Я вновь по чудному шагаю краю,
И травяной ковер щекочет пятки.
Я, как мальчишка, с Вечностью играю.
Не знаю только, в жмурки или в прятки…
Пучок мимозы
Когда много лет спустя где-то в благословенных субтропиках я впервые увидел, как в природе цветет мимоза, удивлению моему не было предела. Передо мной стояло огромное дерево, необъятная крона которого, как ярко-лимонным огнем, была охвачена пламенем буйного цветения. Издалека даже казалось, что это не цветы, а листва такая, яркая и густая. Ничто не намекало на крошечные пушистые шарики, из которых, собственно, и состояли эти цветущие кущи. Просто желтое дерево, и всё. Очень красивое, пышное, нарядное в своем весеннем одеянии. Но могучий «баобаб» и нежные «цыплята» на трогательных букетиках мимозы из ранней юности – это были очень разные вещи, которые никак не хотели соединяться в моей голове.
А виной всему – история, связанная с веточкой мимозы. Ей уже почти полвека. Вспомнилась она мне и тогда, под сенью древовидной мимозы, вспоминается и теперь. Как минимум раз в году, в первые мартовские деньки.
При советской власти купить цветы женщинам на 8 марта, как и сейчас, считалось для мужчин делом обязательным. Хорошая такая сложилась у нас в стране традиция. Но то ли по причине всеобщего дефицита, то ли с целью дополнительного испытания «сильной половины» на прочность накануне Международного женского дня, цветы к празднику было не достать. То есть они завозились в цветочные магазины и палатки, но очень «точечно» и в таких мизерных количествах, что за ними тут же выстраивались километровые очереди. Очереди состояли почти сплошь из мужчин – взрослых дядек, молодых крепких парней, юношей, мальчишек. Дедушки – и те стояли.
Стояли подолгу, часами. Стояли мужественно, не оставляя рубежей, не сдавая позиций. Ни шагу назад. Только вперед, только к заветной цели. Враг будет разбит, победа будет за нами. Как на фронте.
Впечатление атмосферы боя и военных тягот усиливал командовавший боевыми действиями «генерал Мороз». Начало марта в наших краях ведь не самое теплое время. Это на календаре и на душе весна, а на градуснике-то минус! А под ногами – слежавшийся снег и лед. Но стояли насмерть.
Одна из цветочных палаток располагалась в конце улицы 25-го Октября (теперь ей возвращено старое название – Никольская), ближе к площади Дзержинского (по-нынешнему Лубянской), напротив «Детского мира». Я любил эту «стекляшку» за то, что там, какой бы длинной ни была очередь, в конце концов ты гарантированно становился обладателем желанного букета – маленького за рубль, большого за трешку (по тем временам немалые деньги!). Какое это было счастье! Но счастье надо было завоевать в борьбе. Не завоеванное счастье – и не счастье вовсе.
Мне было четырнадцать, и я был влюблен. Она жила в соседнем доме и училась со мной в одном классе. Преподнести девочке, которая мне нравилась, веточку мимозы для меня означало практически то же, что и объясниться ей в любви. Поэтому 7 марта сразу после уроков я сел на метро и рванул на «Площадь Ногина».
Очередь была немереной. Начиналась она с улицы Куйбышева – там сейчас храм и памятник, и называется она по-другому. Люди стояли молча, переминаясь с ноги на ногу.
«Как я люблю первые весенние цветы!» – говорила как-то раз мне она. Конечно, я доставлю ей эту радость – первый принесу первые весенние цветы. Я! И только я! Она посмотрит на меня своими невероятными глазами, и в них будет столько благодарности и любви, что я умру на месте от блаженства.
Люди потянулись домой с работы, в сторону метро. Наверное, это были те, кто отпросились пораньше – в поликлинику или на родительское собрание. Или те, кого послали в местную командировку. У входа в станцию «Площадь революции» начал толпиться народ. Но и оттуда, из выхода прохожие повалили валом. Очередь за спиной удлинилась, а впереди меня осталась, как и была – ни конца, ни края. Первым замерз нос. Невидимые иголочки бодро взялись покалывать щеки.
«Вчера ты ни разу не позвонил. Что, были более важные дела? А-а… Понятно! Значит, просто ни разу не подумал…» – Её острые, как циркуль, слова ранили меня в самое сердце. Как она могла такое сказать? Да я только и делаю целые дни, что думаю о ней. Но поднять трубку и набрать ее номер – это же настоящая пытка. Что я ей скажу? С чего начну разговор? О чем спрошу? Как притвориться, что мне не стоит никаких усилий непринужденно болтать с ней на разные темы, в то время как губы от смущения становятся как каменные, а язык не слушается? Как собрать и превратить в слова путающиеся от чувств мысли? Как не проговориться, что я не могу жить без нее?
Смеркалось. Я продвинулся до угла 25-го Октября. Отсюда уже была видна заветная палатка, из которой далеким и теплым огнем электрической лампочки светила надежда. Пальцы ног начали терять чувствительность. Эх, надо было нацепить валенки и поддеть две пары шерстяных носков. Какие валенки? Тоже мне, городской ухажер! В возвышавшемся вдалеке здании КГБ зажглись окна. Казалось, что именно его громада, как плотина, удерживала порядок и обеспечивала покой огромной страны.
