угунной от боли голове.
Рука потянулась к селектору. Секретарша Кристина не подавала признаков жизни. Да и странно было бы ожидать от девушки появления в офисе в 9.00, но О. О. счел необходимым мысленно присвоить ей несколько нелицеприятных эпитетов. Машинально нажалась следующая кнопка. Под ней был приклеен бумажный прямоугольник с надписью «Игорь», и гендиректор уже пожалел о том, что наорал на услужливого «шнурка».
Да он тут вообще ни при чем! Просто давление. Или недосып. Или невоздержанность в напитках. А оттого, что психанул, только еще хуже стало. И Олегу Олеговичу почему-то вдруг пришел на память эпизод из книжки Лазаря Лагина «Старик Хоттабыч». Помните, там толстого противного мальчишку, ябеду и злопыхателя, джинн наказал собачьим лаем, который вырывался у него изо рта всякий раз, когда он хотел сказать что-нибудь гадкое?
Толстокожий Дмитрич без тени обиды принес начальнику таблетку и стакан воды. Закрыв глаза, О. О. постарался представить себе нечто приятное, помечтать о чем-то, пока не подействует лекарство. Но ничего, кроме шаманского заклинания, чтобы скорее прошел этот чертов спазм, выдумать он так и не смог. А боль и впрямь через несколько минут отпустила, без следа растворившись где-то в извилинах головного мозга.
Олег Олегович повеселел и моментально обо всём забыл – и про старика Хоттабыча, и про незаменимого слизняка Дмитрича, и про то, что любому человеку, даже самому состоятельному и благополучному, вдруг ни с того ни с сего может сделаться худо.
Олег Олегович Скротум был как раз тем самым состоятельным и благополучным человеком, с которым ничто и никогда не может случиться. Бизнес процветал, всё было схвачено, везде были свои люди. Роскошная квартира в центре, загородный дом-крепость, эффектная жена, еще более эффектная любовница, оборотистый сын-репортер, любимый ротвейлер… Но чтобы вся эта отстроенная и отлаженная жизнь шла так, как надо, приходилось постоянно крутиться. Придумывать разные схемы, давать взятки, откупаться от бандитов, врать жене. И еще этот с кровью отвоеванный у нашей неустроенности блаженный покой почему-то всё время нарушали разные нештатные ситуации или непрошенные гости. В этом смысле начавшееся так неудачно утро не предвещало ничего хорошего. Хотя настроен О. О. был, как обычно, позитивно и агрессивно. Надо всегда быть в форме.
В селекторе возникла Кристина:
– Олег Олегович, на проводе ваш сын.
– А-а, это ты, лоботряс? Ну, как дела? Чем живет нынче желтая пресса?
– Здорово, батя! Пресса-то борется за правду, а ей пытаются рот заткнуть.
– Случилось что? Давай выкладывай. Я же тебя, гаденыша, знаю: ты так просто никогда не позвонишь.
– Да ладно тебе, батя. Тут видишь, какое дело… В суд на меня подали. За клевету.
– Ну и правильно сделали. Ты же в своих писульках врешь, как сивый мерин.
– Бать, ты не понимаешь. Это же специфика жанра. Иначе читать никто не будет.
– Ладно, ладно, я пошутил. Не дрейфь! Отмажу тебя. Позвоню кому следует. Но чтобы в последний раз!
О. О. повесил трубку, но сделал это как-то неловко, и трубка упала на пол. Раздобревший в последние годы гендиректор неуклюже потянулся за ней, и правый бок вдруг пронзила резкая, как ножевой удар, проникающая насквозь боль. «Вот-те раз… – подумал он, согнувшись пополам. – Только этого сейчас не хватало. Сейчас, когда конкуренты только и ждут, когда я дам слабину или сделаю неправильный ход».
Парацетамол? Но-шпа? Сколько можно глотать таблетки? И что вообще происходит? О. О. в скрюченном состоянии доплелся до дивана, на котором он обычно, вальяжно развалившись, принимал посетителей, и прилег. «Сейчас всё пройдет. Просто полежу, и всё пройдет. Это почки. Песок. Камни. Надо будет заняться…»
Минут через десять боль действительно притупилась. Самое время было возвращаться к делам.
Вошел интеллигентный с виду Богомолов с проектной документацией.
– Что у тебя, мой сахарный? – Всех подчиненных Олег Олегович фамильярно величал то «сладкими», то «сахарными» – если, конечно, не входил в раж и не поносил их последними словами; самым невинным из них было прозвище «гаденыш».
– Трубы.
– Что трубы? Ты их на стройку завез?
– Мы тут, Олег Олегович, изучили характеристики предложенной продукции, посмотрели схему подводки к объекту, разводки по квартирам, образцы посмотрели…
Богомолов уже собирался было разворачивать перед гендиректором какие-то чертежи и таблицы, как его остановили слова, от которых инженеру-технологу стало не по себе:
– У тебя что, плохо со слухом? Я же сказал – брать трубы у Прощелыгина, завозить на объект и начинать монтировать. Или я должен три раза повторять? – И взмахом волосатой руки О. О. смел бумаги со стола.
– Так ведь… – замямлил Богомолов, поднимая чертежи с пола, – …трубы-то некондиционные. – И, набравшись смелости, добавил: – Сплошной брак! Они же все полопаются. В первую же зиму!
