На одном таком мероприятии, по мере того как аудитория постепенно рассасывалась и никто не удосуживался хотя бы написать в «Твиттер», оставшимся становилось все более неловко. Слинять незаметно было бы трудно. Но кинетическую энергию не остановить, и к концу доклада в огромном гулком зале сидели только я и лектор (и теряющий терпение вахтер в сторонке).
— Есть вопросы? — спросил лектор с отчаянным энтузиазмом.
— У меня есть. Вы уже почти закончили? — поинтересовался вахтер.
— Вы усвоили главное? — уточнил лектор, на этот раз обращаясь непосредственно ко мне и явно желая услышать ответ.
— Да, — сказал я. — Никогда, никогда не застревать на последней лекции.
НемезидаBMJ, 29 сентября 2010 г.
Казалось, он насмехается надо мной: «Я — вечный нарыв. Я был твоим спутником на протяжении веков, украшая и рыцаря, и бюргера, гордый, красный, зрелый и необузданный. Шекспир увековечил меня, назвав „нарывом и гнойником“». Но гордыня — грех, и за него карает Немезида, только что вернувшаяся с Лесбоса после долгого уик-энда с Сапфо.
— Полагаю, лучше его проткнуть, — сказал я, хотя это было только начало, потому что настоящим экспертом являлась наша медсестра.
— Все созревает в свой урочный срок[41], — пробормотала она вполголоса, пристально разглядывая его, слегка поглаживая (пожалуй, немного чересчур; определенно слишком, чем допускали бы правила приличия), как Эрнест и Джулио Галло[42] проверяют спелость винограда. — По моим прикидкам, — задумчиво произнесла она, — срок придет примерно через три дня.
И действительно, три дня спустя «Макбет для гибели созрел», как сказала сестра, мурлыча от предвкушения. И губы ее, влажные и чувственные, так и манили. Стрижающий меч выскочил из ножен, и из нарыва хлынул доброкачественный гной, словно свободная вода, устремившаяся с холмов над озером Гленкар. После этого по какой-то необъяснимой причине нас потянуло ненадолго отлучиться и очень неспешно покурить.
Но этот необычный финал оказался лишь прологом, поскольку сестру чрезвычайно оскорбляли остатки затаившегося гноя. Включив CD с «Полетом валькирий» Вагнера, она снова ринулась в бой и давила, давила так, как будто от этого зависела ее жизнь. Поскольку пациент не видел нарыва, она бегло прокомментировала обстановку, чтобы держать его в курсе и развлекать остальных.
— Вы бы видели, что из него сочится; о, какой богатый и великолепный цвет; на земле нет ничего прекраснее; какой яркий и незабываемый букет; это потрясающе; это невероятно; еще один раз надавить; не волнуйтесь, мы почти закончили; осталась последняя капля; боже, вы не можете себе представить, там еще столько, льет как из ведра, откуда все это только берется. Ах, гляньте, еще один нарыв; но этот еще не готов; вам придется вернуться на следующей неделе.
И затем, обращаясь к аудитории:
— Заставьте их молить о большем.
Отношения бывают токсичнымиBMJ, 19 января 2002 г.
Лорел: «Что у нас на ужин, Олли?»
Харди: «Жареная картошка с фасолью, Стэнли».
Лорел: «Вот это да, Олли, ты специалист по составлению меню».
Лорел как будто ненароком подстегивает тщеславие Харди, и все довольны[43]. Они совершили грех, проявив гордыню, и вы знаете, что на них вот-вот обрушатся всевозможные кары. Найди каждый из них правильного партнера, Лорел или Харди пошли бы далеко, но созависимость питает их худшие качества и постоянно заставляет попадать в невозможные ситуации. Ну, например, вроде попытки пронести пианино по веревочному мосту между альпийскими скалами, где на середине пути поджидает горилла.
Забудьте о вирусах, бактериях, травмах, сигаретах, радиоактивности. Надежнее всего людей добивают отношения — в основном с другими людьми.
Процитирую себя: «Если врачи общей практики на чем-то и специализируются, то только на личности». Но как только мы перестаем иметь дело с одним мужчиной и сталкиваемся с мужчиной и женщиной, или двумя мужчинами, или двумя женщинами, или с еще одной женщиной, просто бесцельно бредущей в никуда, с церковью между ними для полного комплекта, понимание невозможно.
Если бы это было так же просто, как взаимодействие лекарств! Мой фармацевт может позвонить мне и сказать: «Тот парень, которому ты прописал аспирин, на варфарине, и ты хотел, чтобы ему дали верапамил, но он уже на дигоксине». И я могу ответить: «Спасибо, дружище, возьми на себя его лечение, а я втюхаю ему дешевый лосьон после бритья».
Но в отношениях нет никакой предсказуемости, никакой базы данных, позволяющей сделать какой-либо рациональный прогноз. Мы просто бросаем кости, и выпадает совершенно случайное число. Два прекрасных и нежных человека образуют взрывчатое вещество, а два несносных и неблагополучных вместе заливаются соловьями.
