– Но у нас еще есть рис и рыба… – не оправившись от ступора, с трудом выдавила из себя жена.
– Рыбы сегодня не будет, – сказал я и вышел на лужайку. Там Пак Рамли уже ловко вращал над стальной решеткой шампуры с нанизанными на них мясистыми омарами и лангустами.
Картинки с выставки
А чудеса всё-таки случаются! Без них, наверное, и жизни бы никакой не было. Или была бы, но не такая, а скучная, пресная, загрунтованная серой краской обыденности. Ведь многое так нескладно устроено в этом мире, то и дело идет наперекосяк, как-то не задается с самого начала, что если бы не чудо, то всё. А тут…
Задумали мы как-то провести в Джакарте, где служил я в ту пору советником-посланником российского посольства, выставку наших современных художников. За дело взялся Владимир Николаевич Анисимов – талантливый живописец и энтузиаст, влюбленный в Азию. Человек в высшей степени интересный, большой мастер, искренняя душа и прекрасный рассказчик, он всегда был верным союзником нашей дипломатии в продвижении отечественного изобразительного искусства за рубежом. Всё время в творческих экспедициях, в постоянном поиске, в доброжелательном общении с десятками коллег-художников – от Египта, Афганистана и Индии до Юго-Восточной Азии и Китая.
Любят Владимира Николаевича на Востоке. Да и как его не любить! Исполненный увлеченностью лучистый взгляд, красивая борода, длинные волосы, собранные на затылке в стильный хвост, элегантный черный костюм с бабочкой, изысканные манеры…
Организация выставки – огромный труд. Сагитировать художников, переправить картины, найти спонсоров, всё спланировать, обо всём договориться. Долго рассказывать, да и ни к чему.
И вот, наконец, все хлопоты позади. Настал день открытия вернисажа. Придумали броское название – «Русская коллекция». Место выбрали – лучше не придумаешь: Национальную художественную галерею, что расположена в самом центре индонезийской столицы.
До начала остается час. Но атмосферы праздника и одухотворенности, которой полагается поселиться в душе у каждого причастного к такому мероприятию, нет как нет. Она была подпорчена, стоило мне только заглянуть в Галерею. А хотел-то всего лишь проверить, всё ли в порядке.
Началось с мелочей. Решили, что супруга Президента Индонезии Ани Бамбанг Юдойоно – а она согласилась быть на открытии выставки главной гостьей – будет перерезать ленточку. Так, дескать, полагается. Мы запаслись роскошной шелковой лентой нежно-розового цвета, накрутили на ней пышных бантов. Приобрели для такого дела задорого специальные ножницы – большие, красивые, их тоже облагородили какими-то завитушками.
Стали доставать «реквизит». Тут кому-то пришло в голову попробовать ножницы в деле. Светлая оказалась мысль – а ножницы-то не режут! Бумагу режут, картон – пожалуйста, даже ткань плотную – нет проблем. А шелк – ну ни в какую. Проскальзывают, и всё тут. Что ты будешь делать! Все сразу забегали, засуетились. А где взять другие ножницы? На душе заскребли кошки.
Обратил я свой взор в другую сторону. Хозяева водрузили на пандус перед входом в Галерею массивную кафедру из сандалового дерева, украшенную витиеватой резьбой. Предполагалось, что на кафедру будут подниматься по очереди выступающие и с нее вещать. Кафедру оградили золотыми шнурами навроде аксельбантов на военном мундире и убрали гирляндами орхидей. Для ораторов поставили стакан с водой. Положили салфетки, чтобы вытирать пот. Приладили удобный пюпитр для «шпаргалки». Протестировали микрофон – всё работает, не фонит, децибелы в самый раз, всем будет хорошо слышно. Красота!
Вдруг сообразили – а переводчик-то где будет стоять? В кафедру он уже не поместится, да и мыслимо ли это, чтобы кто-то влезал в одну кафедру с супругой Президента? Пусть переводчик стоит рядом и говорит в отдельный микрофон. Микрофон быстро отыскался – вот удача! Подсоединили его к колонкам, врубили. «Раз-раз», – раздался было в усилителе несмелый голос. Тут всё как задребезжит, запищит, аж уши заложило. Оборудование тотчас же отключили, потом снова включили, но микрофоны уже перестали работать. Оба.
Налетела толпа электриков, стали они над микрофонами колдовать, друг другу что-то с умным видом советовать. Но по виду технарей было ясно: что делать, никто толком не знает.
Тем временем напротив парадной лестницы, ведущей к главному входу в Галерею, мои ребята расставили стулья. К спинкам скотчем ровненько прикрепили заранее заготовленные таблички с именами почетных гостей – большие, во весь лист А4, чтобы никто ничего не перепутал. Но тут приехали люди из протокола Президента, и выяснилось, что у них совершенно другие списки. Нашу рассадку срочно стали сдирать, оставляя обрывки бумаги валяться на земле или клочьями свисать с обезображенных стульев. Поднявшийся откуда ни возьмись ветер разметал плоды нашего труда по газону, который сразу же превратился в подобие помойки. Картина напоминала разбомбленный летний театр после налета вражеской авиации.
