И в сказочные праздники
Беседы снегопадные
Вели шальные странники,
О, где та осень ясная,
Спокойная, прекрасная?
Здесь осень беспробудная
С порывистыми ветрами,
Тепло приносит скудное,
Воспоминанья щедрые
Про осень ту далекую,
Про ту невозвратимую,
Такую узкоокую,
Душевную, любимую…
«Шелкотканые локоны плещут…»
Шелкотканые локоны плещут…
Быстрый взгляд… Головы поворот…
Оси ног… Островерхие плечи
Драгоценных древесных пород…
Как прекрасными в вазе цветами
Мы любуемся летом в саду,
Любоваться приятно чертами
Женских лиц, их вкушать красоту.
Сплавом олова, цинка и меди
В цвете кожи и в платья волне
Ослепляют восточные леди —
Иноземки с нездешних планет.
Грани спин и гиперболы бедер,
Узость талий и строгость фигур —
Дань брутальной фантастке-природе,
Вернисаж авангардных скульптур.
Побеждая условности кружев,
Из-под робких табу пелерин
Вдохновляет, и голову кружит,
И заводит в тупик лабиринт
Этих линий разреза лопаток,
Этих линий разлома ключиц,
Этот рук обреченных упадок,
Этот гордый подъем ягодиц,
Эти шеи, как тонкие пальмы
С утонченной игрой позвонков,
Этих юбок кричащие тайны,
Что так щедро раскрасил Ван Гог,
И округлости смуглой улитки,
Возлежащей лениво вдоль рта,
И ресничек уютные нитки,
И бровей шерстяных чернота.
Как растение радует дождик,
Как нуждаются в солнце цветы,
Жить без музы не может художник.
Без художника – нет красоты.
Тяжелый недуг
Никогда еще ее мобильный телефон не дребезжал так волнительно и не голосил так тревожно.
– Привет!
– Привет! Как дела? Что новенького?
– Знаешь, что-то худо мне. Заболел, наверно.
– Что с тобой? Вроде вчера еще нормальный был, веселый.
– А сегодня с утра неможется. Вернее нет, уже со вчерашнего вечера почувствовал неладное. Захворал я, занедужил.
– Что-то серьезное?
– Не знаю. По-моему, да.
– Ну а в чем это выражается? Что болит?
– Всё.
– А конкретнее? Какие симптомы?
– Сильное головокружение. Рябит в глазах. Учащенное сердцебиение. Под ложечкой сосет.
– Может быть, всё дело в похмельном синдроме?
– Да, пожалуй, ты права. Не могу оправиться от опьянения каким-то странным чувством. Мысли начинают путаться, стоит только вспомнить твои глаза. От фантазий перехватывает дыхание. Пульс разгоняется, как на «Формуле-1», когда начинаю мечтать о встрече с тобой. Как представлю себе твое лицо, твой голос, твое прикосновение, сразу бросает то в жар, то в озноб. По-моему, я в тебя влюбился…
– Господи! Как же ты меня напугал!
– Я и сам испугался. Со мной такое впервые.
– Да-а-а, случай тяжелый. Надо принимать срочные меры!
– Боюсь, что уже поздно.
Никогда еще ее мобильный телефон так не светился от счастья.
В парке фиолетового бамбука
Парк. Скамейка. Касанье рук.
В пальцах нежность, в глазах – испуг…
Жизнь промчалась, замкнулся круг.
Я опять в бамбуковой роще.
Ствол могучий высок, упруг.
Вот и ты, мой старинный друг!
Обнимаю и слышу звук:
Это ветер листву полощет.
Снова осень царит вокруг.
Затевает со мной игру.
Скрип стволов и остывший пруд
Разрывают мне сердце в клочья.
Я, как раньше, с ним встречи жду.
Сорок лет на своем посту,
Прячет бережно сердца стук
Фиолетовый мой бамбук.
Белая молния
Перед собой я увидел невысокого молодого человека в белоснежном шелковом одеянии – просторные, сужающиеся книзу шаровары и навыпуск традиционная косоворотка «магуа» с наглухо застегнутым стоячим воротничком. Ворот и плотные удлиненные манжеты украшало золотое шитье. Его ноги были обуты в мягкие матерчатые тапки-лодочки «бусе», в каких теперь ходят, пожалуй, лишь древние старики. При этом он не выглядел театрально – всё в его облике казалось к месту. Только трудно было отделаться от ощущения, что рядом с тобой – не просто спортсмен, боец ушу, но мастер восточных единоборств давно ушедшей эпохи, непонятно как очутившийся здесь, чтобы показать нам, жителям нашего века, настоящее искусство.
Но долго рассматривать детали роскошного костюма мне не пришлось. Картина вдруг ожила, да так неожиданно, что я только рот успел открыть.
