Так я мучился, пока однажды меня не осенило: это Время. Это оно, бессердечное, бесчувственное, бессмысленное, неустанно преследовало меня все эти годы, стремясь убрать с дороги, ниспровергнуть оттуда, где я мешал ему своими тупыми, железными, запрограммированными на движение ножищами идти вперед.
Но приходит срок, и наступает сатисфакция. Настает долгожданный день справедливого суда. Момент триумфа – как момент истины. Бьет час расплаты. Возможность расквитаться сразу за всё. Взять реванш за все поражения и унижения. Блаженный миг, когда удача на твоей стороне, когда надо действовать. Тот редкий шанс, то уникальное стечение обстоятельств, когда всё вдруг переворачивается с ног на голову и превращается в свою противоположность. Когда Время сдувается и теряет силу. Не способное больше ни своевольничать, ни сопротивляться, оно беспомощно сдается на милость победителя. Ты проиграло, расчетливое Время. Ты перехитрило само себя. Ты ниспровергнуто!
Стих бой курантов. Страна вступила в Новый год. Народ возрадовался, отхлебнул «Шампанского» и набросился на оливье. Мои же мысли в эту минуту заняты другим. Твердым шагом я направляюсь к календарям. К тем, что развешаны по стенам – в комнатах, в прихожей. На двери туалета постер с японской красавицей – тоже не что иное, как страница с надписью «December». Календарь есть в моем ежедневнике, который я носил в портфеле весь прошлый год. И старомодный отрывной висит на кухне. А глянцевые календарики размером с игральные карты – с логотипами компаний и ресторанов, рекламой товаров – этих вообще не сосчитать. Они разбросаны по шкафам и полкам, мозолят глаза на журнальном столике, торчат из карманов одежды.
Настенные календари. Грозные хранители Времени. Сейчас трусливо застыли они в немом ожидании своей участи. Обреченно поникли, свисают с эшафотов последними, уже отжившими свое декабрьскими страницами. Вот она, моя маленькая безгрешная месть. Я срываю бумажные останки со стен и рву их. Комкаю их. Сворачиваю в трубочки. Складываю вдвое и вчетверо. И в мусор. И гейшу туда же. Отрывной с кухни – тоже в помойку.
Прочь! Вон отсюда! Смерть палачам, этим приторно-ровным, надменно-безупречным рядам и колонкам цифр и дней недели! Смерть лютым надзирателям, которые еще вчера с изуверским наслаждением прогоняли меня «сквозь строй»! Смерть бесчеловечным распорядкам и графикам, которые еще вчера властно распоряжались мной, моими часами и минутами, моей жизнью. Всё! Хватит! Выдираю листы из «органайзера» – и в урну. Сметаю со стола кем-то подаренный год назад настольный календарик. С силой швыряю на пол всю эту сувенирную россыпь размером «6 на 4» – ваша карта бита! Ну что, а? Крыть-то нечем?
Чуть не забыл – календарь в мобильном телефоне. Ах, да, о нем уже позаботился встроенный компьютер. Холодно перелистнул электронную таблицу, и нет ее. Стала историей.
Как пустые разбитые склянки песочных часов, валяются под ногами безжизненные календари моего прошедшего Времени. Оно умерло, поплатившись за свою жестокость. А я, многократно ниспровергнутый, оплеванный и освистанный, еще, даст Бог, поднимусь с колен.
День космонавтики
Отец работал на ЦКБМ – огромном «почтовом ящике», как называют у нас закрытые предприятия оборонного профиля. ЦКБМ – это Центральное конструкторское бюро машиностроения. Оно и по сей день располагается в небольшом уютном городке Реутове на окраине Москвы, где жила наша семья.
Поскольку завод был секретным, то и дома говорить о том, чем занимаются родители, кем они работают, что делают, было не принято. Ни рассказывать, ни спрашивать. «Инженеры» – и всё. Поэтому я, будучи ребенком, долгое время не знал о содержании «космической» профессии отца практически ничего. Понимал, что его работа каким-то образом связана с космосом, но не более того.
Постепенно занавес приоткрывался. Например, хорошо помню, что еще до школы любил шарить в ящиках отцовского письменного стола и с удивлением и восхищением рассматривать семейные альбомы с фотографиями, где папа еще студент МАИ. Где рядом с ним почему-то известные всей стране космонавты Волынов и Кубасов. Где он в летном отряде – то на земле перед вылетом, в комбинезоне и с парашютом за спиной, то в воздухе – голова торчит из кабины тренировочного Як-40. Любил изучать коллективные снимки с коллегами по работе, красивые патенты на изобретения – их было много, не меньше дюжины, глянцевые почетные грамоты и самое интересное – правительственные награды, орден и две медали. До меня доходило, что всё это неспроста. О том, что отец был ведущим конструктором, соратником знаменитого академика В. Н. Челомея, изобретателем советских космических ракет, мне было тогда невдомек.
Во втором или третьем классе на 12 апреля был запланирован тематический классный час, и учительница обратилась ко мне с просьбой привести на урок отца, чтобы он рассказал ребятам про космос: «Он же разбирается в этом лучше, чем кто бы то ни было другой!» (в маленьком Реутове, где полгорода работало на ЦКБМ, все, как в деревне, друг о друге всё знали). Я, честно говоря, не поверил, но, вернувшись домой, папе всё передал. Он на удивление быстро согласился.