«А ты мог бы совершить настоящий мужской поступок?» – Вопрос застал меня врасплох, да так и остался без ответа. Проклятая стеснительность! Ведь она могла подумать, что я трус. Что не способен на подвиг. Слова мало стоят! Слова – мертвое скопище букв. Лучший способ – взять и сделать. Пусть я замерзну, отморожу уши, заболею воспалением легких, но я куплю букет мимозы и докажу ей, что я не тот, за кого она меня принимает!
Окончательно стемнело. Дошел до «Художественного салона». Осталось еще метров сто. Только бы не кончились цветы! Только бы не кончились! Ноги вконец закоченели. Онемело лицо. Всё тело от головы до пят пронизывал жгучий холод. Я стал пританцовывать на месте. Смотрю, соседи по очереди тоже оживились: просят друг у друга закурить, две копеечки позвонить из автомата. Кто-то прыгает, кто-то боксирует с невидимым противником. Прежде молчаливые и хмурые, мужики вдруг разговорились. То ли от мороза, то ли от предчувствия скорой победы.
«Любовь – это не то, о чем пишут в книжках, – говорила она. – Это совершенно другое!» Да, она тысячу раз права, и я знаю, что такое любовь. Моя любовь – настоящая, не книжная, не придуманная. Вот и сейчас я ощущаю это каждой клеточкой своего существа, каждым биением своего сердца, каждым импульсом своего мозга, каждой частичкой своего леденеющего тела…
Праздники остались позади. Воспоминание о подаренной мимозе и сокровенной записке, вложенной внутрь букета, согревало душу и вызывало к жизни самые смелые мечты.
Страна вернулась к трудовым будням. Родители пошли на работу, у меня возобновились занятия в школе. После уроков – то комсомольские дела, то теннис, то английский с репетитором. Вечером – домашние задания, изредка – кино.
Не скажу, чтобы я сильно помогал по дому – тинейджеры не особо берут в голову вопросы домашнего хозяйства. И так, видимо, было и будет во все времена. Но у нас в семье за мной издавна закрепились две-три «общественные нагрузки»: покупать хлеб с молоком, убираться в своей комнате, мыть посуду и выбрасывать мусор. Раньше мусоропроводы в жилых домах были редкостью, одноразовых пластиковых мешков для мусора не производили. Всё, что выкидывалось, жильцы относили на помойки в ведрах. Занятие не самое приятное, но необходимое.
То, о чем я хочу рассказать, может быть, и не заслуживает отдельного повествования, но для меня случившееся стало мощным душевным потрясением. Как бы смешно это ни звучало, но трагедия разыгралась на помойке через день-другой после восьмимартовских гуляний.
В своих мечтах я добрел до мусоросборника, который располагался неподалеку от дома, и уже собирался было опустошить свое ведро, как что-то необычное привлекло мое внимание. Взгляд остановился на вершине «монблана», вздымавшегося над переполненным контейнером. У меня перехватило дыхание: в нагромождении пищевых отходов, в смраде нечистот, в груде выброшенных букетов, в густоте увядших желтых цветков и засохших зеленых листьев я отчетливо увидел свернутую в трубочку записку. Свою записку! Ошибки быть не могло.
Я понял всё. Кровь хлынула к голове. Наступило затмение. От злости я замахнулся ведром с мусором и, что было силы, опрокинул его прямо на несчастный пучок мимозы.
Ноги плохо слушались, когда я не видящими ничего вокруг себя глазами «на автопилоте» держал курс в направлении дома. Мысли с трудом пытались что-то объяснить, но тут же рассыпались, ослепленные новой вспышкой ненависти. Уже потом, закрывшись в комнате, в совершенной темноте, в убийственном одиночестве, зажимая кулаком рот, чтобы не закричать, стиснув в объятиях мокрую от слез подушку, я повторял: «Так тебе и надо! Так и надо! На! Получи!»
Но ночь научила меня другому.
– Ты просто не знаешь, – сказала она тихо, – просто ты чего-то не знаешь.
– Чего не знаю? – спросил я.
– Не знаешь, что музыка предназначена тому, у кого есть слух. А живопись – тому, у кого есть вкус.
– А любовь кому?
– А любовь – тому, у кого есть сердце. Сердцу, которое не любит, слова любви ни к чему. Вот они и не были прочитаны. Они сбежали. Решили: лучше уж в помойку, чем туда, где их не оценят и не поймут. Потому что слова любви – они живые.
– Живые?
– Да, живые и всесильные.
– А мимоза?
– А мимоза – просто пучок соломы.
Смятение
Ее душа была в смятении,
И всё не клеилось с утра.
Работалось без настроения,
И кто с вопросом или мнением
К ней обращался тем не менее,
Потом был сам уже не рад.
Казалось странным поведение
Ее подружкам в этот день.
«Случилось что?» – они жалеть ее.
Она им: «Просто невезение!»
И небо серое, осеннее
Над головой ее, как тень.
И не приносит облегчения