Поэтому наша компания решила, что Джо придется уволить. Группа была скомпрометирована, музыка и красота больше ничего не значили, и мне как человеку с медицинским образованием делегировали сообщить плохие новости.
Засунув палец в горло в изящном ирландском жесте прощания, я ушел, чтобы совершить ужасное дело.
— Мы с ребятами подумали, — начал я, — что, может быть, тебе стоит… — Но слова не шли. По-собачьи вытянутое лицо Джо было в нескольких сантиметрах от моего, и я видел немую мольбу в его глазах. Неужели его чувства, столь бесполезные, когда дело касалось музыки, подсознательно обострились, когда шашки уже были наголо?
Ощущение было схоже с тем, когда пинаешь спаниеля, такой опыт у меня имелся. Обвисшая кожа под глазами, волосы, выросшие из ушей, седеющая щетина, Джо старел, и, возможно, под его бравадой скрывался страх стать никому не нужным.
Возможно, именно этот страх заставлял его играть так громко, как первобытные племена бьют в барабаны, чтобы отпугнуть ночных демонов: в глубине души Джо боялся, что никуда не годится.
— Джо, — снова попытался я, — может быть, тебе стоит… — и тут я услышал собственные проклятия под вагнеровскую «Гибель богов», — может быть, на следующей неделе тебе стоит принести аккордеон?
Клятва Гиппократа или честь округа?GP, 7 мая 2008 г.
Оковы нашей древней профессии тесны, но в обмен на это тяжкое и вечное бремя мы получаем уважение и почет общества, которые можно использовать по-разному.
Гэльский футбол — наша страсть, и на прошлой неделе я присутствовал на игре против соседнего округа. Через несколько минут после начала матча у одного из игроков команды соперника перехватило дыхание. Кто-то надоумил кураторов команды позвать меня на помощь.
Это оказался очень легкий приступ астмы. У меня была с собой аптечка для моих игроков, так что несколько театральных манипуляций с ингалятором — и я объявил, что больной исцелен и возвращается в лоно команды.
Мне выразил признательность судья, тренер рассыпался в благодарностях, а председатель подошел лично пожать руку, сказав, что это замечательный пример совместной работы сообщества GAA[121], выходящий далеко за рамки простой лояльности по отношению к округу.
Да неужели.
На последних минутах матча, когда силы соперников практически сравнялись, мяч просвистел прямо мимо стойки ворот. Поскольку матч был (относительно) рядовым и, следовательно, сетку в воротах не натянули, поднялся шум.
— Гол, — завопил противник.
— Мимо, — загудели болельщики хозяев.
Судья находился от поля на некотором расстоянии, с которого не особо что-то разглядишь. Он нуждался в объективном мнении кого-то, кому можно доверять, кого-то непредвзятого, столпа общества — человека, который не станет лгать. И в этот невероятно удачный для него момент там оказался врач, чья честность не подлежала сомнению и о чьей добросовестности уже было сказано. (Хотя вообще-то судья должен был стоять прямо рядом со штангой ворот.)
— Мимо, — просигналил я, — почти на километр мимо.
У женщин только одно на умеGP, 20 мая 2015 г.
Как сказал Ларошфуко, «отказываться от похвалы означает желать, чтобы вас хвалили дважды». Поэтому я был одновременно рад и растроган, когда меня назвали лучшим писателем в мире или кем-то в этом роде на церемонии вручения премии периодических изданий, своего рода «Оскаре» в мире журналов. Она проходила в каком-то большом модном месте в Лондоне, где повсюду огромные люстры и подхалимы.
На нас, самых образцовых семейных врачей, трудно произвести впечатление, но это было очень гламурное событие. Аудитория состояла из маркетологов и медийщиков (то есть еще более говорливых и поверхностных людей, чем я). Здесь собрались ухоженные и стильные женщины, холеные гладко выбритые молодые мужчины и изысканные пожилые. Мне казалось, что я находился в помещении с тысячью представителей фармкомпаний.
Когда Джоанна Ламли[122] зачитывала номинации, каждая вызывала бурю эмоций толпы сторонников — за исключением меня, конечно. Хотя дама, сидящая рядом со мной, довольно нерешительно воскликнула: «Уи-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и!»
В любом случае я победил. Остановившись только для того, чтобы грациозно помахать двумя пальцами проигравшим, пока их вялые аплодисменты звучали как музыка для моих ушей, я пересек переполненный зал и направился к сцене.
Это был огромный зал в большом отеле, и пока я добрался до сцены, Джоанна заметно постарела.
— Поздравляю, — сказала она, поглаживая лацканы моего дешевого, взятого напрокат смокинга, — Не хотите пропустить пару кружек пива после шоу?
— Прошу прощения, мадам, — сказал я ошарашенно, чувствуя себя оскорбленным, — я врач, разве вы не знаете?
— О-о-о, — сказала она, явно впечатлившись. — Врач, да еще невероятно блестящий писатель, удостоенный наград; и такой красивый, мне так нравится, как ваша потная лысина блестит от света прожекторов.
