Где-то высоко в небе должно быть солнце – то самое, что палит беспощадно. Но его не видно, потому что над головой – лес. Не тот лес, который я люблю с детства – тихий, задумчивый, добрый. Никогда чаща не казалась такой зловещей, предвещающей несчастье. Сверху – страх, снизу – бездна, а впереди – беда…
…Доски хорошие, но необработанные. Надо приниматься за дело. Достал рубанок, достал наждачку. Работа спорилась. Дерево становилось всё ровнее, всё глаже. Хотелось поскорей это всё отшкурить, закончить с подготовительной частью и начать уже доски размечать, пилить, к шкафу прилаживать. От этого торопливые движения руки с наждачной бумагой сами собой ускорялись, а бдительность – притуплялась.
А!!! Мгновенно сверкнула вспышка, и в глазах потемнело. Свет погас. Что со мной? Боль – ух, какая же это боль! Боль пронзило всё тело, будто копье прошило насквозь. И даже удивительно было, когда свет передо мной снова включился, увидеть, что это не копье, а всего лишь торчавшая из ладони заноза. Правда, внушительных размеров. И вошла, сволочь, глубоко.
Боль из сосудов головы, из каждой клетки организма вернулась туда, где ей и следовало находиться – к источнику, в руку. Но от этого, казалось, она только усилилась, собравшись в одном месте. Кровь испачкала красивую доску («Как жалко», – сквозь дикую судорогу подумал я). Тело съежилось от болевого шока. С жутким скрежетом сомкнулись зубы. Терпеть!..
…Взвод занял позицию на холме, на краю леса. Не успев толком обсушиться, начинаем окапываться. Ну да Бог с ней, с мокрой гимнастеркой, с сырыми насквозь сапогами, в которых еще хлюпает болотная жижа. Главное, что каким-то чудом выбрались из этой кошмарной трясины. Никого не засосало, все бойцы живы-здоровы. А здесь, на твердой земле, нам всё нипочем!
«К бою!» Что за черт? Откуда тут взяться фрицам? И вместо ответа на вопрос – «оттуда» – автоматная очередь. Одна, другая! Удар в плечо – так сильно меня давно уже никто не бил. И одновременно взрыв в мозгу! А!!! Не то лежу, не то сижу, а боль – она словно ворвалась в меня. Скрючила пополам. И не сидит, не лежит, а брызжет внутри, хочет наполнить собой всё мое тело. Адская, обжигающая боль, не дающая возможности ни чувствовать, ни двигаться, ни думать…
Надо взять себя в руки, мелькает в голове. Нет, всё-таки я жив. Раз соображаю, значит – жив. Невыразимо стонет правое плечо. Значит – ранен. Зрение вернулось после ослепившей меня молнии. Гляжу: весь рукав залит кровью, спина тоже мокрая, но не как в болоте, а по-другому. Огненно жжется эта сырость. Начинаю прикидывать: неужели насквозь прошла фашистская пуля?
Перехватил пулемет левой рукой, завалился на левый бок, залег. Боль такая, что скулы сводит. Кажется, теряю сознание. «Огонь, мать вашу!» – орет взводный. Ну, гады, держитесь! Вы еще об этом пожалеете! Вы еще моего пулемета не кушали! А ты терпи, казак! Атаманом будешь…
…Что делать? За что хвататься? Куда бежать? Кровь лилась ручьем, рука одеревенела. Было ясно: самому щепку эту здоровенную из ладони не вытащить – застряла капитально. Дома только бинт и йод. Мысли в голове путались, боль не давала им сосредоточиться.
Схватил телефон и набрал, не задумываясь, любимые цифры – за помощью, как и за радостью, только к ней. А к кому же еще? В трубке сонный голос, безразлично и лениво так: «Заноза? Ну сходи в поликлинику…» И всё? И это всё, что она могла мне сказать? Внутри похолодело – казалось, что жгучая боль уступила место леденящей обиде. Но ты мужик или нет? Терпи!
Как ошпаренный, выскочил на улицу. Равнодушные прохожие шли по своим делам. Люди всегда люди. На мою криво перемотанную бинтом в алых горошинах руку никто не обращал никакого внимания.
– Простите, а где в нашем районе травмопункт?
Двое вопрос проигнорировали, пятеро были не в курсе. Наконец женщина какая-то милая остановилась:
– Через три квартала отсюда, во флигеле детской поликлиники.
Боль помогла ускорить шаг практически до бега, а когда над козырьком двери показалась читаемая издалека надпись, даже спазм отпустил. Подбежал и на двери читаю: «Закрыт на ремонт».
Куда же мне теперь податься? Из окошка регистратуры детской поликлиники говорят:
– Куда, куда? Поезжайте в соседний микрорайон. Четыре остановки на автобусе.
– Спасибо, любезнейшая, век не забуду вашу доброту…
…Бой был ожесточенным, но, по-моему, коротким. Или нет, не помню. Детали в памяти не держатся, всё как-то слилось в одно сплошное кровяное пятно. Мысли путаются, в голове – липкая муть и пульсирующая боль. Слышу, как кто-то всё время говорит: «Большая потеря крови, большая потеря крови». Или это уже потом было? Не помню.