По мере того, как приближался праздничный день, мое волнение росло. Как он будет выступать перед всеми? Что будет рассказывать? А вдруг он что-то забудет или собьется? А вдруг кто-нибудь из мальчишек задаст ему вопрос, а он не сможет ответить? Мою наивную голову переполняли тревожные мысли…
Наступил день 12 апреля. Папа пришел в класс нарядный, в костюме и галстуке, такой интеллигентный и важный (разве мог я тогда понять, что он был еще совсем молодым человеком – не больше сорока!). Пришел не с пустыми руками, а принес с собой красочный фотоальбом (взял у кого-то из сослуживцев, дома у нас такого не было), повествовавший об основных этапах освоения космоса. Все ребята во время классного часа его по очереди с интересом листали. Еще поразил аудиторию, достав из кармана тюбики с космической едой (видимо, специально для этого случая попросил у друзей из отряда космонавтов).
Рассказывал он просто и увлекательно. На вопросы отвечал легко, как будто заранее знал, о чем его собираются спросить. Врезалось в память, как объяснял кому-то из «почемучек», почему скафандр у космонавта оранжевого цвета. Не только, говорит, скафандр, но и обшивка спускаемого аппарата. Черный, серый, синий или зеленый – ты поди попробуй разгляди его с вертолета посреди бескрайней степи или, того хуже, в густых лесных зарослях, если космонавты, не приведи Бог, приземлятся не там, где запланировано! Всем всё сразу ясно стало. Помню, сижу довольный, как будто это не папа, а я так здорово и со знанием дела вещаю.
И еще запомнилось навсегда чувство гордости, которое я испытал в этот день. Как же мне завидовали мои одноклассники!
Отца уже давно нет, а дело его живет, и память о нем живет. Потому что есть дети и внуки. И потому что сконструированные им ракеты до сих пор гордо взмывают в черное космическое небо ослепительным праздничным фейерверком. Для меня это – салют в его честь.
Находка
Когда родители отдали девочку в секцию тенниса, ей не было и семи лет. Даже самая легкая ракетка была для нее тяжела. И возить первоклашку на тренировки надо было через весь город. А в группе было столько мелюзги, что за всё занятие едва удавалось минут десять повозиться с мячом. К тому же мячик у девочки был всего один, да и тот – старый и лысый. Но ей так хотелось играть, что все эти мелочи не имели для нее ровным счетом никакого значения.
О девочкином мячике надо рассказать особо. Он был некрасивый, полустертый, грязно-серого цвета, но прыгал еще неплохо. И пусть кто-нибудь после этого заикнется, что на ленинградской фабрике резиновых изделий «Красный треугольник» производили некачественную продукцию! Мячи были что надо! Жаль вот только, что похвастаться ими в ту пору мог не каждый любитель этого вида спорта: дефицит не обошел стороной и советский теннис…
Своим мячом, который подарил девочке ее первый тренер Владимир Николаевич, она очень дорожила. Юной теннисистке, конечно же, хотелось, чтобы ее мячик сиял ослепительно белым светом, как те мячи, которыми играли на счет взрослые парни и девчата. И чтобы на нем была приятная на ощупь мягкая и теплая «растительность». Девочке иногда доводилось держать в руках новенькие мячики: когда у старших ребят они улетали с корта, начинающим вменялось в обязанность бегать за ними и возвращать в игру. Но тот «старичок» был ее собственным мячиком, и для девочки он был милее и важнее, чем все другие, даже самые свеженькие и чистенькие. Возможно, она любила его даже больше, чем своих кукол и плюшевого медведя.
Когда я вижу, как на тренировках в больших и красивых теннисных клубах, на кортах с ароматным тартановым покрытием, нарядной шелковистой сеткой и просторными «забегами», в гулких кондиционированных спортзалах с высоченными потолками тренер выносит проволочную корзину, доверху наполненную, словно цыплячьим выводком, желтыми мячиками, и набрасывает их своим бесталанным ученикам, а те имеют наглость лениво ползать и небрежно отбивать, сердце у меня обливается кровью.
Говорят, что великий Роналдиньо по прозвищу «волшебник», мальчик из бедной семьи, вырос в печально знаменитых бразильских «фавелах» и в детстве гонял в футбол босиком. А гениальный Джими Хендрикс купил свою первую акустическую гитару на 5 долларов…
Стенка, которая служила девочке «спарринг-партнером» тем летом, что ее семья проводила в черноморском поселке, представляла собой кусок изгороди, сколоченной из горизонтальных деревянных досок. То ли от старости, то ли из-за нерадивости плотника висели доски неровно, отчего теннисный мячик отскакивал от них непредсказуемым образом. Девочку это раздражало, но она не сдавалась, продолжала упорно сражаться с противной стенкой и стремилась во что бы то ни стало победить ее. Скажу больше: коварство дощатой соперницы пробуждало в начинающей теннисистке спортивный азарт и даже злость. Неправильную траекторию полета она принимала, как вызов. Добежать до такого мяча и отразить его становилось и целью тренировки, и источником радости.