По окончании уроков (о, этот желанный миг!) борьба со мной продолжалась на страницах дневника. В него Галина Петровна подробнейшим образом вписывала всё, что она обо мне думала. Дневник пестрел вензелями отвратительных оценок, позорными хвостами «минусов» и междометиями с восклицательными знаками. Но когда расправа перетекала на бумагу, это было уже не так страшно. Я, кстати, за эту науку Галине Петровне очень благодарен. До сих пор твердо помню, что нет такого выражения – «играть досюда». Нужно говорить – «исполнять до сих пор».
Только какое отношение всё это имеет к музыке – самому, может быть, прекрасному, что существует на свете? Я убежден, что при всей огромной важности заученных нот и «правильных пальцев» не в них притаился светлый дух Эвтерпы – Музы лирической поэзии и музыки. Эвтерпа, кстати, по-древнегречески значит «увеселяющая». Случайно ли, что русскому уху в этом имени слышится что-то от глагола «терпеть»?
С музыкой, как стало мне ясно впоследствии, неразрывно связано нечто гораздо более важное, чем техника игры – внутреннее устройство человека. Как-то раз, рассеянно листая тот самый архивный дневник по музыке и перебирая в памяти тяжелые камушки своего ученического прошлого, я наткнулся на запись в графе «домашнее задание», которая показалась мне странной. «Грустная песенка на 18-й стр.». Я, конечно, уже давно забыл, что это за произведение и кто его автор. Но от самого названия повеяло вдруг чем-то необыкновенно близким. Непонятное начало проясняться, становиться понятным. Вдруг подтвердилась одна смутная догадка, над которой я долго ломал голову.
Всю жизнь мы играем, в сущности, одну и ту же мелодию, подслушанную когда-то в детстве. Играем по-разному – кто хорошо, кто неважно, невпопад; кто по нотам, а кто – подбирая по слуху. Есть среди нас заядлые любители «форте», в то время как кто-то предпочитает «пьяно»: так они и живут, их музыка едва слышна. У этого сплошной мажор, а тот не вылезает из минора.
Давят басы контроктавы, ластится фальцет верхних клавиш… Ты упрямо повторяешь одни и те же музыкальные композиции, но играешь так, что заслушаешься; а я всё время пытаюсь сочинить новые «вариации на тему», да только получается из рук вон плохо. Но мелодия у каждого всегда одна. Если не мелодия, то тема. Или хотя бы общая тональность, музыкальный рисунок. Ритм, темп, настрой.
То, что мы делаем здесь и там, тогда и теперь, казалось бы, и сравнивать-то нельзя. Человек в разных обстоятельствах бывает разным. А некоторые настолько многогранны и многолики, что про них говорят: «Человек-оркестр!» И всё же где-то в глубине фона, между нотных строчек, в проблесках лейтмотива внимательному слушателю всё же несложно уловить ту самую сквозную линию жизни. Например, «Грустную песенку с 18-й страницы».
Я сделал еще одно маленькое открытие. Одну и ту же «пьесу» играют одновременно довольно много «музыкантов». Ты джазмен, и я джазмен. Или оба мы – поклонники бардовской песни. Иногда мы бываем настолько «консонантны» друг другу, что сами этому удивляемся, привыкшие к шквалу диссонансов нашей растрепанной жизни. «Как хорошо сказал! Ну надо же! Прямо-таки читает мои мысли…» Каждый порознь и в то же время все вместе любим спектакли и рассказы Гришковца. Обожаем за искренность и лиричность Митяева и Трофима. Перечитываем классиков, услышавших и передавших нам некие вечные истины и нестареющие образы. В Третьяковке подолгу стоим возле страшного репинского шедевра «Иван Васильевич и сын его Иван»: у непоправимого – безумный взгляд, не дай Бог такое пережить. С трудом сдерживаем безотчетные слезы под градом звуков «Реквиема» Моцарта, которому за них можно простить всё что угодно.
Стоп! Заговорился. Мы – о ком это я? Конечно же, не обо всех, а только о родственных душах. О тех, кто пронес через годы, не расплескав, и тайно лелеет свою «Грустную песенку на 18-й странице»…
Люди, живущие в одной тональности, каким-то образом находят в этом мире себе подобных. Видимо, благодаря наличию слуха. Но у них, у подобных, могут быть свои музыкальные оттенки. Гармонии не получается даже между сородичами. И вот, представьте себе, встречаются иногда сущности, созвучные, как две печальные, но прекрасные терции в соседних октавах.
Расскажу вам историю. Они встретились на концерте любимого артиста. В антракте. В фойе, слишком ярко освещенном для такого романтического вечера. В шуме расщебетавшихся после часового молчания зрителей. У стены с кушетками, на которой висели чьи-то фотографии.
