла комнаты поднялся не знакомый мне зануда и заявил, что песня совсем не о том, и дал правильный перевод.
Помню, как потерял служебный документ – подписал письмо у большого начальника и на радостях либо в суматохе положил его куда-то, а отправить забыл, за что и получил по полной программе.
Помню, как получил по зубам от водителя крутого «джипа», откровенного бандюги. Ему, видите ли, не понравилось, что я, совершая обгон и уходя от лобового столкновения со встречной машиной, немного его подрезал.
Помню свое неудачное выступление на 60-летнем юбилее одной организации. Когда я по неопытности для красного словца назвал ее «пожилой леди в расцвете сил», присутствовавшие в зале дамы зашикали, а ведущий заметил, что истинные джентльмены с таким заявлением вряд ли согласятся. Я был готов сгореть от стыда.
Помню все ссоры, скандалы, кризисы, горькие незаслуженные обвинения, совершенные в запальчивости недостойные поступки и допущенные обидные грубости. Помню ложь, предательство и измены близких мне людей. Помню леденящий душу холод страшных известий.
И сколько же таких отвратительных эпизодов набирается за одну только человеческую жизнь! А ведь список черных дней, неприятных переживаний, моментов, о которых не хочется вспоминать, у каждого свой. Никто не готов его обнародовать. Зачем? Но всё это – открытые, незаживающие раны. Вот мы и ходим с ними.
Помню ли я, что испытывал в те проклятые секунды? Стыд. Страх. Стресс. Гнев. Грех. Крах. Край. Грусть. Злость. Досаду. Обиду. Беду. Чувствовал, что я полностью, окончательно ниспровергнут. Испытывал ужасную боль. И с годами она не проходит. Куда ее девать? Может быть, не хранить в себе, а один раз и навсегда выговориться, как на исповеди?
Мне долго не давала покоя мысль: кому же всё это надо. Сначала обещать золотые горы, манить соблазнами, задаривать подарками. Потом испытывать препятствиями, ломать игру, портить праздники. Затем, по-садистски, постепенно, по кусочкам лишать всего, что тебе дорого, – юной беззаботности, радости увлечений, свободного досуга, искренней любви, теплых дружеских встреч, родителей, здоровья, любимой работы, стимулов жить и наконец – самой жизни. Кто за всем этим стоит?