Я врастаю корнями всё глубже в почву, делаюсь приземистым и коренастым. От этого я стою прочнее, и меня труднее свалить. Но со ствола и веток кусками отслаивается трухлявая кора, а молодые побеги отказываются пробиваться наружу. По моим венам не бегут больше животворные весенние соки.
Вместо упоительного аромата клейких почек улавливается только сдавленный запах подгнивающей сырости. Розовые акварели смущенного румянца на щеках сменила болотистая плесень.
Поредела шевелюра, облетела листва волос, ломких и сухих. От бурь лицо сделалось бурым, солнце подкоптило его, покрыв несмываемым коричнево-землистым загаром.
На лбу неприглядной бородавкой выросла чага. Какому-то резчику будущих времен этот древесный гриб может даже показаться нерукотворным произведением искусства, а меня он только огорчает. Ну зачем мне этот сморщенный нарост? Ну за что мне такое наказание?
В моих движениях появилась степенная медлительность. Так раскачивается на ветру, словно переминаясь с ноги на ногу, лесной валежник. Раскачивается и ворчит что-то себе под нос.
По моим чреслам беззастенчиво снуют муравьи и жуки-пожарники, оборудуют во мне пещерки, прогрызают потайные ходы. Насекомые уверены в своей полной безнаказанности, и они правы: у меня нет сил защитить себя от их наглого нашествия.
На мои плечи садятся птицы. Птицы точно дети. Дети, сидящие на шее у родителя. Они вьют на мне свои гнезда и откладывают в них яйца. Но мне это не в тягость. Наоборот, мне радостно оттого, что они выбирают меня. Даже если они видят во мне только сцену, чтобы спеть на ней свои серенады солнцу и жизни. Мне хорошо оттого, что они развлекают мой огрубевший слух, шумно рассуждая над самым моим ухом о разных пустяках. Но птицы со мной не особо церемонятся, оставляя на жеваных рукавах и складчатых лацканах моего полосато-дубоватого костюма следы своей активной жизнедеятельности.
Я больше не зеленею, скорее чернею. И чернота моя заполняет трещины и дупла, забираясь, как мне кажется, в самую душу. Немигающим глазом деревянного истукана глядит она изнутри меня на всё, что так весело и беззаботно происходит вокруг – происходит, но уже не касается моих заскорузлых древовидных будней.
Когда-нибудь от меня останется один пень. Но торчать он будет вечно.
Было – не было
То помню всё до мельчайших подробностей, а то совсем ничего не помню. Из своего собственного прошлого.
Бывает так. Беседуешь со старым приятелем о днях минувших. Он тебе: «А помнишь – ходили мы как-то с тем-то туда-то?» Не помню. Или очень смутно, неразборчиво, как в тумане.
А то вдруг всплывает в памяти, возникает перед глазами четкая картина того, как всё было. И не просто «общий план», а с деталями, порой малозначительными или совсем ненужными.
Или запоминается из всего обилия событий и образов не что-то действительно важное, а какая-то сущая чепуха – глупая фраза, детский анекдот, смешной случай, мелкий эпизодишко. Что где было написано, кто как посмотрел, что сказал или сделал.
Вот, например, одного парня, знакомого мне еще с институтской скамьи, я до сих пор вижу не иначе как отплясывающим на столе в нашей студенческой общаге в широченных матросских клешах, причем в крайне нетрезвом состоянии. Сцена, уверяю вас, была наикомичнейшая, народ – тоже, естественно, «выпимши» – хохотал до упада. Так вот, теперь «танцор» наш – солидный, уважаемый человек. Но когда мы изредка встречаемся с ним либо кто-то о нем заговаривает, я не могу сдержать улыбку: дурацкий рефлекс срабатывает «автоматом», выскакивает, как черт из табакерки!
За любым сказанным вслух словом тут же вытягивается шлейф ассоциаций. И у каждого они свои. Так мы и ходим, волоча за спиной длинные хвосты воспоминаний. Говорим одни и те же слова, ведем, казалось бы, осмысленные диалоги, а думаем при этом о разном.
Как часто музыка, вкус пищи или запах духов вспышкой молнии возвращают нас в ситуации, когда эти звуки и ощущения значили нечто большее! Экстаз на рок-концерте, танец с любимой девушкой, напиток, впервые продегустированный в теплой компании… Эх, вот бы провести опрос мужской половины населения страны: что кому грезится, когда нос вдруг улавливает пронесшийся мимо изнывающе-тяжелый аромат «Пуазона»…
А кино? Разве вы никогда не ловили себя на мысли, что милые сердцу старые фильмы мы смакуем еще и оттого, что они волшебным образом перемещают во времена нашего детства, нашей юности, когда вокруг было одно сплошное счастье? Провинциальный городок, кинотеатр «Чайка», сеанс 10.00, художественный фильм «Земля Санникова», суровый Дворжецкий, разухабистый Даль и в десятый-двадцатый-тридцатый раз кряду «Призрачно всё в этом мире бушующем»… А бывают фильмы: вроде бы и смотрел, а о чем – не помню. И смотрел ли?
Каждый по-своему помнит детство. Спрашивал об этом многих. У большинства это – отдельные кадры, обрывки кинопленки, застывшие сцены, нередко, однако, с невероятно живыми фрагментами. Но встречаются и целые короткометражные «видеоролики», когда кусочки жизни воспроизводятся в движении. Мы это на самом деле помним или нам кажется, что так было?