Встретились ну совершенно случайно. Почему-то не прошли мимо. Задели друг за дружку – не то глазами, не то душами. И не нашли в себе сил не остановиться.
Их взгляды осторожно соприкоснулись. От неловкости мышцам лица стало смешно. Губы улыбнулись. В ушах зазвучала музыка. Головы поняли, что сердца не ошиблись адресом. Ноги робко направились туда, куда их позвали чувства. Колени подогнулись, заставив присесть на кушетку. Голоса произнесли первые слова.
Он:
Тьмою здесь всё занавешено,
И тишина, как на дне.
Ваше величество, Женщина!
Как Вы решились ко мне?
Она:
Я – твоя свобода,
Я – твоя звезда,
На устах горячих
Чистая вода.
Он:
Ты промелькнула и исчезла в вышине —
Звезда любви в прекрасном сне.
Исчезла ты, но я успел тебе сказать,
Что путь ты озарила мне…
Она:
Я тебе сияю
Из-за серых туч,
Не теряй из виду
Мой певучий луч!
Он:
Песни у людей разные,
А моя одна на века.
Звездочка моя ясная,
Как ты от меня далека!
Она:
Я – твоя удача,
Я – судьба твоя.
Все, что ты успеешь в жизни —
Это я! Это я!
Что бы ни случилось,
Позови меня!
Я с тобою буду
И средь бела дня.
Он:
И теплые, теплые звезды
Летят по холодным мирам.
И поздно, так жалко, что поздно
Они открываются нам.
Она:
Я с тобою рядом,
Где меня и нет.
Не теряй из виду
Мой жемчужный свет…
Он:
О, моя дорогая, моя несравненная Леди!
Ледокол мой буксует во льдах, выбиваясь из сил.
Золотая подружка моя из созвездия Лебедь,
Не забудь – упади, обнадежь, догадайся, спаси!
Она:
Мне жребий выпал бесталанный,
И я над ним три года бьюсь.
Меня не бойся, мой желанный!
Я и сама тебя боюсь…
Он:
Не рассказывай ни о чем из прошлого,
Мы оставим его в покое.
Ты такая сейчас хорошая,
Я хочу тебя знать такою!
Она:
За невлюбленными людьми
Любовь идет, как привиденье,
В глазах любви, в словах любви
Сквозит улыбка Возрожденья!
И даже легче, может быть,
С такой улыбкой негасимой
Быть нелюбимой, но любить,
Чем не любить, но быть любимой.
Он:
Здесь, в сияньи ламп,
Нас судьба свела.
А до этих пор
Где же ты была?
Разве ты прийти
Раньше не могла?
Где же ты была?
Ну где же ты была?
Она:
Я, словно бабочка к огню,
Стремилась так неумолимо
В любовь, прекрасную страну,
Где назовут меня любимой!
Он:
Пусть я твоего имени не знал,
Но тебя я звал, днем и ночью звал,
И опять меня обступала мгла.
Где же ты была?
Ну где же ты была?
Она:
Придумай такое мне имя, мой милый,
Какого никто на земле не знал,
Чтоб именем этим ни один на свете
Свою любимую не называл!
Он:
Сколько дней потеряно!
Их вернуть нельзя, их вернуть нельзя.
Падала листва, и метель мела.
Где же ты была?
Она:
За это можно все отдать!
И до того я в это верю,
Что трудно мне тебя не ждать
Весь день, не отходя от двери.
За это можно все отдать!
Он:
И вот так бесконечно давно
Я кружусь и кружусь
Над Москвой.
Я как будто снимаю кино
Про случайную встречу с тобой.
Она:
Ты – мое дыхание, утро мое раннее.
Ты – и солнце жгучее, и дожди.
Всю себя измучаю, стану самой лучшею.
По такому случаю ты подожди.
Он:
Я никогда тебя не видел, никогда!
И лишь тогда, когда найдешься,
На желтой улице пустой
Тебя узнаю без труда,
И ты, меня увидев в небе, улыбнешься.
Она:
Мы знали, мы его найдем,
Наш дом сверкающий, волшебный дом,
В котором кружится земля,
А с нею реки и поля,
А с нею горы и моря,
Он:
И ты, и я,
И ты, и я.
Она:
И ты, и я!
Он:
Любви прозрачная рука
Однажды так сжимает сердце,
Что розовеют облака,
И слышно пенье в каждой дверце.
Она:
Настанет день, и мы поймем без лишних слов,
Что новый мир открыли мы,
Где на земле живет любовь
Среди забот и суеты.
Так любишь ты…
Он:
Так любишь ты…
Она:
Так любим мы…
Сколько прошло времени, неизвестно. Но дали третий звонок. Началось второе отделение творческого вечера, и всех попросили обратно в зал. Они затерялись в толпе и вернулись на свои места, но после концерта, конечно же, нашли друг друга. Их приютил маленький театральный буфет.