Это было подобно вспышке белой шаровой молнии, заметавшейся по университетскому дворику в бешеном рваном ритме. Движения молнии были порывисты и грациозны. Они представляли собой непрерывный каскад – непредсказуемый и в то же время логичный и упорядоченный. Юноша то превращался в сгусток неукротимой энергии, легко взмывая вверх, описывая над землей невообразимую траекторию и осыпая невидимого противника градом ударов; то опускался в низкие стойки и стелился по земле, становясь неуязвимым для разящих кулаков и ног неприятеля; то замирал в изящнейшей статичной позе, готовый в следующее мгновение снова вспениться и устремиться в диком прыжке к своей только ему одному ведомой цели. Иногда тень соперника яростно нападала, теснила человека в белом, но ловкими нырками он играючи уклонялся от этих атак. Вот он ушел вбок, быстрыми шажками попятился назад, вновь овладел ситуацией и уже опять сложным зигзагом взрезает пространство и делает сумасшедший выпад вперед.
Глаза его сверкали: то был взгляд, исполненный внутренней сосредоточенности и силы. В нем сквозила такая отчаянная решимость, что этот лазер, казалось, сам по себе способен продырявить насквозь любого. Каждый поворот головы – резкий, отточенный – фиксировал ртутное тело, неотступно сопровождал коварного соперника, ни на секунду не выпускал его из поля зрения. В движении широченные рукава его рубахи приглушенно шелестели, но в моменты вихревых вращений и стремительных ударов гулко, как пастуший хлыст, хлопали об воздух. Это создавало завораживающий музыкальный аккомпанемент неистовому танцу.
А молния носилась, бесновалась, клокотала. Еще один головокружительный кульбит, еще одна высокая пощечина железной стопой, еще один шедевр нечеловеческой растяжки. Напряжение росло. Сейчас что-то будет. Да – сокрушающий удар и звериный выдох-крик, выплескивающий наружу накопленную в чреве огромную мощь. Накал на пределе. Шар молнии вот-вот взорвется и спалит вокруг всё живое…
И вдруг – что такое? – два-три примирительных полушага, плавная круговая волна рук, ступни смыкаются как по команде «смирно», ладонь и кулак соединяются в уважительном жесте, голова склоняется в покорном поклоне. Всё кончилось. Бой стих. Возбуждение улеглось, словно послештормовое море. Показательное выступление завершилось.
Так состоялось для меня знакомство с Ян Сюем, моим новым наставником по ушу. Понятно, что после увиденного я не мог называть его иначе как «Учитель Ян».
Затем начались тренировки, заполнившие мои студенческие будни в Китае до самого верха особым, почти сакральным смыслом. Шаг за шагом я постигал азы этого восхитительного явления – китайского кунфу, где практичность и атлетизм были круто заквашены на глубокой философии, высокой морали и тонкой эстетике. Не знаю ни одной науки, более прекрасной, чем эта.
Но как причудливо устроен мир! Потом, когда мы познакомились поближе, меня, увы, ждало разочарование. Учитель Ян оказался обычным парнишкой из какого-то маленького городка, затерявшегося в маньчжурских сопках Хэйлунцзяна. Типичным провинциалом. С деревенскими манерами и реликтовыми патриархальными ценностями. Ему недоставало элементарных вещей – даже не кругозора, эрудиции или знаний об окружающем мире, а навыка жизни в большом городе. Ян со скрипом вписывался в столичную тусовку с ее раскованными нравами. Это я понял, когда мы вместе покупали инвентарь для ушу в центре Пекина – широкий меч «дао» и гибкий шест «гуньцзы»: посреди шумных незнакомых улиц, в толпе бойких велосипедистов и шустрых покупателей он чувствовал себя не в своей тарелке. Тушевался он и в присутствии преподавателей, и в компании девчонок.
Если бы кто-то попытался приглядеться к Ян Сюю в институте, во время занятий или на переменке между парами, он не обнаружил бы в нем ничего особенного: небольшого росточка, тихий, бедно одетый, в очках (как многие китайцы, с детства напрягающие зрение из-за иероглифов, он страдал близорукостью). Крепкая фигура скрывалась от посторонних глаз под мешковатой одеждой. Выдавала великого спортсмена разве что безупречная осанка.
Рядом с учителем Яном было комфортно. Никакой заносчивости, никакого снобизма от чувства собственного превосходства. Симпатичный, скромный, даже несколько застенчивый третьекурсник, он учил польский язык и литературу. Учеба отнимает много времени у любого студента со средними способностями – а именно к этой категории относился мой тренер-энтузиаст. Судить об этом я мог по его собственным сетованиям – иностранные языки и гуманитарные науки давались Яну туго. Хорошее распределение ему явно не светило. Но ушу – мать вселенской мудрости. Он научился побеждать настойчивостью и упорством.
В характере Ян Сюя главными чертами были мягкость, такт, уравновешенность, я бы даже сказал – покладистость. Впрочем, это не имело ни малейшего отношения к суровости его аскетичного образа жизни. Дисциплина и самоограничение. Строгий режим дня. Любовь к порядку. Терпение и труд. Истязание тела и воспитание духа. В пять утра он уже на ногах – тренируется под окнами общаги, в шесть подглядывает секреты мастерства у семидесятилетних ушуистов в соседнем парке. В семь – обливается ледяной водой. Складывалось ощущение, что привычка учиться, упражняться, долбить в одну точку, зубрить, повторять была ему не в тягость, а в удовольствие.