Я схватил микрофон:
— Спасибо, вы замечательная публика, все, кто сомневался, могут поцеловать меня в задницу…
— Выход вон там, — сказала Джоанна с настоящим профессионализмом, пытаясь вырвать у меня микрофон. Однако я не слышал ее (был слишком увлечен овациями в свою честь). Пробил мой час, час жестокости и сладости, и я боролся за него. Она пыталась удалить меня со сцены, а публика кричала, улюлюкала и бросала монеты. Джоанна вытолкнула меня в заднюю дверь, а затем в сад.
Под звездами и взглядами ночных эльфов, сидящих на небе, я вдыхал ее чарующий аромат и любовался сказочной красотой. Она тихонько подула мне на ухо и прошептала низким, волнующим голосом с едва заметной хрипотцой: «У меня ужасно болит горло, можно мне антибиотики?»
Слава коровамBMJ, 27 января 2010 г.
Я не люблю охоту, не считаю ее развлечением. Отберите ружья у деревенщины, говорю я. Если бы Сара Пэйлин надела пару рогов и встретилась нос к носу с лосем, меня бы это вполне устроило.
Но нацепите рога и направьте их на корову — и та просто посмотрит на вас с жалостью. Должно быть, коровы не очень умны. Очевидно, что у них даже нет религии. Они слишком примитивны, чтобы понять, что в небе есть какой-то умный парень, который все сделал, а затем ввел несколько произвольных правил вроде тех, чтобы есть рыбу по пятницам и забивать гомосексуалов камнями как мерзость. Поэтому коровы никогда не спешат. Они перемещаются в своем собственном темпе с достоинством члена местного городского совета. У них нет важных встреч, нет амбиций стать членами клуба за миллион долларов и купить дом в Португалии.
Опаздывать куда-то из-за коров — норма жизни в деревне, поэтому, когда я подъехал сзади к Джо, который мастерски вел свое стадо по узкой дороге, я понял, что нервничать смысла нет.
Невозмутимость (или апатия) — одна из моих главных добродетелей, наряду с сарказмом и похотью. Подобно Мартину Лютеру, я был там, где я был. Мне не оставалось ничего другого, как отвлечься на несколько мгновений от жизненных забот, мир вокруг меня замедлялся, убаюканный легкой вдохновенной песенкой Джо и нежным шелестом коровьих хвостов.
Затем, немного разозлившись, я нажал на гудок. Я увидел, как Джо на мгновение напрягся от такого неучтивого поведения по отношению к кодексу страны, а затем сделал вид, что проигнорировал его, поэтому я снова побибикал, высунулся из окна и крикнул:
— Убери этих проклятых коров с дороги!
Это была слишком дерзкая провокация. Джо повернулся и подошел к машине, и его лицо было похоже на скалу.
В последний момент я выскочил из машины со словами:
— Джо, это же я!
— Черт побери, — сказал он, — так это ты, доктор?
— Это, черт побери, я, — подтвердил я в лучшей манере гангста-рэпера, а затем, изображая из себя Розовую пантеру[123], добавил: «У тя есь права на этих вот коров?»
Джо громко и заразительно засмеялся, и я не мог не присоединиться к нему. И пока мы катались от смеха посреди дороги, коровы толпились вокруг нас, ошеломленные, но довольные тем, что мы счастливы.
И никто никуда не спешил.
Нам не победить наших врагов, но все же мы сойдемся с ними в бою…GP, 26 февраля 2009 г.
Утренний прием — всегда битва. Каждый день, собираясь с силами и засучивая рукава (обычно я делаю это сам, если только рядом нет второго терапевта), я вспоминаю своих прославленных товарищей по оружию, Гектора и Париса, возвращающихся на равнины ветреной Трои после короткого и вполне заслуженного флирта с Еленой и Андромахой.
Гомер — такой же писатель, как и я. Он тоже был склонен к легкому преувеличению и написал об этом следующим образом: «Как застоявшийся конь <…> с топотом по полю мчится, сорвавшися с привязи крепкой <…> по плечам его грива бьется косматая, полон сознаньем своей красоты он, мчат его к пастбищам конским и стойбищам легкие ноги; так же рожденный Приамом Парис от Пергамского замка мчался, сияя, как солнце, доспехом своим превосходным»[124], останавливаясь только затем, чтобы вернуться за рецептами.
Прошлое разметало нас, и у всех есть свои шрамы, однако не всякий шрам — недостаток. Например, в случае с кинцуги. Это японское искусство ремонтировать разбитую керамику с помощью лака, смешанного с золотым порошком или посыпанного им, так что сильно покоцанный предмет становится краше прежнего. Шрам может стать искуплением, застывшим во плоти, памятником пережитому, навсегда потерянному, но чему-то неосязаемому, как слой невидимой брони.
Я потерпел много поражений и пережил немало унижений, но все еще существую, мои доспехи окрепли за долгие горькие годы, и удары злодейки-судьбы меня не беспокоят, а хладнокровие — добродетель для врача обще