Одно из самых необычных проявлений памяти – состояние «дежа вю». Идешь по улице или что-то делаешь, и вдруг – «стоп»! Как будто это уже было с тобой, и ты знаешь, что случится в следующую секунду. И самое интересное, что именно так и происходит! Или едешь по автотрассе, и в какой-то момент неожиданно охватывает ощущение, что точно так же выглядели дома, деревья, мосты и машины, когда ты мчался совсем по другой дороге много лет назад и за тысячи километров отсюда. То есть что: помним больше, чем может нормальный человек?
С другой стороны – с годами всё чаще испытываешь неуютное чувство, когда рвется ниточка, связывающая тебя с прошлым. Когда исчезают «колышки», к которым она была привязана. Уходят в небытие близкие люди, а жизнь течет без них так, словно они никогда здесь и не жили. Нет уже старых домов, на их месте взошли «посевы» новостроек. Кажется, что это твое прошлое взяли и срыли бульдозером. Наши дети вырастают, меняются, обретают собственное «я». Да так, что невольно удивляешься: неужели этот крутой верзила, дитя своего времени – тот самый смешной карапуз, что когда-то ползал по тебе, искал у тебя защиты, повторял за тобой каждое движение, не мог ни шагу без тебя ступить? Нет, этого не может быть. Это два абсолютно разных человека.
Прошлое обрастает мифами и легендами, которые мы порой сами создаем, стремясь в рассказах приукрасить историю и свою роль в ней. «Короче, полный крах. Я на это говорю: сделайте так и так. Они сделали – и всё сразу встало на свои места». Правда, «фигурант» зачастую начинает «путаться в показаниях». Многого ведь просто не было. Или было, да не совсем так, как значится в «официальной версии». Но в этом неудобно признаваться, даже самим себе. Конечно, в своем прошедшем нам всем очень хотелось бы что-то подправить, подчистить, поменять. Но в тот момент этого не случилось – не было, и всё тут!
Человек – странное существо. Несовершенное и в то же время на редкость цельное. Средоточие материального и бестелесного, которое присутствует в нем наравне с материальным. И прошлое, которое нельзя ни вернуть, ни отыграть назад, ни хотя бы погладить ладонью, тоже входит в его состав. Образует, формирует, обеспечивает жизнедеятельность. Не в меньшей степени, чем сердце, кости, мышцы, печень, кожа, аппендикс (если, конечно, он у нас еще имеется). Тогда выходит, что всё случившееся с человеком остается с ним навсегда, помнит он об этом или нет.
А дырявой памяти нужно только «спасибо» сказать. Она в своей забывчивости мудрее нас. Она нарочно списывает в архив, задвигает в дальние ящички, а то и вовсе выкидывает на помойку никчемные «информационные блоки» и дурные наваждения, уберегая своих двуногих носителей от неминучей погибели. В результате разрыва перегруженного черепно-мозгового «процессора». И пусть ты мучаешься, плутая в ее лабиринтах в поисках того, что то ли было, то ли нет. Так тебе и надо. Но и радуешься всему хорошему, что точно было.
Озорник
По воскресеньям родители приводят в церковь одного озорника – белобрысого мальчишку лет трех с большими карими глазками, в которых светятся хулиганские искорки. Я за ним всё время наблюдаю.
Сначала малыш сидит на скамеечке тихо, но хватает его ненадолго. Вскоре он осваивается и приступает к исследованию огромного зала с гулкими сводами. Юный первооткрыватель осторожно шагает между прихожанами, всё внимательно осматривает. Его интересует каждый закуток, увлекает эхо собственного, пока еще робкого голоса. Мальчик садится возле коробов со свечными огарками и самозабвенно копается в них.
Проходит еще немного времени, и мальчишка начинает баловаться, бегать по храму, задувать свечки и шкодить другими способами. Он ползает по полу или застывает на спине в форме звезды. Должно быть, в этот момент озорник воображает себя ангелочком. Потом он сам достает откуда-то свечки и пытается зажечь их от других свечей или от лампадок. Но дотянуться до высокого канунника не так-то легко. А еще интересно заглянуть за алтарь, да вот беда – здесь обязательно встретится ему на пути кто-то строгий и сделает замечание. Тогда самый верный способ выразить свое отношение к происходящему – это начать тоненько визжать, чтобы перекричать певчих.
Если папа или мама пытаются малыша призвать к порядку, он залезает под лавку. Вытащить его оттуда непросто, а сам он при этом весело смеется. В конце концов шалопая извлекают из его укрытия и под громкий рев выносят из церкви, чтобы он на улице подумал над своим поведением.
В храм вошел дряхлый старик с палкой. Сгорбленный, худой. Он забыл перекреститься у входа и, с трудом передвигая полусогнутые ноги, прошаркал к «свечному ящику» с аккуратно расставленными на нем предметами культа. На минуту задержался перед иконками, крестиками и брошюрками.
Я стал с интересом разглядывать странного дедушку. Желтоватое лицо его сплошь было покрыто мелкими длинными морщинами. Давно отказавшуюся от бремени волос лысину покрывали темные пигментные пятна. «Лет восемьдесят, не меньше», – подумал я. Наверно, одинокий: впалые щеки старика неопрятно поросли белой щетиной. Одетый кое-как, неухоженный, он вызывал жалость. Только живые карие глаза горели огоньком. Взгляд выдавал напряженную внутреннюю работу, происходившую в этот момент в стариковском мозгу.