– А тебя это волнует? Слушай, ты где работаешь? В «защите прав потребителей»? Я тебе за что деньги плачу? – Распаляясь, Олег Олегович даже начал привставать из-за стола, опираясь на него могучими кулаками. Вид его был грозен.
Не успела дверь захлопнуться за оплеванным технологом, как у гендиректора вдруг начало стрелять в ухе, да так, что каждый выстрел отдавался даже в самых дальних уголках головы. Такого с ним никогда раньше не бывало. Плотная «ушная канонада» продолжалась еще какое-то время, постепенно уступив место отдельным, но всё еще болезненным «артиллерийским залпам». Однако и в «контуженном» состоянии Олег Олегович не прекращал работать.
Разговор с прорабом О. О. начал с тирады, которую здесь лучше не приводить. Вместо «здрасьте».
– Виноват. Исправлюсь. Только это какой-то бунт настоящий. Они объявили забастовку! – не обидевшись, доложил тот с досадой.
– Кто они?
– Строители-узбеки.
– Какую еще забастовку? Ты в своем уме или нет?
– Натуральную, Олег Олегович. Они требуют, чтобы им немедленно выплатили обещанное. Петицию накатали, профсоюзом пугают. Шумят, говорят, что будут жаловаться президенту. Работать отказываются!
– Жаловаться? Пусть пожалуются в миграционную службу! Там их быстренько возьмут в оборот. Посидят с недельку в накопителе и на родину поедут. Под конвоем. С билетом в один конец. Они ведь у нас, если я не ошибаюсь, нелегалы?
– Вот они и бузят! Не хотят, мол, быть нелегалами. Оформляйте нас, говорят, как положено.
Рот гендиректора скривился в некрасивой гримасе – не то от злости, не то от боли: видно, опять прострелило левое ухо. Он даже не закричал, как это обычно с ним бывало, а по-змеиному зашипел:
– Слушай сюда, прораб. Со стройплощадки никого не выпускать. Обедом не кормить. Туалеты заколотить гвоздями. Теплушки запереть. Пока не образумятся. Время пошло!
– А как быть с этой, как ее… петицией?
– Засунь ее себе знаешь куда! – взорвался О. О. – Паспорта не отдавать! Деньги не платить! Самых разговорчивых переписать! Приеду с командой крепких ребят-волкодавов, они у меня вмиг забудут идеалы профсоюзного движения. Всё, сладкий мой! Всё!
О. О. что было сил шарахнул кулаком по столу. От этого удара павшаяся под руку баночка со скрепками разлетелась вдребезги, а скрепки дождем рассыпались по столу. Странное дело, но вместе с ними разбилось на мелкие осколки и изображение прораба, уже попятившегося к выходу. Картинка в глазах у генерального словно покрылась тысячами мельчайших черточек, придавших всему, что находилось перед ним, вид потрескавшегося зеркала.
«Как будто специально все сегодня норовят вывести меня из себя! – причитал в мыслях Олег Олегович, оставшись один. – Ну ничего, сейчас всё уляжется, вот тогда и посмотрим, чья возьмет!»
Кристина просунула в дверь свою аккуратненькую белокурую головку. О. О. знал, что внутри этой головы не было практически ничего, но это с лихвой компенсировали трехсантиметровые чарующие ресницы и ярко-красный чувственный рот. Не говоря уже о формах, от одного вида которых гендиректор забывал обо всём на свете.
– К вам гость, – нежным голоском объявила Кристина. – Говорит, что он ваш школьный друг.
– Он разве записывался? У меня в графике никаких гостей не значится. Вот моду взяли! Тут вам не общественная приемная! Не-ет, пора наконец навести порядок. Где Дмитрич? Где охрана? А ты куда смотришь?
– Он говорит, что вы с ним знакомы с детства, а пришел он по личному вопросу.
– Что за ерунда? По какому такому личному? Как фамилия?
– Добролюбов. Анатолий.
– Не знаю я никакого Добролюбова. Так этому гаденышу и скажи. Обознался, скажи. Перепутал. Пусть убирается к дьяволу.
О. О., конечно же, вспомнил Тольку, с которым просидел за одной партой все восемь лет школы, пока не ушел в ПТУ. Он слышал о том, что у Толяна в последнее время плохи дела, что кредиторы поставили его на счетчик и что, испробовав всё что можно, теперь он разыскивает старых друзей в надежде одолжить деньги. Крупную сумму.
Генеральный поморщился и выкинул славного, но невезучего однокашника Толю Добролюбова из головы, как он обычно делал с проблемами, которые мешали ему жить и работать. Как у него это получалось, неизвестно. Но этот талант он развил в себе почти до совершенства. Правда, сегодня операция забывания прошла не так гладко, как всегда. Перед глазами вдруг опять поплыли радужные круги, и Олегу Олеговичу пришлось посидеть минут пять с захлопнутыми наглухо веками, прежде чем он смог вернуться к своим важным делам.
В углу за столиком гендиректора строительной фирмы поджидал мрачного вида субъект с бритым наголо квадратным черепом.
– Здорово, Сковородкин!
– Тише… Я же просил. Что за фамильярность? Я уважаемый человек, меня здесь многие знают, моя деловая репутация и положение в обществе…
– Ладно, кончай фуфло толкать. Я к тебе по делу.