Голова шла кругом, и я воздел очи к небу – Господи, ну за что мне такое наказание? Посмотрел я на небо и ужаснулся: на нем стремительно собирались грозовые тучи. Дожди в тропиках – дело обычное, но на дворе был сухой сезон, и день для проведения церемонии открытия выставки мы тщательно подбирали, в том числе и с учетом прогноза погоды. Ведь мероприятие планировалось проводить на открытом воздухе. А синоптики уверяли, что вечер этого дня будет ясным и относительно прохладным.
От ощущения надвигающейся грозы – в прямом и переносном смысле этого слова – мне стало нехорошо, от безысходности под ложечкой засосало. Тогда я решил утешить себя инспекцией залов Галереи, которые наши с индонезийцами вот уже несколько дней, как мне докладывали, старательно приводили в порядок. Я был знаком с концепцией выставки, видел план ее размещения и знал, что он великолепен, как и сами картины, которые организаторы и авторы привезли из Москвы. Знал, что это будет маленькая сенсация в культурной жизни Джакарты и большое событие в российско-индонезийских гуманитарных связях. И поэтому смело двинулся к парадному крыльцу.
Отворив двери, я увидел такую картину. На пороге стоял Владимир Николаевич. На нем был запачканный краской фартук, какие в старые времена надевали для работы обувщики или каменщики. В руках он держал молоток и гвозди. Длинные волосы выбивались из-под резинки, стягивавшей их в некогда аккуратный хвост. Борода была слегка всклокочена.
За спиной Владимира Николаевича глазам моим открылась следующая панорама. Возле абсолютно голых стен одинокими жирафами ютились бамбуковые стремянки. На полу в беспорядке громоздились картины, чистые холсты, рамы и подрамники. По залу туда-сюда сновали люди: кто-то что-то красил, кто-то что-то прибивал, одни сорили, другие убирали. Казалось, что российские художники еще наносили на свои полотна последние мазки, а индонезийские рабочие только что получили задание их развесить.
– Сейчас всё будет готово, – скороговоркой заверил Владимир Николаевич и скрылся в глубине зала.
Сказать, что увиденное произвело на меня сильное впечатление, – значит ничего не сказать. Я понял, что это конец. Покачиваясь на неверных ногах, я вышел из галереи.
Не в силах больше лицезреть этот хаос, я предложил жене прогуляться по улице – дескать, проветримся, успокоимся, скоротаем время до начала вернисажа. Хотя в этот момент я с обреченностью узника лондонского Тауэра осознавал, что никакого вернисажа не будет. А что будет? «Будь что будет!» – подумал я, почти теряя сознание…
В означенный час начали съезжаться гости. Смирившись с судьбой и краснея от стыда за предстоящий позор, я вернулся к Национальной галерее. Жена поддерживала меня под руку, не давая упасть. Мы встали у края ковровой дорожки, чтобы приветствовать приглашенных. В сторону места действия я старался не смотреть.
Гостей было много – высокопоставленные индонезийские чиновники, военные, дипломатический корпус, деятели искусств, крупные бизнесмены, русисты, соотечественники. Прибыл министр иностранных дел с супругой, приехал посол США, в прошлом работавший в Москве. Все расселись, причем всем почему-то хватило места в импровизированном амфитеатре из стульев, на каждом из которых важную персону ждала маленькая карточка с его или ее именем.
Вот на вылизанную до блеска зеленую лужайку с достоинством вкатился кортеж первой леди, сопровождаемый эскортом мотоциклистов. Из лимузина показалась госпожа Юдойоно – утонченно-красивая дама в длинном национальном платье из пурпурно-фиолетового батика. Я преподнес ей букет роз.
Вечер выдался на редкость спокойным и нежарким. Тучу сдуло куда-то к Яванскому морю, ветер стих.
На правах временного поверенного в делах Российской Федерации в Республике Индонезия я взобрался на трибуну и сказал несколько приветственных слов, которые были тепло встречены аудиторией. Хорошо выступила супруга Президента. Стоявший неподалеку с отдельным микрофоном переводчик перевел ее речь на английский язык. С удивлением для себя я заметил, что техника работала как-то подозрительно исправно, а доносившийся из динамиков звук был глубоким и приятным.
Госпожа Юдойоно торжественно и, что странно, поразительно легко простыми канцелярскими ножницами перерезала ленточку, натянутую перед входом в галерею. Всех пригласили в зал. Остановившись на мгновение перед всё еще закрытыми дверями, я загадочно посмотрел на свою сгоравшую от нетерпения царственную спутницу, а сам тем временем мысленно перекрестился. Двери распахнулись.
Зал сиял мягким изумрудным блеском. Он исходил от гигантских отрезов зеленого атласа, которым были задрапированы стены. Софиты светили в потолок, не ослепляя гостей. Они волшебным образом расширяли пространство, окутывая помещение флером таинственности и предвкушения – предчувствия общения с прекрасным искусством, ожидания чего-то необычно-экзотического. Сквозь душный воздух тропиков на нас эффектным контрапунктом смотрели леденящие крепким морозцем зимние пейзажи с заснеженными полями, златоглавыми церквями и уютными деревеньками.