А до этого случилось самое невероятное, что могло случиться. Вижу – с другой стороны леса к нашему холму летит, хрипя моторами, именно чтоне едет, не ползет – летит подкрепление из нескольких танков, а сзади семенит пехота. Наши, родные!
Это последнее, что я помню кроме боли, которую невозможно забыть. Вспоминая о ней, я и сейчас душой съеживаюсь…
Нет, гораздо приятнее вспоминать то, что было после операции. Очнулся и лежу. Ничего пока не понимаю. Только рассматриваю темно-зеленый, весь в подтеках и разводах, потолок душной палатки медсанбата. Вдруг голос такой ласковый, из другой совсем, невоенной жизни: «Товарищи раненые, просыпайтесь. Перевязка!» Люблю вспоминать склонившееся надо мной личико юной медсестры: «Не волнуйся! Ты легкий. До свадьбы заживет! У меня на это глаз наметан!» И лучше всякого лекарства – быстрый, какой-то детский поцелуй в мой горячий лоб. Я не знаю, что такое счастье (меня потом всё равно убили), но, наверное, это было оно…
…Извлечение занозы – манипуляция, прямо скажем, малоприятная (оказалось, не заноза, а целое бревно. Ну надо же такому случиться!). И ощущение – так себе. Если быть до конца честным – боль жуткая. Обработка раны – обжигающая боль. Перевязка – боль ноющая, тянущая. Укол против столбняка под лопатку – это как новой болью перешибить старую, клин клином. Но уставшему и безучастному травматологу (это был конец его смены) и неулыбчивой сестричке всё равно большое спасибо.
Вышел на свободу – лето, ветерок, тополя шелестят. Жизнь идет, как ни в чем не бывало. Да, дела… Сел, закурил. Что дальше-то? Знал я в этот момент только одно: звонить ей мне не хотелось.
Вспомнил, как в детстве, когда я прибегал домой с очередной ссадиной и ныл от пустяковой боли, мама обычно приговаривала: «Терпи, казак, атаманом будешь!» Дула на ранку и оказывала казаку первую помощь. «Раненый боец!» – присваивала она мне гордое имя. И я бежал озорничать дальше.
Вспомнил деда и боль, испытанную им на войне. Представить ее себе я не мог. И другого деда вспомнил, тыловика, всего себя отдавшего работе, которого бесконечная туберкулезная боль постепенно увлекла за собой в могилу. И всю ту боль попытался я осознать, которую принесла людям война. Ее даже сравнивать с моей этой заурядной бытовой травмой – просто кощунство. Все наши болячки и хвори не стоят и одной тысячной доли тех их страданий! Сколько боли вобрала в себя та война! И сколько воли потребовалось для того, чтобы ее перетерпеть.
Встал и побрел в сторону дома. Доски строгать.
Не спать на посту!
Заставил себя встать.
Поставил задачу – жить.
Плоть превратил в сталь.
Дух превратил в щит.
Ну что ты раскис, брат?
Как ты только посмел?
Какой же с тебя брать
Другие будут пример?
Мало у ног сил?
Сердце дает сбой?
Голос стал глух и сипл?
А ты всё равно пой!
Есть у тебя власть
Словом вести в бой.
Пусть эта власть даст
Силы остаться собой.
Надо вставать и идти
Цели своей на штурм.
А не можешь, тогда ползти,
Но только не спать на посту!
Нос-ледство
В небе затихнет гром.
Угли в костре остынут.
Песни мои над костром
Останутся после сыну.
Дождь над землей пройдет.
Волны штормов отхлынут.
Море трудов мое
Останется после сыну.
Злая людей молва
Холодом дует в спину.
Колкий венец со лба
Останется после сыну.
Норы засыплет снег.
Гнезда скует паутина.
Что не под силу мне,
Останется после сыну.
Вновь пожелтеет куст.
Воды затянет тина.
Всё останется пусть
На усмотрение сына.
Есть одно только «но».
Выбор не оставляю:
У сына теперь – мой нос.
Выходит, что жил не зря я.
Что хочешь, но дари
В далеких странах, в городах нерусских,
Рабочий график грубо нарушая,
Я покупал заморские игрушки,
Гриппозных губ улыбку предвкушая.
И там, где боль, тепло лучом рождалось,
И так любовь в подарке выражалась.
По воскресеньям ездил в Grinwich Village,
Где покупал отцу холсты и краски
В надежде, что мной присланная мелочь
Раскрасит старость наслажденьем кратким.
И там, где боль, тепло лучом рождалось,
И так любовь в подарке выражалась.
По вечерам в салоне парфюмерном,
Все пробники подвергнув изученью,
Новинку за новинкой планомерно
Скупал в расчете на ее прощенье.
И там, где боль, тепло лучом рождалось,
И так любовь в подарке выражалась.
Дари и ты. Что хочешь, но дари.
На миг у боли сердце отбери.
Про счастье
Не для счастья появилась я на свет.