Попытка помочь любым способом дает непредсказуемый результат. Самое большее, что мы можем предложить, — это ненавязчивое консультирование и жилетку, в которую можно поплакаться. Любое вмешательство предполагает ответный удар. Мы перестали быть утешением, клапаном, через который можно выпустить лишний пар. Теперь мы часть проблемы.
У Джо был медицинский эдипов комплекс: он хотел переспать с матерью и убить своего врача.
— Я зол на жену, на детей, на босса, — говорил он, — но больше всего, доктор, я зол на тебя.
Натуральный? Спасибо, нетBMJ, 28 апреля 2005 г.
— Только не надо мне никаких лекарств, — сказала она. — Мне нужно натуральное средство.
Термин «натуральный» используется довольно широко, им привыкли злоупотреблять направо и налево. В списке того, чего врач общей практики не хотел бы слышать ни в коем случае, слово «натуральный» идет рука об руку с фразой «ребенок дергает себя за уши». Оно относится к материальному миру и к явлениям, не зависящим от человека, но где-то на пути его постигла судьба «детокса» и «травяного». Им завладели маркетологи из воскресного журнала, призванного тешить тщеславных обывателей: шампуни с «натуральными» ингредиентами, кремы для кожи с чудесными омолаживающими «натуральными» травами, «натуральные» продукты и средства с привлекательными экзотическими названиями от всех болезней, слепо и безапелляционно рекламируемые на каждом углу, — морозник черный да экстракт листьев гинкго билоба.
Еще лучше, если в составе средства — растения из тропического леса, причем находящиеся под угрозой исчезновения. Масло примулы вечерней — это и вовсе ход с козырей.
В последнем случае «натуральный» точно означает «совершенно непроверенный, ни на что не годный, но, вероятно, безопасный и довольно дорогой, обеспечивающий неплохой заработок какому-нибудь хитрому типу». Странно, но люди, вынужденные жить в тропическом лесу, предпочли бы антибиотики, и вакцины, и, возможно, противогрибковые кремы от потницы в подмышках и паху.
Опиум тоже натурален. Точно так же, как мокрота, понос и рвота. Если бы мы отдались на волю натурального, жизнь стала бы отвратительной, сложной и короткой. Точно охотники и собиратели, мы редко доживали бы до сорока лет, а детская смертность составляла бы по крайней мере двести пятьдесят случаев на тысячу рождений, и половина из нас умирала бы в возрасте до пяти лет.
У такого прерафаэлитского сказочного существования есть и положительные моменты: нам не пришлось бы опасаться побочных эффектов заместительной гормональной терапии, потому что менопауза была бы способом природы сказать нам, что мы заплесневели и состарились — пора освободить место молодым и красивым. Изменения образа жизни не были проблемой, потому что нам не удалось бы протянуть столько, чтобы заболеть раком и болезнями сердца (можно насквозь прокурить мозги — никаких проблем).
Природа не милая и пушистая. Она холодная, бесчувственная, безразличная и неохотно показывает свое очарование. Чтобы заставить ее пойти хоть на какие-то уступки, нужны тысячелетия кропотливых усилий с редкими вспышками гениальности, часто вопреки предрассудкам и гонениям (да-да, я о тисках для пальцев и «железных девах»).
— Ну, — ответил я, — есть вариант просто ничего не делать и дать вам умереть. Что может быть натуральнее и естественнее?
Жалоба — это сокровищеGP, 10 октября 2012 г.
Где-то я прочитал, что жалобы по-настоящему драгоценны. Нужно хранить их как зеницу ока, потому что только благодаря жалобам мы понимаем, насколько наши услуги неполноценны и как можно эту неполноценность исправить.
Комплименты, напротив, очень опасны, потому что их реже говорят искренне. Они повышают нашу самоуверенность, их часто говорят, чтобы нами манипулировать.
В общем, пропади оно все пропадом.
Мы завели жалобную книгу, но в ней все оставляли скабрезные рисуночки, подразумевающие, что у моего напарника большая задница (и с этим ничего не поделать, она никуда не денется).
— Прежде чем начнем, — сказал пациент, — я бы хотел отметить, как восхищаюсь вашими достижениями.
— Спасибо, — ответил я.
— Не конкретно вашими, — продолжал он. — Я имею в виду достижения медицины как науки.
— От лица всего медицинского сообщества, — произнес я, — принимаю вашу благодарность. Поверьте, для нас очень много значит, что вы признаете жертвы Галилея, гениальность Пастера, прозорливость Флеминга и то, как добывались знания, часто вопреки гонениям и суевериям. Я обязательно сделаю материал для «Би-би-си». Они поднимают такой шум из-за Нобелевской премии, но ваши слова гораздо важнее и приятнее.
— Однако, — заметил он, — кое-что меня совсем не радует.
— Вопреки ожиданиям, — ответил я, — моя работа не в том, чтобы вас радовать. Радость эфемерна, она выходит за пределы моих скромных полномочий.
— В коридоре негде отдохнуть и никак не расслабиться, — сказал он. — Стулья неудобные, нет ни телевизора, ни Wi-Fi, а журналы — сплошь желтая пресса. Почему у вас нет «Экономиста»?